Раны затянулись

Раны затянулись, как не бывало.

Ближе к вечеру я нацарапал на стене еще одну палочку и посчитал остальные, рисованные перед тем, как лечь спать. Пятнадцать палочек. Пятнадцать дней мучился в комнате, и пережитое до появления здесь казалось пустяковиной, плюнуть и растереть. Сдохнуть от жажды? Нет проблем. Окочуриться с испуга? Хоть сейчас. Склеить ласты от усталости? Запросто. Умереть от любви? Невозможно. Немыслимо. Можно только страдать, терзаясь и мучаясь, не находя выхода.

Впрочем, выход есть.

Еще раз попробовать одолеть ее. Она же хотела этого. Она улыбалась мне! Она звала меня!!!

Я снова бросился к девчонке.

В том, что я, одержимый страстью, бросался на девчонку и получал хлыстом, кнутом, бичом, существовал плюс. Я понял, что страсть сильнее боли. Я получал от окаянной девки столько ударов, что случись подобное в прежней жизни, не вылезал бы из травматологии. Здесь отползал к диванчику, восстанавливался, подкреплялся и снова бросался на нее, как ослепленный похотью красноглазый бык.

Было это любовью?

Сомневаюсь.

Я не посвящал ей туманные стихи и не писал розовые письма. Не пускался в многозначительные перемигивания и не вздыхал, глядя в ее сторону, истомлено и нежно. Я бросался на девчонку, как мартовский кобель на сучку. Это относилось к физиологии, психиатрии и немножко аменции*.

Спалившее дотла чувство было страстью к женщине, сидящей напротив и смеющейся весело и звонко. Если бы знал, что мои потуги ей неприятны, то, клянусь, шага не ступил бы в ее сторону. Я бы молча переболел страстью и позабыл её навсегда. Но эта бестия смеялась, ее глаза искрились от радости, когда я направлялся к ней.

Значит, она хотела? Значит, она желала? Ее смех зазывал сильнее телевизионной рекламы и партийных призывов. Я знал: она хочет меня! Она зовет!

Непонятно другое – зачем избивать меня до потери сознания?

Уму непостижимо. Это за сферой реального. Какой-то женский бзик, мужскому уму недоступный.