Здесь обсуждается все, что связано с текстами на сайте.
Курилка
Показаны треды 221 - 240 из 295
После обильного обеда22 июня 1993г.вторник12-40После обильного обеда почувствовал себя чрезвычайно, безмерно довольным не червем, но человеком. Тело налилось самоуверенностью. Позвоночный столб распрямился в горделивой осанке. Рот расплылся сытой улыбкой.... 22 июня 1993г. После обильного обеда почувствовал себя чрезвычайно, безмерно довольным не червем, но человеком. Тело налилось самоуверенностью. Позвоночный столб распрямился в горделивой осанке. Рот расплылся сытой улыбкой. Из живота выползло: – Ик. Хорошо. Жорик имел другое мнение. – Роман Викторович, кто занимается вашим гардеробом? – ни с того, ни с сего озадачил он меня. – Матушка в основном. А что? – Нет у матушки вкуса. Совсем! От слова «нихуя!» Вспоминаю наряды, висящие в платяном шкафу, и понимаю одно. Только без обид, – голос Жорика из учтивого превратился в менторский. – Мамаша ваша предпочитает одежду, на которой грязь незаметна. А это не хорошо. Низкий стиль. Ты случайно уголь по ночам не грузишь? – Нет. – Почему другие должны думать, что грузишь? Надо заняться твоим видом, раз ты не кочегар и не плотник. Кстати, о родных и близких. Когда на родину собираешься? – Не знаю, – пожал я плечами. – Надо денег заработать на поездку. – Заработаешь, не сцы. Но не раньше, чем через полгода. – Согласен. – В путь! Прошвырнемся по барахолкам. Я тоже поизносился чуток. Еще бы. Выглядел он хуже некуда. Стократ позорнее, чем я. Если моя одежда – безразмерные джинсы-пирамиды, футболка с рок-концерта и джинсовая куртка были униформой студента технического ВУЗа, то на Жорике болтались натуральные бомжатские тряпки. Валютные магазины Жора отверг, пояснив: «Знаю этих спекулянтов. Мешочники! Отрывают бирки с китайскими иероглифами, пришивают фирменные лейблы и умножают цену на десять. Мы сами так будем делать... потом… В общем, едем в Лужу, тут недалеко, потом на Ленинградку». Остатки дня потратили на шоппинг, изрядно поколесив по Москве: шерстили барахолки в Лужниках, Динамо и на ЦСКА, наведывались в ГУМ, ЦУМ и Пассаж. Потратили кучу денег, времени и нервов, но в итоге купили все, что искали. Вернее, все, что искал Жорик. Сначала он приобрел себе ярко-красный кашемировый пиджак, три пары брюк, легких, свободного кроя, самый раз на лето, и десяток тонких водолазок всех оттенков серого – от белого до черного. Потом купили мне то же самое, только пиджак оказался густо-синего цвета и вместо водолазок – дюжина шелковых рубашек и десятка три немыслимой пестроты и навороченной узорности галстуков. Более всего времени потратили на обувь. Мне нашли легкие и удобные итальянские «инспектора» для торжественных случаев, и чуть позже – мокасины для повседневной носки. Жорик с выбором обуви мучился весь день. В десятках мест воротил нос от предлагавшихся моделей и, наконец, под вечер в какой-то лавке нашел то, что искал – заурядные светло-коричневые остроносые полусапожки на высоком каблуке. Примеривая их, Жорик облизывался как кот. Услышав цену, явно взятую с потолка и помноженную на два, он торговаться против обыкновения не стал. Вынул из кармана истончившуюся пачку стодолларовых купюр и небрежно отсчитал продавцу полдесятка. Упреждая дежурное «Спасибо за покупку», с ухмылкой бросил: «А сдачу оставь на чай». Жорик сразу обулся в полусапожки, а старые башмаки кинул в пакет. Мы вышли на улицу и внимательно оглядели внешний вид друг друга. – Все пучком! При встрече с подругами цеди небрежно – одеваюсь в «Топмане» на Оксфорд-стрит. Подвоха не заметят, – дал совет довольный лоснящийся Жорик, отряхивая с моей синей спины невидимую пыль. Потом подошел к ближайшей урне и выбросил пакет с прежними башмаками. Вдогонку заключил: «Клинт Иствуд в говнодавах не ходит» и смачно сплюнул. Такая была у Жоры буржуинская привычка – обновку надевать тут же, а старую вещь выбрасывать с глубокомысленным комментарием. Меня он тоже вынудил распрощаться со старой одеждой. Теперь я сверкал как новогодняя игрушка, не будучи уверенным, что где-то сбоку не болтается этикетка. – Ничего. За неделю обносишь, станешь красавчиком. А теперь, в общагу! – скомандовал Жорик. Загрузились в автомобиль и покатили по Садовому кольцу в сторону Варшавки.
