Обсуждение

22 июня 1993г.
вторник
9-30

Далеко позади остались холод и тьма. Я скользнул вдоль ирреальной, расцвеченной сполохами света и вспышками молний плоскости, вывалился в никуда, пролетел а-а-а-ааа! – беззвучным черным коридором... что такое?... крик застрял в горле, глаза распахнулись, впечатали в мозг чудо дивное – сверкающие золотом и бриллиантами ворота. Ноль целых две десятых секунды я рассматривал ювелирное великолепие, и оп!... избавился от сосущего тело ощущения свободного падения, рухнул в поток мягкого света, оказавшегося – быть не может! – материальным. Свет затормозил падение в никуда, обволок и вынес к берегу, покрытому тропическими зарослями, озвученному морским прибоем.

Африка?

Я распахнул глаза и увидел потолок над тонким солнечным лучом, проникшим в комнату номер сорок четыре первого корпуса общежития МИФИ сквозь шторы. Ту самую общажную комнату, до мелочей знакомую, в которой жил четыре года. Тьфу! Я оказался в собственной кровати. Кошмар закончился.

Первым чувством было облегчение. За шторами светило солнце. Плазма на расстоянии ста пятидесяти гигаметров сулила прежние будни, безденежные и веселые. Впрочем, с весельем вопросы. Я пожалел, что ночная сказка кончилась и не приключится счастие, принесенное на блюдечке. Жалость сменилась сомнением.

«А если и пески, и девчонка, и господин существовали наяву? – я озадачился и замер: – Может, кантовался пару месяцев на другой стороне жизни? Что теперь? Все переменится в лучшую сторону? Я перестану быть убогим Ромкой, истово завидующим всем и всему? Обрету товарный вид, покину общагу и… Нет! Нет!!! Все должно оставаться на своих местах. Черт!!! А может... может... получится зажить по-новому? Как же хочется, чтоб это был не сон!»

Я со всей мочи шлепнул ладонью по стене. Боли не почувствовал.

Меня терзало другое чувство. Я страстно, самозабвенно не желал возврата к прежнему. Внутри бурлило, клокотало, парило и – мало того! – стучало по голове молотом: «Теперь будет не как раньше, а вот так! Жди! Так! Так! Так!»

Я глянул на солнечный луч. Бодрый посланник утра, пушистый от носившейся в воздухе пыли, поднял настроение.

Солнце светит с неба. Непогоде – нет. Невезуха – прочь! Все будет хорошо! Иначе быть не может...

Бормоча бессмысленное, я поворочался с бока на бок и успокоился. Солнечный луч, наоборот, спикировал с крашеной стены и ослепил, порезал бритвой яркого света. Я зажмурился, уткнул лицо в подушку… услышал хриплое:

– Ромка, харэ массу давить. Подъем!

Кто здесь?!

Приподнял голову, поразился. Незнакомый парень стоял посреди комнаты и зеркальцем гонял солнечных зайчиков.

– Ты кто? – спросил я.

– Не узнал? Бывает, – дружелюбно подмигнул он.

– Не знаю тебя.

В первый раз видел!

– Ну и тупой же ты, Песков, – парнишка достал из кармана штанов мятый лист бумаги. Аккуратно развернув, показал бурый отпечаток моей ладони: – Узнаешь, начальник?

Конечно, узнаю. Эту бумажку вложили в руку перед тем, как я покинул холодный мир.

«Так, так, так. Похоже, в самом деле продал душу. Каким образом листок попал к парнише? Что будет со мной? Окочурюсь?» – я начал тревожиться.

– Спокуха! Не сцать, не бздеть и не стрематься! Жить будешь хорошо, но недолго, – успокоил меня незнакомец. – Получишь все и с горочкой! Давай поздоровкаемся. Хай! Май нейм из Джордж Кофин. По-русски будет Георгий Чайкин. Можешь звать просто Жориком.

– Чего тебе надо?

– Мне в этой жизни, Рома, уже ничего не надо. Я послан сюда, чтоб ты кой-чего получил перед тем, как сыграть в ящик. Ну-с, чего изволишь? Я договор не осилил. Слишком много букв...

– Ничего я не хочу.

– Ну, так уж и ничего, – Георгий-Жорик скабрезно всхрюкнул. – Какой пароль? Босс сказал, что ничего особого. Как это? М-мм… А! Вспомнил! В моей жизни было все! Хе-хех. Простенько, без выдумки. «Жизнь – говно!» покруче будет. Согласись. Ну, ладно, ладно, не морщи репу. Лавандос получишь по любасу, а куда девать – сам придумаешь. За деньги можно купить все, кроме одного. Как говорится – на смерть держи равненье, певец и всадник бедный. Так что кончай давить на массу... Зарядку делать будешь? Нет? Тем лучше. Через четверть часа стартуем. Шевелись! Неча строить рожицы...

«Куда стартовать? Зачем? Что за куча денег? И с какого перепуга я должен шевелиться? Вообще, кстати, кто он такой?! Хм. И где он слышал последние Валеркины слова? На Маяковке?» – стая вопросов, больших и маленьких, бросилась на меня. Голова гудела и не соображала.

Я, кряхтя, поднялся с койки, почесал пузо. Ай! Ешкин кот! Укол пронзительной боли заставил одернуть руку от могучего шрама, ненароком царапнутого. Я вздохнул: «Не сон, не бред! Во, дела!»

Что делать?

Не сочинив объяснительно-вразумительный ответ, я покружил в поиске утренних одежд, а именно футболки «Рок в борьбе за мир», джинсов и носков. Между делом рассмотрел Жорика. На вид тот казался чуток, лет на пять, старше меня. Впрочем, судить тяжело.

Возможно, возраст скрывала рыжая щетина, покрывавшая половину лица. Не понять. С чем разобраться легко, так это с телосложением – ростом повыше меня, что-то около ста восьмидесяти сантиметров, но при этом необычайно плотный и крепкий. Весил за центнер. Не стриженые серые волосы с медным отливом топорщились в разные стороны. Внешность Жорика казалась самой что ни на есть заурядной, ничем не запоминающейся. Зато одежда врезалась в память на раз – несоразмерная и несуразная, будто цельнотянутая с помойки и тут же напяленная на колхозника, приехавшего откуда-то из-под Тутаева.

Интересно.

26 июня 1993г.
суббота
21-00

Отпустили нас в девять вечера. Я пришел в относительную норму. В животе ворочался наваристый борщ, которым по просьбе Жорика накормили в «Тереме».

Шум в голове трансформировался в вопросы и ответы: «где выход? куда идти? что это? ага, дверь…выход... улица… фонарь…» и рассеялся под напором свежего воздуха, ворвавшегося в пьяные внутренности при выходе из ресторана. В голове возникла пустота, которую можно и нужно заполнить сновидениями. В области мозжечка шарахались, бились друг о друга обрывки путаных мыслишек: «в постель и забыться… антиквар, поисковик, пистолет… Чича, Анастасия Игоревна, Анатолий Сергеевич… Рэкетиры, милиция, санитары… Отоспаться…» Побитый алкоголем, но непобежденный неокортекс, как обычно, зудел: «Не так все просто. Бди!»

Я продышался, оперевшись о косяк двери. Минут через пять вывалился Жорик с докладом: громадье планов требует исполнения!

Кратким матом обругав милицейских дознавателей и прокурорских работников, обосравших так хорошо начавшиеся выходные, заверил, что отступать не привык и ночь будет полна огня по-любому. Забухаем жестко, отожжем не по-детски, запалим рассвет над городом, как большие мальчишки! Заслужили! Уже достигнуты договоренности с парой веселых комсомолок, прямо сейчас валим в один культурный вертеп, где употребим алкоголь от души и далее по ускоренной программе-максимум. В кругу девушек нервных, в остром обществе дамском комедию жизни превратим в грёзофарс.

Декадентский спич Жорка завершил эффектно. Вытянул вперед руку и, мерно рубя воздух, отчеканил:

Вихрь, бей по Лире,
Лира, волком вой,
Хаос все шире, шире,
Господи! Упокой.

Закончив декламировать, Жорик скользнул взглядом по моей нестабильной фигуре, вгляделся в мое лицо и разочаровался:

– Эх, студент. Владимир Владимирович тебя не возбуждает. Ты совсем вялый. Ладно, поехали домой. Проспишься, оклемаешься, а завтра видно будет. Комсомолок на потом переагитируем.

Я посветлел сознанием. Спать!!!

