Старый Новый год отмечал дома в одиночестве

Старый Новый год отмечал дома в одиночестве и с удовольствием. За предыдущие две недели в Нью-Йорке ошалел от обилия людей, вечеринок и дискотек. Жорик таскал с одного шумного места в другое двадцать четыре часа в сутки. При этом — насколько разочаровал Лос-Анджелес парой лет ранее, настолько поразил Нью-Йорк. Он оказался в сто тысяч раз энергичней любого боевика и в два-три раза фотогеничней. Энергия пёрла из города фонтаном. Увиденное вызывало из памяти Вуди Аллена и, смеясь, возвращало назад. Великий город. Но что там делать мне? 

Я сидел перед камином, попивал вино с мыслью: «Вот я. Я один. Ни друзей и ни подруг.» 

Под стать настроению в телевизоре крутился хит Влада Сташевского «Любовь здесь больше не живёт*».

Что делать?

То ли летом, то ли осенью с подачи Светланы Владимировны должность директора Департамента внешних связей заняла Лиза, школьная подружка со знанием пяти иностранных языков. Внешние связи заключались в обмене эсэмэсками с Гжегожем и парой спекулянтов из стран бывшего соцлагеря. Посильное занятие для девушки с красным дипломом «Внешние экономические отношения» от новомодной академии, ранее финансово-экономического техникума. Языки Лиза знала со школы, папа то при одном европейском посольстве был журналистом, то при другом завхозом.

Елизавета оказалась девушкой приятной во всех отношениях.

Жора мечом вырубал и каленым железом выжигал межофисные связи и внутриконторские интрижки. Я категорически согласен: дурно влияют на коллектив.

Мне можно. В начале февраля случился обмен жидкостями с Лизой в переговорной комнате. Наутро Лиза сделала вид: ничего не произошло.

Потом еще раз и еще, на диване в моем кабинете. Секс был беспричинным, монотонным и непонятным – зачем? почему?

Через неделю мы с Лизой, каждый сам по себе, переосмыслили случившееся и совместно убили нарождавшуюся привычку: «давай трахнемся, потому что больше не с кем».

Я начал посещать с Лизой и ее подружками клубы, все как один – злой сельский дискач в сравнении с «Ипподромом». Хохотали, танцевали, теряли разум, строили планы на ночь. Подружки мечтали быть снятыми богатыми мальчиками. Я вздыхал, что получаю веселье надуманное, пластмассовое. Раньше было лучше. Лучшее я не ценил.

Дом Культуры в Новогиреево в девяносто третьем источал в сто тысяч раз больше драйва, чем все клубы Москвы три года спустя. Чтобы зарядиться энергией, появлявшейся ранее из ниоткуда, в крайнем случае – из Жоркиной фляжки, я пил, курил, глотал и нюхал гадость, не переводившуюся у Вадика-Пиночета, проводника по ночной Москве. Зарядившись пластмассовым позитивом, возвращался домой, зацепив бесхозную Лизину подружку, которая оставалась на «чуть-чуть пожить».

«Чуть-чуть пожить» оказывалось разным, от пары дней до пары недели. Иногда в доме жили три девчонки одновременно, отвергавшие групповой секс и такое чувство личной неприязни испытывавшие друг к другу*, что даже кушать не могли. Сексуальная жизнь превратилась в рутину по графику, чуть душевней, чем с блядями, видевшими циферблат на любой поверхности.

Я вглядывался в синие, карие, зеленые, серые, умные, глупые, маленькие, огромные, с поволокой и без, жадные, бесстрастные, ожидающие и отсутствующие глаза, надеясь увидеть отблеск неземного света, в лучах которого провел шестьдесят волшебных секунд. Я срывал с девчонок одежды, пальцы скользили по телам, пытаясь ощутить магический жар, клокочущий под кожей. Мои губы терзали щеки, шеи, груди девчонок, оказавшихся в моей кровати. Я телом слышал пульсации сердец и изнемогал от желания распахнуть грудные клетки, заглянуть внутрь и посмотреть: бьется ли там в кровавом месиве душа, способная вместить меня и мой мир.

А они, красивые и страшненькие, симпатичные и не совсем, умные и глупые, высокие и миниатюрные, худенькие и полненькие, молодые и постарше, послушно вытягивались в струнку и, прикрыв глаза, ждали, когда распалившийся Ромка сделает это.

Я делал это.

Я проникал в их плоть с яростной надеждой, что вот! сейчас! мой мозг взорвется, тело распадется на молекулы, и душа легким паром взмоет к небу в алмазах, чтобы воспарить там в легкости и благости над миром! 

И всякий раз, когда я с еще одной превращался в единое целое, поймав общий ритм, сливался в совместной надежде на любовь, в затылок стучало: «Обман, обман, обман», высоко в небе соболезновало: «Shine on you, crazy diamond».

Не прекращая имитировать страсть, не мешая телу делать то, что надо делать, я отключался от мыслей и долбил, долбил, долбил в ожидании, когда кончится завод.

«Work, and work, and work... Energizer!!!»

Я был розовым кроликом из рекламы вечных батареек.

Кончив, обессиленный и выхолощенный, лежал, смотрел в потолок и думал: «Зачем?»

Давным-давно, в разгар отношений с Марианной, между делом заметил в разговоре с Жориком, что хочу любить, а не чебурашить телку согласно тарифа. Жорик взоржал:

– Вот ты лопух!. Если мужик ебёт и корчит – это норма. А если влюблен – аномалия. Объясняю. Мужик должен быть охотником, тут понятно и просто. Вышел в джунгли, прилег в засаду, выследил телку, подманил, трахнул и оп! Скальп в коллекции. Любовь – это другое. Это слабость, вздор! Любовь не усиливает мужчину, она уничтожает. Если встретишь свою единственную – переходи на другую сторону улицы и удирай. Девчонка, в которую ты влюбился – твоя погибель. В засаде не ты, а она. Мой совет – не встречайся с ней. Не желай её!

Забег по клубам я прекратил через месяц. При одном выходном в неделю никаких сил, даже стимулированных, не хватало на клубный кураж и бизнес одновременно. Я вернулся в прежнее состояние: раз в месяц-два напивался и отзванивал Веронике с предложением побухать-попихаться. Ей было под полтинник, сексом занималась как последний раз в жизни. Я хотел как в первый раз. В чем-то мы были похожи. Такого секса, лихорадочного и уничтожающего сознание, ни с кем не имел.