Дым в ресторане стоял

24 июля 1993г.
Суббота
20-00

Дым в ресторане стоял коромыслом. Ни за что бы не подумал, что такие воодушевительные безобразия могут твориться в шалмане на отшибе культурных магистралей. Вечером Калязинский переулок стократ непрезентабельней, чем днем – натуральная деревня, костромская глухомань. Лишь вереница иномарок вдоль тротуара выдавала столичное местоположение.

Внутри кабака кипело и бурлило.

На сцене в сопровождении коллектива из четырех музыкантов зажигала, быть не может! Вероника Сергеевна. Стол наискосок от сцены занимал Чича. Восседал во главе компании сухопарых мужчин, одетых одинаково – кожаные жилетки и черные рубашки со стоячим воротником. Мужчины благоговейно внимали мелодическим угрозам Вероники: «Я верну тебе всё, что ты мне подарил!*»

Ресторанная публика равномерно, пятьдесят на пятьдесят, делилась на предпринимателей в костюмах с галстуками и предпринимателей в кожаных жилетках без галстуков. И те, и эти, и вообще все-все-все щеголяли пристегнутыми к поясам пейджерами. Похоже, только обслуживающий персонал и я не могли похвастать причастностью к современным технологиям. Хостесс провела нас с Жориком за единственный свободный стол в дальнем углу.

Я забился в тень, в неприметность, благо столик угловой, освещался слабо. Жорик, не обращая внимания на шум, давил кнопки на мобильном, прикладывал к уху, матерился.

Через пару минут подытожил: «Насвистела Настя. Не ловит!» и выскочил на улицу. Похоже, назревал важный телефонный разговор. Подошедшей официантке я, чуть напрягшись, заказал: «Водки ноль пять, закуски какой-нибудь, пару «Цезарей» обязательно и две телятины. Да, точно. Стейк средней прожарки». Потом сообразил глянуть на бейджик, Жанна.

Ага!

– Жанночка! Сделай нам хорошо!

И улыбнулся. Официантка удалилась походкой не почтальона, но павы, а я передвинул стул вплотную к стене, подальше от света, чтоб никто ни за что никогда меня не заметил. Было не по себе.

Я пребывал в окружении анекдотических персонажей – немногословных парней с загривками от макушек и суровых номенклатурщиков в галстуках селедкой. На сцене наяривали что-то знакомое, из телевизора, но что именно – предположить не мог. Мотив колотил по черепной коробке умцацой без последствий в виде воспоминаний.

Принесли графин.

Не дожидаясь Жорика, лишь бы скинуть напряжение, жахнул стопку, закусил огурцом. К пиву не притронулся, не хотелось. Душа требовала алкоголический пролет сапсаном над реальностью. Я перевел дыхание, осмотрел зал, отметил, что присутствующие пьют водку так же – махом, пулей, чтоб залетело и мозги вынесло. И плясали так же – истово, сосредоточенно, вбивая подошвами башмаков не пыль в пол, но гвозди в крышку собственного гроба.

Накрыло ощущение, что здесь начинается жизнь и здесь же заканчивается. Все присутствующие – канатоходцы в середине пути, шаг влево, шаг вправо – уже не спасти. Впрочем, спасаться никто не собирался. Были заняты одним: надышаться, напиться, нажраться перед смертью, а с утра выйти на площадь перед часовенкой, встретиться взглядом с врагом и, поглаживая рукоять револьвера в кобуре, сделать шаг вперед, взбив остроносым сапогом пыль...

Черт!

Я понял Жоркину любовь к Клинту Иствуду.

Жорик воображал себя одиноким героем во враждебном мире! Точно! Здесь любой мужчина – одиночка без страха и упрека. Круто! Заменить бы у присутствующих пейджеры на «Кольты» и «Смит-н-Вессоны», Дикий Запад нарисовался бы в полный рост! Кино про ковбоев! Про жестокий, но справедливый мир... первым выстрелил, последним потратил патрон, боливар не вынесет двоих. Каждый сам за себя…

Я окинул взглядом торжествующее ковбойство, вздохнул, выпил. Через десять минут освоился, окосел, привык к шуму, огляделся. Знакомых лиц не наблюдал, даже теоретически знакомых. Совершенно постороннее, чуждое место. Бестолковое, злое, ураганное.