Кажется, уснул до приезда домой. Отрубился на заднем сидении такси. Подробностей не помнил. В сознании болтался тошнотворный запах выхлопа и Жоркин вопрос с переднего сидения:

– Студент, машину водить умеешь?

Не помню ответ. Наверное, доложил как есть, что у моего папы есть «Москвич», но в салоне не воняет. Машину водить умею. Права не получил. Времени не было… И ни к чему… 

В середине апреля Жорик поинтересовался, как заживают раны с колчаковских фронтов. Эм-ммм. Я в кабинете сидел и настраивался на массовые выговоры коллективу, который третью неделю не давал рост оборота выше трех процентов. Буркнул в ответ: «Зажили»‎, и вернулся в отчеты.

– Зачем молчишь? Отмечаем возврат к полноценной жизни! Федя штуцер подогнал за подбитый «Торус». Спускаем!

Поехали спускать в центр. Разгар весны – лучшее время для Москвы. Картинка апрельского дня, веселая, задорная, впечаталась в память надолго. Я и Жора, озорные, эрегированные, запрыгнули в «бымер» и помчались в сторону Кропоткинской. Миновали бывший бассейн «Москва», теперь сцаный пустырь, покрутились по площади, вывернули в переулок и припарковались к трехэтажному особняку, ветхому, чумазому.

– На первом этаже ресторан, на втором и третьем нумера с блядями, – предупредил Жорик.

Я даже мявкнуть не успел, как был препровожден Жориком во вполне цивилизованное помещение с евроремонтом, усажен за столик и отгостеприимен. Гостеприимство заключалось в чашке ароматного кофе и стопке с водкой, поставленных передо мной обе две, на выбор.

Я принюхался к стопке – керогазом не пахнет, наверное, хорошая водка! – и отхлебнул кофе, прекрасный, надо спросить, что за сорт... по лестнице спустилась дюжина напомаженных девиц в нижнем белье с кружавчиками. Они выстроились в ряд перед моим столиком и встали во вторую позицию. Я перевел взгляд на Жорика, засуетившегося вдоль строя. Процесс выбора продажной любви был изучен мною по тонне видеокассет досконально, но в реальной жизни знаний не было. Засмущавшись, ткнул пальцем в ближнюю куртизанку, высокую брюнетку с выдающимися формами. Жорик подмигнул с боку, мол, одобряю, двигай в нумер! и остался обозревать доступные тела досконально и пристально.

Ведомый избранницей я поднялся на второй этаж, прошел коридорчиком и оказался в помещении с огромной кроватью, душевой кабинкой матового стекла и напольной вешалкой. Пока я путался в пальцах, стягивая одежду, девушка представилась Марианной, вмиг избавилась от белья и, улегшись на кровать, поманила. Я наконец-то расстался с одеждой, глянул в сторону душевой кабинки... да, ладно... развернулся к Марианне, приблизился, пугаясь и возбуждаясь. Марианна выудила откуда-то презерватив и увлекла к себе…

Да, фраза «увлекла к себе» произносится дольше того, что совершила Марианна. Она взяла презерватив в рот, без помощи рук натянула резинку на мой член… ноктюрн сыграла как на флейте… и нате!... мы трахались, как кролики… ничего не помню…

Маринка влет затмила Верочку, ранее казавшуюся богиней секса. Я обнаружил на своем теле пару новых эрогенных зон и освоил десяток гимнастических фигур. Секс с Верочкой напоминал упражнения с отбойным молотком. Марианна казалась удавом, который выпуклостями окружает, сжимает, сдавливает, выдавливает эякулят.

Последующие недели я посещал Марианну по паре раз на неделе. Кажется, потерял голову и был готов на крайности. Померещилось, что повторю волшебство, случившееся раз в жизни, испытаю волну чувств, клубящихся в памяти.

В середине мая деньги в карманах, на столе и в тумбочке кончились. С Маришкиной подачи стали встречаться у меня дома за полцены по воскресеньям. Каждая встреча происходила по одному и тому же сценарию. Мария приезжала ровно в два, принимала душ, укладывалась в постель и погружала меня в бездну... в бездну ожидания, что вот сейчас, сейчас точно случится чудо...

Чуда не происходило, Маша время от времени поглядывая на часы. Быстрые взгляды в сторону настенных ходиков повторялись каждые три-четыре минуты.

Я прятал часы, овладевал ею в ванной и на кухне – бесполезно. Во время секса она то ли раскладывала в уме многочлен Лагранжа, то ли извлекала логарифмы. Это выводило из себя и не давало возможности приблизиться к идеалу.

Летом я успокоился, смирившись, что имею по воскресеньям технологический секс за двести баксов. Также смирился с тем, что пришлось отодвинуть Веру в сторону. Скандала, со страхом ожидаемого, не случилось. Вообще, ничего не последовало. Верочка никак не реагировала на мои извинения, что вот, незадача, надо поработать, встреча отменяется, может как-нибудь потом.

Исчезла из моей жизни. Стало немного пусто на душе.

Летом девяносто восьмого я отправился в рейд по губернским владениям, сократившимся до дюжины. Все двенадцать предприятий принимали к оплате государственные краткосрочные облигации, сулившие шестьдесят процентов годовых без шума и пыли! Натуральные деньги на счетах «Промы» иссякли. Для продолжения деятельности следовало скинуть хотя бы половину облигаций. Пусть с дисконтом, но избавиться от чертовых бумажек! Я метался по захолустьям, стучал кулаком по столам, запрещал выставление счетов и отправлял контрагентов в холдинг, под прямой контроль Юрика, который наконец отвлекся от конкурентной борьбы и занялся тем, что лучше всего умел – оперативным руководством. Впрочем, 1 августа Юрец не забыл свалить в запланированный отпуск.

17 августа грохнуло – и наши ГКО, и вообще все на свете превратились в пыль. Юрик примчался из Сардинии через день.

Договорились встретиться в летнем кафе у памятника Юрию Долгорукому. Должен Яша подойти, Ида подъедет. Даже Светлана прибудет, совершенно бесполезная в бизнесе, но сейчас без нее никуда. Надо кровь из носу добраться до папаши, до Василича, который пропал, не взял мобильный. Рыбалка в Астрахани, дело святое... Заодно, Света доведет до ума пресс-релиз к юбилею Промы, надвигающемуся неизбежно, как крах империализма.

Хорошо что позавчера сидел в «Царской охоте» с Владленом Григорьевичем, вывозившим семью из России в один конец и на правах старого знакомца осведомившегося о наличии возможности перекантоваться неделю-другую в моем доме в Майами... Долгие объяснения не нужны. Вручил Владлену ключ от дома, ключ от Жоркиного «Ламбо» и собственного «GMC Yukon», передал «Моторолу». Во Флориде царствовал не православный ГСМ, а бесовский СДМА.

Прощаясь сидели хорошо. Владлен предсказал, что на неделе всем оставшимся поплохеет, зато Василич и толпа его сподвижников сядут на коня. Ясеневским служакам внезапно похорошеет. Понятно, что время, обозначенное Владленом как «всем оставшимся поплохеет», наступило. Надо бы с Василичем, натуральным ясеневским служакой-пенсом при удочке в багажнике и лампасах в гардеробном шкафу, пошушукаться.

Ага... Юрик прибыл. Сел рядом, кивнул официанту: «Ганпаудер». Глянул на мою бутыль «Джемисона», саркастически хмыкнул-хрюкнул-состроил-рожицу, выложил на столешницу «Моторолу-Стартак», «Нокию-Банан 8110» и микроскопический «Эрикссон». М-да, нелегко промовским топ-менеджерам: при любом разговоре выкладывать на стол три мобла, дабы позиционироваться правильно. Обязаловка, ставшая привычкой. Мой «Сагем» в заднем кармане джинсов и «Нокиа-Коммуникатор» в сумке считались старьем для нищебродов.

Безотносительно сотовой связи вспомнилось Жоркино напоминание: «Статус обязывает! Смени сюртук!», когда я наряжался во что горазд перед деловой встречей. М-да… В отличие от меня Юра зимой наряжался в сноубордиста, летом в яхтсмена, в казуальные времена года носил актуальные бренды и не пропускал ни одно знаковое мероприятие. Вот что такое статус!

Юрик выучил Жоркины уроки на ять! Хорошо, что я не был наемным менеджером, вынужденным позиционироваться в любом месте в любое время. Я барахтался в другой лиге: «Стань супербогатым или сдохни, пытаясь». Пока не сдох. Но и лицом на обложке Форбса не стал...

