Прошло два дня. Я утомился

Прошло два дня. Я утомился заключением в комнате с девчонкой.

Конечно, она была красива. Конечно, улыбка была приятна и красивое тело радовало глаз. И, конечно, я поражался, почему девчонка не пускала на свою половину.

Непонятно.

Если была равнодушна ко мне, никакого внимания на Рому Пескова не обращала бы. Дрыхла бы на кроватке, не замечая соседа в упор. Но нет, на меня сыпались знаки внимания. То язык покажет, то улыбнется, то подмигнет, а то просто немигающим взглядом в упор заставит покраснеть. Наверное, я ей нравился и, значит, надо что-то делать.

Десятки раз пытался подойти к девчонке и каждый раз изгонялся прочь, как шелудивая собачонка посередь бульвара.

Нехорошо, черт побери, и непонятно.

На третий день решил не обращать внимания на окопавшуюся мерзавку, а заняться собой: наконец постирать одежду и дораспробовать все, не пробованное ранее на столе, преподносившем витамины-протеины-углеводы.

Сказано – сделано!

С первой частью плана, со стиркой, справился за полчаса. Развесил свежевыстиранные шмотки на перегородке, хлопнул себя по животику и сел за стол. Долго надкусывал экзотические плоды, запивал соками и гасил подпиравшую изнутри отрыжку. Обожрался как свиненок и где-то через час приспичило по-крупному.

Ох.

Самым удручающим моментом в длинноногом улыбающемся соседстве был момент ерзания на унитазе, преследовавший две цели: во-первых, сделать то, что делают сидя на унитазе, во-вторых, не издать ни звука. Мучительно трудно, почти невозможно. Изредка получалось, но чаще со стыда улетал в космос под аккомпанемент органа, оказавшегося музыкальным. Комната была не такой большой, как хотелось. Девчонка слышала все звуки, громыхавшие из-за перегородки.

Что она думала в этот момент? Что все мы люди? Вряд ли. Скорее, наоборот. Мол, уселась за перегородочкой мерзотная зверюшка, кряхтит, пыхтит, личинки откладывает, воздух портит.

Сама она ничего не ела, не пила – это непонятно, но именно так – и никуда ни по-крупному, ни по-мелкому не ходила. Дрыхла на кушетке и глазела то в мою сторону, то в потолок. Иногда гоняла меня как шавку прочь с территории. Вела себя как нордический труп, а мне что делать?

Я понимал, что ерунда, смешная даже, но так и не смог ни разу расслабиться, сидя на унитазе, оказавшемся фаянсовым орудием пытки.

Вот и сейчас, терзаясь, размышлял: отправиться за перегородку или потерпеть чуток. Вдруг с той половины прозвучало:

– Не томись. Я не слышу.

Я чуть не рухнул с диванчика от неожиданности. Наконец-то – Слава Всевышнему! – услышал девчонкин голос. Обычный девичий голос, между прочим. Подсознательно мерещилось сладкоголосое звукоизвлечение, к которому по прошествии долгих веков! будут допущены избранные… Ожидалось что угодно, лишь бы иное – шипение, сопение, хрип, всхлип, взрыд, кашляющий старушечий дребезг или томное меццо-сопрано*, тонкий голосок или раздирающий уши и душу бас. Много чего ожидалось, но обычный тембр оказался вспышкой бомбы прямо по курсу. Я испытал жестокое разочарование.

Услышанный голос мог принадлежать любой из встреченных на улице девиц и разбил сердце вдребезги. Девчонка казалась загадочной и совершенной посланницей других миров. Бессчетное число раз, закрывая глаза, я укутывал ее образ туманами и грезами, коленопреклоненно запалив лампаду воздыханий, полупрозрачными акварелями грез возносил ее к небу, чтобы там, затаив дыхание, расположить над магическим кристаллом в вышине, в апогее моей несуразной жизни. Я свыкся с мыслью, что она одна единственная на весь здешний мир, является царицей его и богиней, а тут такое разочарование…

"Иди-иди, а то обкакаешься», раздалось с той половины комнаты

Верно.

Я пошел.