Ты думаешь, будет могила

– Думаешь, будет могила, мечтатель?

Я открыл глаза. Нет, я их широко, шире некуда! распахнул и охнул.

Надо мной стоял шикарный господин из вагона. Черный фрак и монокль в левом глазу распознал в момент. Тросточка отсутствовала. Белоснежные перчатки тоже. Господин сосредоточенно, ни разу не глянув в мою сторону, полировал пилочкой ногти на правой руке.

– Могила не предусмотрена, – сообщил он. – Некому закапывать. Здесь с трупами не возятся. Так что сам, сам, всё сам...

При слове «труп» шок сдал пост недоумению:

– А вы кто?

– Конь в пальто, – ухмыльнулся господин. – Местный житель, как и ты теперь.

– А что за место?

Господин не ответил. Осмотрел результат маникюра, бросил пилочку прочь. Потом перевел взгляд на меня, отсканировал.

– Рост сто семьдесят пять, ноги сорок два, сам сорок восемь – заключил господин с разительной точностью. Повернулся и пошел вбок и вверх по склону бархана. Шел ровно, упруго, без усилий. Ноги господина в песке не вязли.

Я крикнул:

– Обожди!

Хотелось разузнать, что за местность, куда идти и зачем разглашались мои размеры.

Куча вопросов давила на темя и требовала ответов, но… господин не глядя, не останавливаясь, не оборачиваясь – просто шел, шел, шел и оп! – кинул в мою сторону гранату. Металлический цилиндр цвета хаки размером с граненый стакан шмякнулся перед носом. Я зажмурился.

Парализованный ужасом, вспомнил прожитое и расстроился – ничего достойного предсмертных воспоминаний! Килограмм карамелек на день рождения в детском садике и первый медляк с Леной… или Таней? Черт! «Джонни, о-йе*» запомнил на всю жизнь, а как ее зовут – не вспомню, но точно рыженькая из третьего отряда в пионерском лагере… А больше вспомнить нечего, кроме рыженькой и карамелек… Жаль. Жаль. Жаль… О-йе...

Я разлепил веки. Осколочная граната* лежала в десяти сантиметрах перед лицом. Целехонькая, пахнущая машинной смазкой. Стальное кольцо – то, что именуется чекой в литературе по НВП – покачивалось где должно. Уф.

Господин исчез за гребнем бархана, как не было. Даже следов на песке не осталось. Я оглянулся. Мои следы на месте, песком не затянуты. Странно.

А это что?

Легкий гул, похожий на сюиту Холста, возник и пропал. 

Я вспомнил детство и музыкальную школу, где дудел в валторну, и выпускной концерт. Там грохотало! А здесь? Откуда несется шептание?

Оглядевшись, чтобы увидеть источник звука, я хлопнул ладонью по бедру. Черт!

Я находился в распадке меж двух барханов и не мог видеть ничего, кроме розовых склонов. А гул, пробившийся сквозь галлюцинации и полуобморок, усиливался. Становился отчетливей, явственней и… и… и превращался в натуральный рокот мотора. Это шумел двигатель машины, направлявшейся к вагону. Я услышал вопли: Сюда! Сюда! Мы здесь!

Черт подери! Там видели помощь наяву!

Я забыл про аборигена во фраке, махнул рукой в его сторону и, чтобы движение не пропало, подобрал с песка гранату. Я не гренадер*, но пусть будет, пригодится.

Спотыкаясь, скользя и падая, с гранатой в руке, я полез обратно на бархан.

Ужаснее занятие не представить. Ноги вязли в зыбком месиве. Склон осыпался. После десяти – давшихся отчаянным трудом! – шагов продвижение вперед составляло метр. Я пыхтел. Я плакал. Я терял разум, проклинал все на свете, но продолжал ползти наверх. В конце концов, добился своего.

Выбившись из сил, прокляв все и вся, на полусогнутых дрожащих ногах, вконец измочаленный, выбрался на вершину и увидел то, что хотел, о чем мечтал, на что молился во время изнурительного подъема.

Это был танк.