Давний Жоркин прогноз сбылся: дым сражений у Белого Дома развеялся, победители получили право на грабеж и вспоминали былое. Впрочем, наградные колодки для ветеранов не ввели. Ориентировка «кто есть кто» осуществлялась по косвенным признакам. Чтобы меня принимали за того, кем являюсь, пришлось кататься с охраной в двух «крузаках», менять «Брейтлинг» на «Patek Philippe Perpetual Calendar», надевать костюм за десяток килофунтов и небрежно бросать в разговоре: «Ницца с Малагой многолюдны и быдловаты. Много русских. Если что – я в Танбридж Веллс сычую. Милости просим!»

Будете проходить мимо – проходите мимо!

Смешно признать – в английском доме ни разу не был. И вообще, за всю жизнь вдумчиво посещал заграницу три раза – Лос-Анджелес три года назад, алкотур в позапрошлом году и вояж с Лизой в этом. Дюжина поездок вскользь не в счет. Рутина на пару-тройку дней: заселиться в номер отеля после обеда, на ужине встретиться с нужными людьми, в остальное время ощущать бессмысленность существования, точь в точь как у МакДональдса на Тверской 5 лет назад. Мимо проходила чужая жизнь, наполненная смыслами, в моей смысла не прибавилось. Расстался с иллюзиями, ничего взамен не получив.

В этом году планировал в октябре отправиться в Лондон на три-четыре месяца для окончательного перевода Промы из калмыкского каганата под корону британской королевы. И обустроиться заодно. Похоже, отменяется план.

Я хлебнул виски. Юра сунул под нос экран ноутбука:

– Смотри на графики.

Безрадостная тенденция. Прямоугольники вдоль временной диаграммы один другого меньше, если смотреть с января по август, вгоняли в тоску.

Мы заехали под мост, аккуратно припарковались, не спеша выгрузились.

– Так, освещение отличное, – сказала она, глядя на солнце. – С этого места пойдешь по взмаху моей руки. Не суетись, будь естественным, как на кассете.

– Откуда она ?

– Мастер передал. Можем не снимать, но... – она замялась.

– Что?

– Работа есть работа.

– В шаре, в голубой комнате ты была?

– Да.

– Это тоже была твоя работа?

– Не думаю.

– Сегодня ночью тоже работала?

– Дурак, – она обняла меня и впилась губами в мои.

Когда я начал оседать от силы поцелуя, она, глядя глаза в глаза, сказала:

– Я люблю тебя сотни лет. Я продала душу дьяволу ради сегодняшней ночи. Пришел черед расплаты. Я люблю тебя больше, чем жизнь, и ненавижу чуть меньше, чем люблю.

Отпустив меня, оставив одного, она поднялась на мост, встала рядом с Жориком, направившим на меня объектив и что?

... махнула рукой...

… прошептала: «иди».

Я сердцем слышал: «Иди, не трусь. Будь сильным и гордым, каким я тебя полюбила»

Я махнул ладошкой, развернулся и сделал шаг, второй, третий...

Давным-давно сжигал ее на костре? Из-за нее отправился в пески? Сотни лет? Она ненавидит меня за свою любовь?

Как такое может быть?

За все приходится платить. За чужую любовь, которую не заметил. За свою любовь, о которой мечтал... Да! Я самый счастливый человек во вселенной. В моей жизни была искра, которая стоила всего!

Скрип тормозов, пятно машины на мгновение отвлекли от дум, но только на мгновение. Вспышки огня, пославшие в грудь тридцать-сорок грамм свинца, не помешали, нет, только помогли, создав в моем сознании, широкими мазками набросав ярко-красный фон, над которым в золотом сиянии света легкокрылым ангелом парила она, единственная, неземная, все такая же недостижимая и далекая, как вчера, как сто, как тысячу, как десять тысяч лет назад...

Зайдя в квартиру, столкнулся с ней, выдохнувшей:

– Думала, ты пропал.

– Здравствуй, – я протянул ладонь с подарком. – Вот. Тебе.

Она опустила взгляд, улыбнулась:

– Мне?

– Не нравится?

Она улыбнулась и, не взяв перстень, прошла в комнату. Там села в кресло, глянула на меня:

– Я думала, у тебя ничего нет. Роскошный подарок. Спасибо.

– Ерунда. Мне для тебя ничего не жалко.

Она приподняла бровь то ли с полувопросом, то ли с полуиздевкой. Я подтвердил:

– Что было, есть и будет – ерунда. Вчера я понял, что в моей жизни было все. Единственное, чего не хватало – это ты.

Раздался грохот закрывающейся двери и в квартиру ввалился Юрген, странно похожий на... Кого же напоминал этот крепкосбитый немчура?

Быть не может!

Жорика!

Юрген-Жорик шлепнул веселым взглядом: «Салют, Ромка!» и направился к видеодвойке «Шарп», на ходу доставая из сумки кассету.

Явился Жорик собственной персоной. Но как?

– Не ломай, голову, – она встала, подошла и провела мягкой ладошкой по моему лбу. – Я работаю репортером на канале РДФ, Юрген – оператор. Сейчас поедем добивать вчерашний репортаж. Ты готов?

– Да.

– Отлично. Юрген, покажи, что будет.

Юрген вставил кассету в видеомагнитофон, поколдовал пультом. Телевизор показал набережную Москвы-реки чуть дальше Кремля, за шоколадной фабрикой. После недолгой панорамы сосредоточился на нелепой фигурке. В пару секунд сожрав расстояние, объектив камеры показал мое лицо.

Не может быть! Я смотрел на экран «Шарпа» и видел белое, смятое болью собственное лицо. Я поднимал руку, махал оператору, разворачивался, расправлял согбенные плечи и уверенно шагал прочь. Но... что это? Камера перескакивала на красный «БМВ», подъезжающий ко мне. Мое тело в телевизоре поворачивалось к автомобилю, откуда высовывался ствол, извергавший вспышки. Тело валилось на тротуар.

Не имея сил оторваться от экрана, я выдавил вопрос:

– Это что?

– Репортаж на пять баллов, – отрапортовал Юрген. – Случайно оказались в нужном месте в нужное время.

– Это был я?

– А кто еще?

Я перевел взгляд с телевизора на нее и ничего не увидел из-за навернувшихся слез.

– О, перстенечек вернулся, – до сумасшествия знакомый голос Жорика вытащил меня из полуобморока. Я вытер глаза и увидел теперь точно не Юргена, а Жорика, цапнувшего перстень и тершего об свитер.

Поймав мой взгляд, Жорка заржал:

– Ха-ха, Ромка, вернулось колечко!

Что происходит? Я стоял столбом и хлопал глазами.

– Отдача долгов, Рома. – Жорик подошел ко мне и вручил листок с моим кровавым отпечатком. – От жизни ты получил все, ну, почти все. Фразу «в моей жизни было все» произнес при свидетеле. Как договаривались, без обмана. В общем, жизнь – говно. Пора возвращаться.

– Как возвращаться?

– Только что показали. Слепой, не видел? Через полчаса выезжаем.

– Постой, как выезжаем?

Как? Как я мог сказать, что в моей жизни было все, если за эти пять лет ничего не было? Черт побери! Я так и не заехал ни разу ни в Бугуруслан, ни в Бугульму. Эти города – сто километров друг от друга были моей идеей фикс. Пять лет я хотел попасть туда и посмотреть на план-капкан, ведущий к успеху на раз!

Пожил немного, факт. Для чего?

Что должно произойти, чтобы со спокойной душой вернуться туда, где скрепил кровью договор? Чудо прошедшей ночи есть цена жизни? Нет! Что-то должно быть еще. Какая-то другая звезда должна освещать мой путь, не только сияние ее серых глаз. Единственное, что я понимал – мой аналой не остался пустым.

– Ну что, студент, готов? – прервал полубытовые-полурелигиозные размышления Жорик.

– Другой способ возможен?

– А запросто, – хмыкнул он. – Можешь прыгнуть в речку вниз головой, как собирался давеча. Но лучше три литра Джемисона выжрать и таблетками закусить. Есть рецептик. Помнится, случай был... Впрочем, тебе неинтересно.

Она, ночная греза, ставшая реальностью, вернула на землю:

– Предложенный способ перехода – самый быстрый и лучший.

– Отказаться можно?

– Можно, но зачем? – сбоку возник Жора. – На нет и суда нет. Не хочешь выполнять условия договора – живи как знаешь. Удачи не будет. Жизнь станет беспросветной. Сколько продлится? Без разницы. День будет как год, а год как день. Вадима утром видел? Отказался уходить, лишенец. Ты тоже можешь бомжевать.

