Поехали в область на Торусе

25 июля 1993г.
воскресенье
16-00

Поехали в область на «Торусе», кочковатыми проселками добрались до свинарников, огороженных колючей проволокой.

Остановились. 

В колее перед нами серел смутно знакомый «Ниссан Патрол».

Жорик распахнул дверь, пустил в салон свежий воздух. Оттарабанил на руле «Дым над водой», вышел, потоптался, прихлопнул дверь, направился к «Ниссану».

Напряжение звенело в воздухе. Казалось, подъедут гангстеры в кожаных плащах и поменяют ящик с золотом на чемодан с миллионом.

Меня накрыло дежавю.

Кажется, подобное происходило недавно и я видел это. Или не видел. Может, не дежавю, но каша из гангстерских боевиков, просмотренных десятками? 

Как только Жорик вернулся на водительское место, я набросился с вопросами:

– Слушай, Жора! Ты должен знать. Может такое быть, чтобы я предвидел будущее?

– Легко.

– У меня чувство, будто… – я замялся, не зная как объяснить ощущения.

Жорик ухмыльнулся, вырвал из блокнота лист и черкнув ручкой прямую линию обозначил:

– Представь, начало линии – первое июля, а конец – тридцать первое.

– Представил.

– В каждый момент времени ты можешь находиться только в определенной точке на этой линии. Сегодня ты можешь находиться только здесь, – Жорик вытащил из лацкана пиджака иголку и насквозь проткнул листок ближе к концу линии.

– Так?

– Да.

– А теперь фокус, – Жорик смял листок и скатал из него шарик.

– На самом деле пространство и время являются не линейными, а вот такими.

Жорик проткнул шарик иголкой, развернул в смятый лист и показал полтора десятка проколов:

– Иголка – это ты, и в одну секунду ты можешь находиться сразу в пятнадцати разных местах и в пятнадцати разных датах. Понятно?

– Нет, – признался я.

Попытался представить пространство, смятое в шарик, линию времени, нарисованную авторучкой, сначала прямую, потом смятую…

Ага. Время может деформироваться.

Так?

Нет, не так. В голову влез идиотский вопрос:

– А ты сейчас в каком времени находишься?

Жорик ухмыльнулся:

– В разных, – и через каждый прокол провел линии от одной стороны листка к другой. Пара линий прошли через два прокола:

– И в разных местах при этом.

Я замолчал, вспоминая, как наблюдал себя в песках, как страдал в комнате полтора месяца, уместившиеся в одну ночь.

Непонятно по-прежнему.

Пока делать нечего, надо подумать. Если Жорик находится в разных временах и местах, какое из них самое близкое ко мне? Интересный вопрос, но как сформулировать?

...

– До встречи со мной что делал? В самом начале своей жизни?

– Ничего. Половину жизни учил слово божие, в оставшиеся четвертинки сначала сам ломал его, потом меня ломали.

– А потом?

– Меня сломали, – Жорик улыбнулся.

Заметив полное мое непонимание, продолжил:

– Семинаристом был, социалистом-революционером* был, комиссаром был, попутчиком был, придурком был, а потом сюда, в перестройку, которая никак не кончится.

Ух, ты! Настоящий комиссар! Вот он, ломающий до основания мир насилия...

Додумать не дали. Жорик завел двигатель и с пробуксовкой по пашне устремился к свинарнику, из-за которого выехал «Москвич-Алеко» баклажанного цвета, мечта моего папы. Он на четыреста двенадцатом лет двадцать отъездил и теперь мечтал о продвинутой модели. До недавних пор сорок первый «москвич» казался приемлемым выбором. Теперь езда на «Торусе» вызывала удивленный вопрос: «Почему на «Мерине»?»

«Ниссан» подъехал к «Москвичу», пристроился позади. Дуэт выехал на дорогу перед нами, далее покатили конвоем: «Москвич», «Ниссан», мы.

Я продолжил размышления. Не мог Жорка быть комиссаром. Не мог. Чтоб этот жлоб устав партии читал и выполнял? Ни за что и никогда!

Два часа, пока катались по Подмосковью и перегружали из сараев в «Ниссан» зеленые ящики, я думал о революции, комиссарах, расстреливающих золотопогонников и в ту же секунду находящихся здесь, за рулем «Торуса»...

Мысли кончились. Въехали в Москву.