После обеда почувствовал себя не червем

22 июня 1993г.
вторник
14-30

После обеда почувствовал себя не червем, но человеком. Тело налилось самоуверенностью. Позвоночный столб распрямился. Рот расплылся сытой улыбкой. Из живота выползло:

– Ик. Хорошо.

Жорик имел другое мнение.

– Роман Викторович, кто занимается вашим гардеробом? – ни с того, ни с сего озадачил он.

– Матушка в основном. А что?

– Нет у матушки вкуса. Совсем! От слова «нихуя!» Вспоминаю наряды, висящие в шкафу, и понимаю одно. Только без обид, – голос Жорика налился металлом. – Мамаша предпочитает одежду, на которой грязь незаметна. А это не хорошо. Низкий стиль. Ты уголь по ночам не грузишь?

– Нет.

– Почему другие должны думать, что грузишь? Надо заняться твоим видом, раз ты не кочегар и не плотник*. Кстати, о родных. Когда на родину собираешься?

– Не знаю, – пожал я плечами. – Надо денег заработать на поездку.

– Заработаешь, не сцы. Но не раньше, чем через полгода.

– Хорошо.

– В путь! Прошвырнемся по барахолкам. Я тоже чутарик износился.

Еще бы. Выглядел он хуже некуда. Стократ позорнее, чем я. Если моя одежда – безразмерные джинсы-пирамиды*, футболка с рок-концерта и джинсовая куртка были униформой студента технического ВУЗа, то на Жорике болтались натуральные бомжатские отрепья.

Валютные магазины Жора отверг, пояснив: «Знаю этих спекулянтов. Мешочники! Отрывают бирки с китайскими иероглифами, пришивают фирменные лейбаки и умножают цену на десять. Мы сами так будем делать... потом… точнее, Вера будет делать... Едем в Лужу, тут недалеко, потом на Ленинградку».

Остатки дня потратили на шоппинг: шерстили барахолки в Лужниках, Динамо и на ЦСКА*, наведывались в ГУМ, ЦУМ и Пассаж*.

Потратили кучу денег, времени и нервов, но в итоге купили все, что искали. Вернее, все, что искал Жорик.

Он добыл на себя ярко-красный кашемировый пиджак, три пары слаксов*, легких, свободного кроя, самый раз на лето, и десяток тонких водолазок всех оттенков серого – от белого до черного. Параллельно купили мне почти то же самое: пиджак густо-синего цвета и вместо водолазок – дюжина шелковых рубашек и десятка три немыслимой пестроты и навороченной узорности галстуков.

Более всего времени потратили на обувь. Мне сразу нашли легкие и удобные итальянские инспектора* для торжественных случаев, и чуть позже – мокасины* для повседневной носки. Жорик с выбором обуви мучился весь день. В десятках мест воротил нос от предлагавшихся щиблет и, наконец, под вечер в какой-то лавке нашел то, что искал – заурядные остроносые полусапожки на высоких каблуках*. Примеривая их, Жорик облизывался как кот. Услышав цену, взятую с потолка и помноженную на два, он торговаться против обыкновения не стал. Вынул пачку стодолларовых купюр, выдал продавцу полдесятка с комментарием: «Сдачу оставь на чай».

Жорик переобулся в полусапожки, старые башмаки кинул в пакет. Мы вышли на улицу и оглядели друг друга.

– Все пучком! При встрече с подругами цеди небрежно – одеваюсь в «Топмане» на Оксфорд-стрит*. Подвоха не заметят, – дал совет лоснящийся Жорик, отряхивая с моей синей спины невидимую пыль. Потом подошел к урне и выбросил пакет с прежними башмаками. Вдогонку заключил: «Клинт Иствуд в говнодавах не ходит».

Такая была у Жоры буржуинская привычка – обновку надевать тут же, а старую вещь выбрасывать с глубокомысленным комментарием. Меня он тоже вынудил распрощаться со всей одеждой. Теперь я сверкал как новогодняя игрушка.

– Ничего. За неделю обносишь, будешь красавелло. Все бабы твои. А теперь, в общагу! – скомандовал Жорик.

Загрузились в автомобиль и покатили по Садовому кольцу в сторону Варшавки.

Жора крутил головой, то и дело западая на лихих водительниц, пролетавших мимо: «Гляди, гляди, какая козочка поехала, а! На папиной «девятке» мчится на блядки. Ух, ты, симпапулечка моя лупоглазенькая!»

Я на бестолковый треп не отвлекался. Мой слух ласкала музыка, сочившаяся из магнитолы. На душе легко и покойно.

Еще бы!

Прикинутый как удачливый финансист, сытый и умиротворенный, я катил по Варшавскому шоссе в иномарке. Практически как Ричард Джир на Лотусе Эсприт*. Под боком бархатно мурлыкал «And you’re my love, my sweet, sweet love*» задушевнейший Крис Ри. «И счастлив я, ла-лай ла-ла,» – в такт ему подпевала моя беззаботная душа. Состояние счастливого человека, не обремененного думой о возможных гримасах бытия, владело от макушки до пят. Никогда прежде не было так хорошо.

«Стоп!» – остановил я себя.

Не так!

Я осознал, что переживал подобное. Чары музыки знакомы. И окутавшее состояние неги тоже не новое. Все это было, было, но когда? Я отродясь не ездил на иномарках. Не испытывал ничего подобного.

Или испытывал?

Валера катал на «шестисотом». Нет. Там по-другому. Вот так, один в один по ощущениям, случилось не тогда. Когда?

Сегодня!

Подобное состояние неги привиделось на троллейбусной остановке. Но как? Непонятно. 

Полный тревожных дум не заметил, как доехали до общаги. Вылез из машины в лунатическом состоянии и, не имея сил переварить происшедший казус, не сознавая, что делаю, направился к столовой.

– Эй, Ботвинник*, тебе в другую сторону, – проорал Жорик. – Собирай вещички и упаковывайся. Ау, товарищ Басов! Не забудьте! Завтра в восемь переезжаем на квартиру.

Обдав выхлопом, развернулся и был таков, а я моментально пришел в себя. Муть в голове, вызванная наваждением, исчезла с неприятным осадком: «Что потом?»

Не найдя ответ, я поднялся в комнату и в пять минут собрал настольную кучу из тетрадок, конспектов и учебников. К девяти вечера упаковал все имущество в три коробки. К десяти окончательно пришел в себя и взбодрился. Ровно в двадцать два ноль пять меня позвали расписать пулю. Святое дело!

Позабыв о приключившейся напасти до трех утра объявлял «Здесь», «Пас», «Вист», приговаривал «Кто играет шесть бубЁн, тот бывает наказАн», радовался чужим взяткам на мизере и грустил, отжирая на распасах. Проиграл немного, около двухсот рублей. Перед сном вспомнил, что лауреат Нобелевской премии академик Басов* закончил МИФИ и...

... я уснул.