Я переводил взгляд на нее и на Жорика. Жорик продолжал тарахтеть:

– Ты чего как маленький? У нас из десяти клиентов девять в полном в отказе, как Ефимыч с Вадиком. Знать ничего не знаем, идите на хуй. Можешь послать нас тоже. Пункт номер сто сорок шесть. Официальный отказ заказчика с рекомендацией исполнителю следовать на хер утеревшись после отказа в расчетах. Читал?

– Не читал. Поехали.

Я проснулся от ощущения счастья, переполнявшего тело и вытекавшего на пол, на улицу, за город, чтобы заняться зарей.

Алый свет резал горизонт и сулил новый день, простой и радостный. В груди клокотала лава счастья, любви и надежды. Теперь все должно перемениться. Я чувствовал, что черная метка, с которой прожил пять лет, пропала. Я освободился от заклятья! Отпечаток моей ладони на сатанинском клочке бумаги, хранившемся в сейфе, исчез. Я проверял. Я специально за этим приезжал в офис и фиксировал пепелище на месте кабинета.

Ах! Я по-прежнему жив и более того – счастлив! Властелин той стороны мира грозил, что в случае пропажи отпечатка, я вернусь к нему. Но нет! Этого не случилось! Я жив! Жорик, мой злой гений, пропал, а я все еще, все еще жив.

«Я начну новую жизнь. Господи! Наконец-то я счастлив. Спасибо тебе, если ты есть!» – воздал я хвалу всевышнему, первый и последний раз в жизни став верующим.

Любовался ею, сопевшей рядом. Я не имел понятия: кто она, откуда, но во мне клокотала уверенность, что знаю ее тысячи лет и не расстанусь с ней столько же. Ее тело есть продолжение моего. Я буду с ней вечно.

Повторно проснулся в холодной кровати, один. Предчувствие счастливой жизни содрогало тело, вынуждало заняться действием. Я вскочил, оделся, прошел на кухню и, выдохнул «Надо же!». На столе дожидались внимания пузатая бутыль сока, кусочек кекса и половина яишенки.

После завтрака родилось решение прогуляться.

Ах! Погода оказалась под стать настроению. Чистое небо без облачка явилось отражением души – высокой, бездонной, незамутненной. Я чувствовал себя новорожденным. Щурясь на солнце, прошелся двориком до арки, вышел на Ленинский проспект.

Что дальше? Куда идти? Повернул направо к центру, к «Мелодии»‎...

На подходе к магазину встряхнул скрипучий противный голос:

– Эй, Рома.

Я обернулся на зов. Колдырь, мерзкий, гнусный, пахнущий мочой и гнилью, до омерзения похожий на Вадима-Пиночета, обращался ко мне.

– Я?

– Ты, Рома, ты, – просипел он. – Подойди.

Я огляделся. Никого рядом не было, только вонючий бомж у входа в магазин.

– Чего тебе? – спросил я, досадуя.

– Недорого продам, Ромка. Деньги нужны позарез, купи, – на одном дыхании выдал бомж.

Я поморщился, глянул в грязную, заскорузлую руку и потерял дар речи. Там был перстень невиданной красы, переливавшийся водопадом ярких красок, сиянием лучей и блесток. Сунув руку в карман, вынул пачку долларов. Выцепил из пачки треть, должно хватить, чтобы подняться со дна, если Вадик не дурак. Но он дурак, деньги потратит на полсотни доз и сдохнет.

Перстень оказался в моем кармане, я развернулся и пошел обратно.

Мы поднялись на шестой этаж. Она открыла черную дверь и впустила в гулкую, огромную – полдесятка комнат – квартиру. Из немногочисленной мебели поразила двухспальная кровать в середине самой большой комнаты. Я провел пальцем по покрывалу. Шелк отозвался напоминанием тела, ее тела.

Где она?

Я огляделся.

Девчонка исчезла, лишь холодный запах «Eternity» кружил рядом, сводя с ума. Я прошелся скупо обставленными комнатами и нигде ее не обнаружил... впрочем, догадался. Плеск воды и мерный рокот душа, подсказали, что она в ванной.

Вернулся в спальную и еще раз потрогал одеяло. Кажется, хранило её тепло. Излучало флюиды, щекотавшие, дурманившие и тело, и разум. Боже мой! Все отдам, чтобы оказаться под ним.

– Можешь принять душ, – голос, больше чем родной, отключил сознание, развернул и заставил следовать мимо обнаженной, свежей и влажной, в ванную. Там, не приходя в себя, пребывая в сладостной сомнамбуле, я скинул одежду и залез под горячие струи. Сменил на холодный режим, потом чуть теплый. Не поборов обуявший лунатизм, вышел на зов ее голоса.

Мозг расплавился, растекся, кашицей скользнул сквозь горло в грудную клетку и там, ниже сердца, пульсируя в такт, остановился. Меня окутала пелена.

Я видел горы с сединой вершин, освещенных закатом, и озеро с водой синей, как нависшее небо. Я видел белого коня, спускавшегося галопом с горы. Красный свет закатного солнца звал его, требовал. И конь, достигший берега, взмывал над водной гладью и продолжал галоп в направлении меня, в направлении закатного солнца. Два коня мчались на меня: один – бледный, еле угадываемый в наступивших сумерках, второй – синий, перевернутый, скачущее под водой отражение. И оба коня звали, тянули к себе, один – вверх, другой – вниз.

Видение, нежное и зыбкое, исчезло.

Я увидел ее – обнаженную, прекрасную, неземную. Она лежала на кровати. Я стоял над ней, не смея приблизиться. Тысячевольтная дуга, пронзившая пространство между нами, разрядила напряжение. Я бросился к ней, она обняла меня и впилась своими жаркими губами в мои.

Свершилось!

Свершилось! Свершилось!

Свершилось! Свершилось! Свершилось!

Я встал спиной к Кремлю, лицом к Дому на набережной. Оператор пометался в поисках нужного ракурса, глянул в приборчик и каркнул на немецком. По ее лицу скользнула тень недовольства. Она подошла ко мне:

– Юрген говорит, что освещение слабое. Мы не могли бы встретиться с вами завтра с утра?

– Ради бога.

– Где?

Где? Если бы знал, имел хоть малейшее понятие, где проведу ночь и где встречу восход, я б ответил. Она смерила меня долгим фашистским взглядом, хмыкнула:

– Понятно. Поехали.

Мы погрузились в минивэн. Через десять минут приехали на Ленинский проспект, заехали во двор большого желтого дома на площади Гагарина. Она вышла первой, позвала за собой. Как только я покинул транспорт, Юрген умчался прочь.

Она направилась к подъезду. Я поплелся вслед.

Так надо. Я чувствовал это.

– Габ мит дизер менш махен? – гортанная речь отвлекла от думок.

Я, раздосадованный, повернулся и замер. Не смея моргнуть, пялился на женщину, приблизившуюся так, что обоняние взорвалось. Я вспомнил волшебный запах, принадлежащий ей, ей и только ей. Серые глаза как два протазана пронзили мою грудь. Она руководила жестами оператором с далекого, два-три метра, боку. Оператор при огромной видеокамере суетился и подстраивался под освещение. Она артикулировала в микрофон:

– Извините, молодой человек. Германское телевидение РДФ. Можно задать несколько вопросов?

Что она говорит? Я не слышу. Я не понимаю. Что ты говоришь? Чего хочешь, душа моя?

– Молодой человек, вы слышите меня?

Что? Что такое? Ах, да.

Я кивнул.

– Вы не будете возражать, если зададим пару вопросов на камеру?

Что? Что за ахинею она несет?

– Какие вопросы?

– Как вы относитесь к Москве? – спросила она.

– Ненавижу.

– Что?

– Ненавижу.

– Неудачный поворот, – пробормотала она и на немецкой тарабарщине обратилась к оператору. Тот перевел камеру с моего лица на помпезное строение за мной.

– Почему ненавидите Москву? Можете уточнить?

– Не знаю.

Я смотрел на нее и поедал глазами. Я хотел насытиться одним ее видом. Этого достаточно для счастья. Только не отвести бы взгляд, смотреть и смотреть, наслаивать на сетчатку глаз ее отражение одно за одним. Ах, если бы можно было забить все пространство черепа ее изображением, а потом заткнуть глаза, уши и нос, чтобы жить забитым вечно!

– Алло, молодой человек, – она тронула мое плечо.

Очарование слетело. Я пришел в себя

– Да...

– Вы не могли бы доехать с нами до Кремля? Вам не трудно?

– Мне? Нет.

Душа моя! Для тебя все, что скажешь. 

Оказался на площади имени революционного поэта Маяковского, остановился. Вспомнил последние Валеркины слова.

Толкаемый, задеваемый, материмый я стоял поперек снующих граждан и фиксировал, как тыкается в меня, как оттирает плечами, как проносится мимо чужая сосредоточенная жизнь. А моя?

Десятки и сотни миллионов дензнаков, математически считавшихся моими, трачены на предприятия, генерирущие убытки. При этом ни к одному из предприятий я по документам не имел отношения. Жора выстроил схему холдинга хитрым образом, приговаривая: «Никогда не жили богато и нехуй привыкать. Сегодня деньги есть, завтра нет. К чему проблемы? Оформим контору на сторожа!»

То, что Жорик категорически прав, я понял только сегодня, когда мимо ушей пропускал речи о не существовавшем в природе Главном бухгалтере и моей скорой посадке как Генерального Директора и владельца. Официально я был гол как сокол. Неофициально в Барклайз банке хранились чуть больше десяти миллионов фунтов, припасенных на черный день. По этому поводу я препирался с Жоркой, хотел вложиться в модернизацию заводов, пустить деньги в дело. Жорик смеялся до слез, до икоты – какое дело в этой стране может быть? Только уголовное!

Жорик в стотысячный раз оказался прав. Тратить накопленное не позволил, это хорошо. Плохо, что пропал. Как добраться до миллионов без загранпаспорта, сгоревшего ночью? Пересекать границу козьими тропами, чтобы вернуться без шапки и в одном сапоге? Скрываться? Рассчитывать на себя? В каком городе? В какой стране? В какое время?

Опять из грязи пробиваться в князи?

Не было сил и желания повторять прошедшие пять лет, ибо бессмысленно. Я, воспитанный для жизни в другой стране и в другое время, был кинут в пески, где идет война каждого против всех. Первый раз повезло выкарабкаться, как новичку. Во второй раз я обречен.

Что делать?

Пройдя по улице Гашека, миновав зоопарк, американское посольство и Дом правительства я вышел к Смоленской набережной. Встал у парапета. Глядя на мутное бурление внизу, поймал себя на мысли, что сил для жизни не имею. Сатана был прав. В моей жизни было все. Ничего нового не появится. Даже если выберусь в Лондон или Майами Дейд, все повторится как встарь. Здесь делать нечего. Пора возвращаться.

У здания «Промы» перед ограждением из красно-белых ленточек толпились зеваки, за ограждением сновали милиционеры и штатские с корочками. Меня провели сквозь черные, пахнущие золой и кислой пеной, коридоры в кабинет Иды, не тронутый пожаром.

Ида притулилась к гостевому диванчику. За ее столом шмыгал носом человек с бесцветными глазами, представившийся:

– Капитан Пальчиков.

– Роман Песков.

– Взрыв произошел в три часа ночи. Что вы делали в это время?

– Спал.

– Хорошо, поговорим завтра в присутствии адвоката. Сейчас дадите подписку о невыезде, – скомандовал капитан.

Я вернулся домой в десять. Один за другим принял два телефонных звонка, внезапных, ошеломляющих. Первый был от Жоркиного друга. Так представился звонивший и, не дав прикинуть: «Откуда у Жоры друзья?», сообщил, что я – подозреваемый номер один, ибо пожар выгоден хозяину холдинга, то есть мне.

«Ничего в холдинге нет. Деньги на ГКО просраны, остальное под кредиты заложено…» – меланхолично посчитал я.

Незнакомый друг продолжил перечисление моих прегрешений: в хозяйственных делах нарушения, по налогам преступления, моя персона фигурирует в делах по убийствам и похищениям...

«Сейчас идет допрос главбуха и безопасника. Они рассказывают много интересных вещей, так что…» – неопределенно закончил звонивший.

Кхм. Главного бухгалтера в холдинге не было с тех пор, как Жорик создал монструозную схему, в которой числились двадцать пять главбухов согласно штатного распоряжения двадцати пяти обществ с ограниченной ответственностью. При этом самый главный бухгалтер, то есть тот, который знал о движении всех денег Промы, отсутствовал. Деньги перетекали со счет на счет и каждый промовский главбух мог отследить только свой ручеек. За рекой и всеми ее притоками наблюдали Юрик и Константин, директор департамента аудита. Конечную точку потока знал только я.

– Что делать? – на всякий случай спросил я незнакомца.

– Исчезнуть. Завтра будут паковать. А может и сегодня.

Раздался второй звонок. Неприятный сиплый голос прозвучал, как обухом по голове ударил:

– Здравствуй, Рома. Это Шура. Ну ты куда пропал? Ёк-макарёк! Мы тут пыхтим-шкворчим, Майами на уши поставили, а ты в Москве бороду клеишь и фаску протягиваешь. Ты так не делай! Береги себя.

Я не успел слово сказать, трубку повесили. Хм. Если какой-то неведомый Шура сюда звонить, дела худы до смешного. Надо бы в Хрякино переехать, поближе к охране. С другой стороны – а там что делать?

Чертыхаясь, я прошелся по квартире, собирая наличность – две упаковки с Франклинами и пачки рублевых купюр, от которых давно отвык. Открыв прикроватную тумбочку, оказался в ступоре. Гранаты не было. Граната кочевала по тумбочкам квартиры с самого первого дня, а теперь пропала. Непонятно. Ничего не понятно. В довершение всех неприятностей мой загранпаспорт сгорел в офисном сейфе. Совсем беда!

Я вышел на улицу. Никто у подъезда не дежурил и за мной не шпионил.

Куда идти? Что делать? Я достал мобильный телефон, перелистал список московских контактов. Никого, кто может приютить на пару дней, не нашел.

Вышел на улицу, побрел куда глаза глядят.

Утром я, промокший до нитки, лежал на сухом диване.

В 7.25 позвонила Ида и доложила, что в Проме случился пожар. Пожар локализован. Надо приехать. Другой информации нет.

Не сон.

Ситуация оставалась под контролем. Я решил заночевать в квартире на Маяковке, которой пользовался редко: перед вылетом из Шарика либо по прилету, когда до Хрякина, находившегося на другом полушарии московского глобуса, добираться не было сил.

Оказавшись дома, кивнул Володе:

– Завтра в восемь.

Володя исчез, я достал из бара вискарь, свалился на диван.

Пультом дистанционного управления оживил медиацентр. Потекло:

У людей есть крыша, под нею дом
Торговля, с нее барыш
А тебе не страшен дождь и гром
Все твои дома без крыш

Пару месяцев назад столкнулся с сокурсником Мишей, в студенческие времена в джазовой студии при ДК МИФИ обучались импровизации. Он позвал на сейшн, шпилит в группе на басу. Со временем случился непротык, не попал... созвонился через месяц, чтобы передоговориться... а у Миши сейшн в Сан-Франциско. Нескладуха. Диск купил по случаю, пришло время послушать.

Слушал, думал, закипал. Грудь требовалавоздух. Тело жаждало прохлады. Но где их взять, если за окном бабье лето и духота августовского вечера?

Не важно!

Я распахнул окно и, оттолкнувшись от подоконника, вывалил тело наружу. Восторг и отчаяние взорвали сознание вспышкой, остановили организм в паре метров от земли и швырнули в небо. Там я воспарил подобно кондору, раскинув руки крыльями. Тело было не моим, принадлежало другому.

Другой парил над Москвой.

Пространство полыхнуло светом и столб молнии метнулся к земле. Раздался грохот, струи воды окатили, облили.

Буря! Пусть сильнее грянет буря! Черной молнии подобный я мелькал здесь и везде, наблюдая, как шторм сечет город, высосавший и выплюнувший мою душу, город, который заодно с ним, холодным хозяином той стороны бытия.

Ах, если бы была сила, способная разрушить город, я бы не колеблясь воспользовался ею! Я бы зашвырнул поток всесожжения в самую его середину! Но что это?

Моя правая рука полыхнула огнем, и в трех-четырех сантиметрах над ладонью завис сгусток света. Желание сбылось? Шаровая молния? Нет времени размышлять! Я оказался над зданием, в котором с утра до вечера вкалывал, и швырнул огненный мяч туда. Раздался грохот и взрыв. Я радостный взмыл к небу. Я освободился! Я свободен!!!

Я парил над городом до полного изнеможения души и тела, а когда иссяк, выдохся, устал, необъяснимая сила нашла единственное распахнутое окно и кинула меня, бесчувственного, туда.

Идеальный менеджер Юрик зарабатывал полсотни килобаксов в месяц и до последнего цента тратился на статус, выглядел на миллиард. Непонятно, как он этого добивался. Впрочем, с отдыхом на яхте все понятно: Юра полгода копил на мечту, потом подвернулась тема покатать Василича с дочкой и ейным хахалем вокруг Сардинии. Я добавил к накопленному недостающее, то есть половину, и до кучи оплатил джеты для обоих семейств. Теперь Юра имеет полное право встать в один ряд с московскими снобами, рассказывающими, что отдых в Сардинии рядом не стоит с рыбалкой под Мензелинском... Рустика наслушались.

Юра имел мечту, даже не одну. На эти мечты он копил, выкруживал, выкраивал, ограничивал себя в тратах... Да что там говорить! Он на работу ходил потому что, знал: каждый рабочий день с прилагающейся зарплатой приближает к очередной мечте. Он жил для того, чтобы ходить на работу, где платят деньги для оплаты сбычи мечт.

А я зачем ходил? Все мои желания исполнены. Если вдруг появится новое, даже не желание, а намек на желание, достаточно нажать кнопку селектора: «Ида, разберись с оплатой. Сколько просят – без разницы. Главное, чтоб не обосрались. Ну, ты знаешь.»‎

Я проводил взглядом счастливого человека, радуясь, что есть в «Проме» управляющий, готовый действовать решительно и жестко. У него были должность, обязанности и зарплата, приближавшая к мечте. У меня ничего не было.

Жорик попрекал, что выгляжу как бомж, живу как бомж. Юрик с Жориком не понимали, почему я не трачу деньги так, как имею право, обязан и должен тратить.

Кому должен? Зачем?

Последний год мой статус никого не интересовал. В вопросах, которыми я занимался, мой внешний вид был десятым делом. Мог прийти на встречу в минимальном костюме с которым пускают в ресторан. Сердцевиной бизнеса стали бесконечные разговоры с государевыми слугами и натуральными бандитами, имевшими виды на мою благодарность в виде чемоданов денег. Волгокамский завод, в который «Прома» инвестировала полсотни лямов, отжали год назад без внимания к моему внешнему виду. Пришел Яша и по-армейски четко доложил, что принято решение, оспорить которое он не может. Чтобы нам думалось так же четко, промовский директор ЗАО «Волгокамск Прома Кемикал» задержан за полкило героина в багажнике. Осталось выяснить, кем хочет стать верхушка «Промы» – лишенцами и наркобарыгами или отползшими с поляны честными коммерсами...

Отползшим. Продали завод по-честному компании «Кама Итиль»‎, то есть по-братски пополам – получили двадцать пять миллионов кэшем и закрытие всех уголовных дел.

Это было год назад. Весной позор переиграли, торжествовали победу. Прежний волгокамский губернатор пролетел на выборах и компания его кунака «Кама Итиль» перестала иметь значение даже на уровне местных гаишников. Мы занесли немного денег в чемоданчике прокурорским и судейским для восстановления справедливости. За дополнительную плату в барсетке упаковали на зону всю Кама-Итильскую верхушку. На хорошее дело не жалко. Шить варежки отправился весь списочный состав учредителей ООО «Кама Итиль Инвестментс Инкорпорейтед Лимитед».

Главный Жоркин принцип «Ничего личного, только бизнес, требующий защиты», я уяснил. Кто пошел на мой холдинг с мечом, тот поедет на зону в скотовозке, как только меч в руке ослабнет.

Плохо другое: моя жизнь превратилась в калейдоскоп пазлов, представлявших набор каверз. Юрик отвечал за функционирование холдинга. Я отвечал за то, чтобы холдинг имел возможность функционировать. Каждый день сыпались намеки, что не долго нам пыхтеть осталось. По какой причине – неважно. Надо договариваться с кем надо.

Я жил как хомяк в колесе. Юра жил как ослик с морковкой на привязи. Какая жизнь лучше?

Хотелось большего, недостижимого.

Кирилл, голливудский продюсер, которому в Москве все бабы давали влет, в погоне за недостижимым открыл для себя гомосексуальный секс и погрузился в тему с головой. С его подачи Ватробанк вложился в гей-клуб через квартал от Госдумы. Выгодное вложение!

Я в погоне за недостижимым по-прежнему мечтал о той самой, единственной.

– Не впечатляет, – я перевел взгляд на Юрика, имевшего озабоченный вид. Загар перестал казаться морским свежеполученным. Мы понимали друг друга без слов, говорить не хотелось. Ясно, что «Прома» – не жилец.

– Куда ездил? – спросил я, оттягивая начало неприятного разговора.

– Навестил тещу в Кало Форте, потом Сан-Тропе. На яхте две недели каботажничали, ты же знаешь. Василича со Светкой покатали до кучи.

– Как?

– Никак. Лучше бы с ребятами на Каму поехал.

– Что делать будем?

– Сокращаться.

– Окей. Каким образом?

Юра достал из портфеля лист бумаги, ручку и начал черкать цифры:

– Смотри. Первым делом режем фонд зарплаты в два раза. Потом выплаты по аренде…

– Стоп. Ты уверен?

– В чем?

– В этом – «зарплату снижаем в два раза»? Разбегутся. Кто работать будет?

– Кто останется.

– Никто не останется.

– Останутся.

– Уверен?

– А то! Разбежится балласт, приблизительно половина. Кто умный, тот поймет – бежать некуда, жопа везде. Рынок труда сжимается в ноль. Умные останутся, дураки разбегутся. А дураков нам не надо.

– Почему от дураков раньше не избавлялся?

– Раньше объемы росли, пупсов набирали, чтобы дыры затыкать. Пришло время с балластом расставаться. Балласт для этого и нужен, чтобы вовремя скидывать.

– Как увольнять будем? По статье или по-хорошему?

– По-хорошему. Припугнем, что будут сокращения. Кто хочет, пусть валит с выплатой зарплаты за месяц вперед. Но мне кажется, это временное явление. Может, дождемся сентября? Каждый год как август, так пиздец и жопа, а потом все приходит в норму.

– Не готов обсуждать... Давай потом.

– Ок.

Юра потеребил в руках листок, спросил:

– Сейчас будем что-то по серьезке расписывать?

– Нет. Говорю же – не готов. Если по серьезке, то подготовь записку с расчетами, где что валится и как поднимать.

Юра кивнул, спросил напоследок:

– Как думаешь, рубль упадет до двенадцати?

Это была наша мечта. Это стало бы счастьем. С таким курсом производство взлетело бы ввысь, выше солнца. Ни одного зарубежного конкурента на рынке не осталось бы!

– Надеюсь. Надо с человечком встретиться, понять к чему готовиться.

Юра медленно допил чай, мгновенно убыл. Я остался наедине с полной на треть бутылкой «Джемисона», провожая взглядом счастливого человека.

Сидел на веранде в Торрекебраде, хлебал минералку, глазел на море, встречал Лизу, вернувшуюся с шоппинга, потрахивал после ужина, спал. На пляже был один раз, не понравилось Хоть и жарко, но сезон еще не открыт, пустынно и затхло. На третий день увлекся игрой в гольф с Юриком, прибывшим из Москвы с докладом: все хорошо, холдинг пыхтит, отдыхай дальше.

Я пулял мячи мимо всех на свете лунок, вспоминая генеральские охоты с рыбалками на диких выселках. Ах, если бы сподобились махать клюшками на стриженых газонах, обсуждая дела, не предназначенные для прослушки... Эх-х! Хорошо бы себя чувствовали. Может по приезду обустроить в Хрякино гольф-клуб для ведения секретных разговоров? Полеты на Алтай и Камчатку колом встали...

Через неделю переместился с Лизой в Майами, в особняк мечты, доставшийся на халяву по жоркиной схеме, как обычно мутной, но выгодной. Бестолковый особняк. Это я понял на второй день, сравнив с проживанием в Малибу.

Калифорнийская планировка теперь казалась бесподобной: из любой части дома мог попасть в любую другую за десять шагов. Вид на океан открывался с одного единственного места: под пальмой кресло, столик, два шага до кабинета, семь шагов до кухни с холодильником. Впереди сад камней и бассейн за ним. Дом вписался в окружающий пейзаж, как родной, и ни одним закоулком не доставлял неудобство. Что еще надо для счастья?

Увы, что имеем не храним, потерявши — плачем. Во Флориде обзавелся двухэтажным зданием на береговой линии, верх мечтаний и пик жития,как казалось ранее. Дизайнерское бунгало в Малибу, не оцененное в силу дремучести и зашоренности, осталось в прошлом. В настоящем таскался то в один конец дома, то в другой по пять минут, причем на разные этажи. В Хрякино по этажам мотался Ахмед, чтобы все нужное возникало перед моим носом как бы самостоятельно.

Пляжа перед домом, как такового не было. Был участок натуральных восемь соток с газоном и пирс с катером, на котором пару раз вышел в океан под руководством нанятого шкипера. Удовольствие примерно такое же, как езда по московским пробкам. Ничем другим кроме рулежки заниматься невозможно. Через три дня устал бродить этажами, принял решение возвращаться в Москву. На Лизины категорические возражения внимания не обратил.

Я смирился, что счастлив бываю либо в будущем, которое грезится, либо в прошлом, ставшим воспоминанием, то есть той же самой грезой. Хорошо бы научиться радоваться жизни здесь и сейчас!

Жорик пропал, некому наставлять на путь истинный. Приходилось искать маленькие и большие удовольствия вместе с Лизой. В одно лицо я был тюфяк и лодырь, но на пару способен на шалости и проказы.

В воздухе бурлил и бил наотмашь микс пьяного оптимизма, кокаиновой активности и предчувствия скорого конца. Страна разогналась и понеслась эшелоном без машиниста. Карты путей отсутствуют. Маршрут неизвестен. Зато стал понятен состав пассажиров. В первый вагон мы не попали. Правильно сказал Жорик: «В премьер-лиге места нет, там важняк и их детки». Во втором вагоне нас, чудаков без роду-племени, тоже не ждали. В третьем, четвертом и пятом тоже. На экономической карте страны не было места для безродных коммерсантов. Мы тряслись в последнем общем вагоне, копошились и ждали, что же будет с Родиной и с нами.

Я вспомнил Антона, который 5 лет назад обнаружил на личном счете миллион долларов и, постановил, что жизнь удалась. Отошел от дел. Ненадолго. Кому-то из ветеранов, не ушедших на покой, понадобился то ли его особняк, то ли квартира, то ли фонд, то ли все вместе. И не стало Антона. Был бы Жорик рядом, рассказал бы как быть дальше.

Ладно, справлюсь. Покой только снится.

Мозгоправ прописал минимум алкоголя и максимум морского воздуха при отсутствии контактов с внешним миром. Хотя бы месяц. Но где его взять? Перед майскими праздниками решил поступить так, как доктор прописал. Например, в Ниццу сгонять, там в Вильфранш-сюр-Мер домишко в собственности. Есть где отдохнуть.

Домовладельческий интерес Ида остудила информацией, что помещение занимает вторая семья Алексея Герасимовича, нефтесибирского губернатора, о которой знать не следует. Официальная жена губернатора занимает мой домик в Танбридж Велс, графство Кент, Англия. Оттуда очень удобно следить за отпрыском, которого Прома Холдинг устроила в частную школу Севен Оукс. Учится мальчонка вместе с внуком Ельцина и сыном Чубайса, вместе бедокурят, вместе тратятся. Мы оплачиваем забавы нефтесибирского принца и через траты решаем проблемы в Нефтесибирске. Я вспомнил о прочей недвиге, обретенной по Жоркиному наущению: «Что с Малагой и Майами?»

– Малагу займут через месяц до осени. В Майами наоборот – через неделю Элеонора Максимиллиановна возвращается в Москву до октября. Помидоры на даче в Жуковке сами себя не вырастят!

– Превратили частную собственность в туристическую базу, – пробурчал я. – Значит так, с Герасимычем надо встретиться обязательно. Нарисуй гостишку в Каннах на пару дней, оттуда до Малаги своим ходом доберусь. Под Канны с Малагой зарентуй тачку. На конец мая забронируй билеты в Майами без пересадки, из Мадрида или Лиссабона. И сделай так, чтоб вылет был днем, после обеда, с утра не надо.

Только и мог, что бурчать. Дела холдинга шли хуже и хуже. Я не представлял, как их поправить. Любое вмешательство вызывало проблемы. Я вызвал Лизу и предложил составить компанию.

Мы полетели в Канны, разместились в Хилтоне у пляжа.Утром на рентованном «Астон-Мартине» отправились к Алексею Герасимовичу, жившему в моем доме три недели в месяц. По брифу и фотографиям я представлял, что это дачный дом на далеких от моря выселках, отжатый Жориком за долги, скинутый на баланс «Промы»‎ за три миллиона франков и выставленный на продажу с ценником в двадцать миллионов, авось какой нефтесибирский толстосум позарится. Толстосумы прилетали потереть с Герасимычем за жизнь свою беспортошную регулярно.

Вот и я прилетел, глянул на домишечко. Неплохой, пару моментов поправить и можно жить. Но важнее оказался намек в беседе за поеданием лангустов под розе на веранде, что есть возможность поживиться. Наш нефтесебирский геморрой, холдинг «Рассвет», ставил на генерала, которого по слухам скоро отправят на пенсию. Старый служака мешался многим. Пока еще коптит на службе, но сроки определены: до Нового года. А потом зевать не надо! Можно поживиться!

Отличный намек!

После поедания морских гадов с парой других нужных человечков, приехавших на Лазурный берег на майские с зацепом, показалось, что удача в моих руках, главное не зевать. Пришлось застрять на пару дней для употребления склизких гадостей в обществе других нужных человечков. То, что казалось ощущением, превратилось в конкретные цифры на салфетках.

Созвонимся в Москве через неделю-две. Решим вопрос!

Уф!

Как только список нужных ужинов закончился, я с Лизой покатил вдоль побережья на запад. Поездка ничем примечательным в памяти не отложилась. Впрочем, красный диван в виде алых женских губ очень даже запомнился. Я бродил по музею Дали в Фигейрасе и допускал, что красный диванчик есть плод видений, подобных моим, но артист сумел отразить их в натуре. Бедненько, чистенько.

В Малаге похорошело.

Последняя девчонка, то ли Полина, то ли Кристина, уехала через неделю.

У меня появилась цель – дрожа и потея принять человеческий облик, чтобы позавтракать кашкой. Или йогуртом.

Испытал эрекцию, зачесалось подняться к Веронике... Стоп! Я приложился к остаткам... блядь! все бутылки пустые... нашел! откупорил «Мартель», выдул, сколько смог... рухнул, не вырубился, но захлебнулся мороком.

Снилось прошлое... стучали в дверь, тревожным шепотом будили:

– Граф! Ведьма призналась. Что делать?

Что? Черт! Винтовой лестницей спускался в подземелье, шел на свист бича, хлеставшего в темнице... так, не сюда, здесь еще не признались... наверное тут... распахивал дверь, делал шаг и… сраженный блеском серых глаз... хватался за сердце. Севшим голосом хрипел: «Выводите на казнь». К чему разговоры, когда все понятно? Когда сам чувствую, что попадаю под ведьминские чары, превращаюсь в червяка, как только она взглянет меня.

Эту девчонку видал десятки раз ранее, простая селянка из дома в сотне туазов от замка. Каждый раз, когда я выезжал, девчонка стояла у забора и глазела на меня. Лет пять глазела, не меньше. Подросла и оборотилась колдуньей!

Я шагал за палачом и наблюдал, как тащат ведьму на эшафот, как прикручивают ремнями к кресту, как кидают мальчишки под маленькие ступни хворост, как запаливает аббат факел и протягивает мне.

Мне?

Я должен сделать это?

Народ требует запалить костер, который уничтожит зло отныне и вовек!

Аутодафе!

С факелом наперевес я подходил к ведьме и чувствовал, как жар, небывалый опаляющий жар вспыхивает в моей груди... как небывалая сила толкает к ногам прекрасной женщины...как превращаюсь в желе, в пар... как превращаюсь в ничто, обволакивающее цель и смысл моей жизни.

Не-е-е-е-е-ет!!!

Я швырял факел в кучу хвороста, нечеловеческий крик «Люблю!» раздирал уши... я просыпался в холодном поту...

Какой замок? Какой граф? Какая ведьма? Я крестоносец, цель моя проста.

Я смотрел на черное небо и понимал, что морок имеет место, никто меня не любит. Никому не нужен я, идущий песками вперед и дальше, чтобы спасти веру прочим и стать счастливым самому. Папа Урбан Второй так и сказал: «Идущим будет отпущение грехов. Пусть выступят против неверных в бой, который даст трофеи. Кто здесь горестен, там станет богат!»

Папа знает!

Я шел горячими песками от города к городу, убивал, грабил, рвал, ломал сделанное не мной. Меня манило золото, обещанное Папой. Я брел за удачей с мечом и щитом, ставшими родными.

Брел день за днем, месяц за месяцем, год за годом. Брел и мечтал о душе, оставшейся в Нортхемпшире. Душой была дочь пэра, которой сын йомена не достоин... но если вернусь из похода покрытым славой, то как знать? Завоюю любовь и расположение ее папаши! Но почему она снится в ведьминском обличии? К чему этот сон?

Мы достигли цели похода и покрасили в красный небо над Йерусалимом. Тысячи и тысячи неверных вырезали во славу Господа, покой и богатство не обрели. Продолжили путь в Леванту. Одержали победу, потерпели поражение...

Мы жили в песках.

Мы воевали в песках.

Мы умирали в песках.

Обещанный покой не находили.

Любой поход заканчивался сражением. Любое сражение заканчивалось грабежом и пьянкой на пепелище, начинался новый поход сквозь пески, чтобы снова оказаться перед крепостью, полной неверных, снова осада, снова сражение, снова резня на улицах поверженной крепости, снова грабеж и пьянка...

Я десятилетиями бродил песками, в которых воевали все против всех – византийицы, сельджуки, тамплиеры, госпитальеры, банды без опознавательных знаков, одна из которых была моей. Меня убивала жажда, меня крошила в комки усталость, я валился с ног и затихал в предсмертной истоме, чтобы успокоиться хотя бы на час…

... и проснуться в замке.

Это не звездное небо! Это потолок спальни!

Я лежал в кровати и понимал, что вижу чужие сны.

Да, прапрадед пропал в Палестине, где бился с сельджуками за гроб Господен. Но при чем здесь пески? Видение? Ведьма? Я люблю какую-то низкожопую англичанку? Бред! Я не выезжал за пределы графства ни разу в жизни. Достаточно знать свои границы и твердо стоять на их защите. То, что я родился графом, ничего не значит. Отец перед смертью завещал, что привилегии даны не для того, чтобы ими пользоваться, а чтобы защищать от посягательств и передавать потомкам приумноженными. Я был рожден для войны за свои привилегии. В дверь стучали:

– Граф. Поймали ведьму, она призналась. Что делать?

– Как? Опять?!...

...я просыпался в третий раз! Вскакивал, оглядывался, недоумевал. Меня окружали пески до горизонта и черное небо в звездах. Щит и меч лежали рядом.

Я крутил головой по сторонам. Какой замок? Какая ведьма? Какой граф? Я каменотес из Каррары, я ломал слоистые скалы и мой осел таскал их обломки, мы с осликом были счастливы. Но мой труд стал не нужен, предначертанная жизнь обернулась дымкой. Я отправился наемником в реконкисту и теперь в далекой Испании сражаюсь с сарацинами. Здесь плохо. Здесь нет жизни. Посреди пустыни стою я день... месяц... год...

Сколько лет прошло? Неизвестно. Сознание оставляло меня. Любовь навещала во снах и звала, но я не мог дойти, отвлекался на пустое. Ослабевший разум впускал видения будущего, видения прошлого, но не было места для настоящего, для любви. Было место для алчности, зависти, обжорства, высокомерия, похоти, злобы и уныния. Иногда мерещился холодный город с тяжелым воздухом. Улицы забиты железными повозками без коней. В повозках сидели люди с пустыми взглядами. Такой же взгляд был у меня. Я понимал, что зря, совершенно зря отправился в пески. Надо было оставаться дома, верить в судьбу, и все получилось бы. Я бы женился, пахал землю, растил детей и внуков, радуясь жребию, выпавшему мне, молясь и веря, что на смертном одре приму свой крест в кротости и счастии…

Я лишился этого, выбрав обогащение. Я обогатился и потерял все, что не было похоже на монеты в моем клатче.

Странные мысли одолевали меня. Странные видения. Я не понимал их смысла. Я озирался по сторонам. Силы покидали меня. Я слабел, падал на песок, переворачивался на спину, открывал глаза и последнее, что видел – полет коршуна высоко в небе. Меня выворачивало наизнанку, я просыпался.

В пустыне? В замке? В Йерусалиме? В Москве? В Красноземске? В жопе мира? Темно и непонятно...

С утра дом был похож на зверинец без смотрителя: засран и загажен, животные разбежались. Впрочем, Владимир Александрович вооружил проституток тряпками и гонял по этажам. Еще одно правило, придуманное Жорой. После отработки проститутки получали выбор: либо идти прямо сейчас за периметр и своим ходом пробираться к цивилизации, либо за дополнительные пятьдесят долларов вознаграждения голышом привести дом в порядок и одетыми прынцессами на «Додже» вернуться в Москву, к станции метро «Красногвардейская»

Проститутки сновали по дому, наводили марафет везде, где прикажут. Самую дерзкую по-прежнему пользовал охранник, на этот раз в бане, куда я непонятно зачем поперся. Наверное, хотел прогуляться по морозцу!

Подскочивший по пути Владимир Александрович пояснил, что блядюшка неадекватная попалась, грозит быками и адвокатами. Поэтому в бане прямо сейчас немного занято. Там продажную тварь приводят в сознание, нашампуривают как положено. Очко узкое, за неделю разработают, заодно мозги через расширившийся проход почистят. А послушных выпустим, как наведут порядок. Бюджет уборки – по полтиннику каждой, к общим расходам плюс триста пятьдесят, при этом экономия на клининге шестьсот сорок. Вот здесь расписаться. Сотрудники будут распущены после проституток. Да, здесь никого не останется кроме охранника и Ахмеда, который живет в подсобке, на православные праздники не отвлекается, исполнит любую работу по дому. Баня освободится сразу, как шалашовка осознает глубину собственной неправоты! Но прямо сейчас туда ходить ни к чему!

Не пошел я в баню, вернулся к гостям.

Гости разъехались в полдень. «Додж» с проститутками уехал через три часа. Я вспомнил, зачем к бане направлялся. Как мог забыть?!

Хотел проверить готовность бассейна, чтобы покувыркаться с Вероникой и Лилей, вполне довольными прошедшей ночью и готовыми на продолжение с девиациями. Я лелеял в памяти воспоминания о лучшей ночи в жизни на яхте год назад и мечтал повторить былой угар.

Отправился в баню.

Дерзкая проститутка дремала на скамейке с прикованной к ноге наручниками тридцатидвухкилограммовой гирей. Хм. По интеркому связался с охранником, попросил убрать тело. Девчонка очнулась, дернулась, глянула на меня красными опухшими глазами: «Ты кто? Хороший человек?»

Я хмыкнул, развернулся и ушел с перекатываемым внутри ответом: «Хорошим человеком перестал быть года два назад или три. Я теперь другой. Не хороший и не плохой. Другой, потому что время другое.»

В доме случился сюрприз. На прибранном втором этаже меня ждали Вероника, Лиля и еще две студентки, которые в город не поехали. Решили отмечать Новый год здесь! Вероника самым естественным образом оказалась бригадиром девичьей стайки. Скомандовала: «Скоро ужин! А сейчас взбодримся!», врубила музло с ночной электричкой и ветром, дувшим с моря, разлила шампанское... пока чокались и выпивали, Вероника протянула дюжину дорожек, достала купюру с Франклином и всех отправила в космос... мой организм зарядился нескончаемой эрекцией и начал преследовать все подряд влажные отверстия...

Последний год я жил воспоминаниями, как ходил на яхте, нашпигованной модельными телками, из Ниццы в Малагу. Лучшее время в жизни, как осозналось позже. Калейдоскоп воспоминаний складывался в мозайку мечты: толпа девиц на все согласных и я, богатырь с нескончаемой эрекцией.

Увы, осознание счастья пришло позже. На тот момент больше всего на свете хотелось спать. Хорошо, что представилась возможность повторить счастливые моменты! Даже яхту покупать не надо...

Секс фонтанировал, иссякал и снова фонтанировал, имитируя иллюзию близости к идеалу, засевшему в голове. После каждого акта ломило тело, щемило пенис и раскалывалась голова. Спасал порошок в сочетании с шампанским: разум взрывался, плоть тонула в пучине страсти... как мечталось ранее... начинай сначала!