Жора, ничем не озабоченный, поминутно крутил головой, то и дело западая на лихих водительниц, мчавшихся мимо: «Гляди, гляди, какая козочка поехала, а! На папиной «девятке» мчится на блядки. Ух, ты, симпапулечка моя лупоглазенькая!» Я на бестолковый треп не отвлекался. Мой слух ласкала музыка, сочившаяся из магнитолы. На душе легко и покойно. Еще бы! Прикинутый как удачливый финансист, сытый и умиротворенный, я катил по Варшавскому шоссе в иномарке. Под боком бархатно мурлыкал «And you’re my love, my sweet, sweet love» задушевнейший Крис Ри. «И счастлив я, ла-лай ла-ла,» – в такт ему подпевала моя беззаботная душа. Состояние счастливого человека, не обремененного даже мыслью о каких-то возможных гримасах бытия, владело от макушки до пят. Никогда прежде не было так хорошо. «Стоп!» – остановил я себя. Не так! Я осознал, что переживал подобное. Чары музыки знакомы. И состояние неги, окутавшее меня, тоже не в новинку. Все это было, было, но когда? Я отродясь не ездил на иномарках. Не испытывал ничего подобного. Или испытывал? Помнится, Валера катал на «шестисотом». Нет. Там по-другому. Вот так, один в один по ощущениям, случилось не в тот день. Когда? Сегодня! Подобное состояние неги испытал на троллейбусной остановке. Но как? Непонятно. Полный тревожных дум не заметил, как доехали до общаги. Вылез из машины в лунатическом состоянии и, не имея сил переварить происшедший казус, не сознавая, что делаю, направился к столовой. – Эй, Ботвинник, тебе в другую сторону, – проорал Жорик. – Собирай вещички и упаковывайся. Ау, товарищ Басов! Не забудьте! Завтра в восемь переезжаем на квартиру. Обдав выхлопом, развернулся и был таков, а я моментально пришел в себя. Муть в голове, вызванная необъяснимым наваждением, исчезла, оставив неприятный осадок: «Что потом?» Не найдя ответа, я поднялся в комнату и за час с лишним собрал в настольную кучу тетрадки, конспекты и прочее. К девяти вечера упаковал небогатое хозяйство в три коробки. К десяти окончательно пришел в себя и взбодрился. Ровно в двадцать два тридцать меня позвали расписать пулю друзья-товарищи. Святое дело! Позабыв о приключившейся напасти до трех утра объявлял «Здесь», «Пас», «Вист», приговаривал «Кто играет шесть бубЁн, тот бывает наказАн», радовался чужим взяткам на мизере и грустил, отжирая на распасах. Проиграл немного, около двухсот рублей. Перед сном вспомнил, что лауреат Нобелевской премии академик Басов закончил МИФИ и... ... я уснул. Развернуть написал asderes 11 месяцев назад комментариев: комментировать |
Я потерпел поражение в борьбе с зевотой22 июня 1993г.вторник13-45Я потерпел поражение в борьбе с зевотой и пустым желудком. Cо страшной силой хотелось спать, пузо при этом урчало, ныло и свербило, требуя завтрак с... 22 июня 1993г. Я потерпел поражение в борьбе с зевотой и пустым желудком. Cо страшной силой хотелось спать, пузо при этом урчало, ныло и свербило, требуя завтрак с обедом одновременно.... чу! из подъезда вывалились Ирка с Жориком и, расшаркавшись, распрощались. Я встрепенулся, захлопнул челюсть и проследил за исчезновением маклерши меж мусорных баков, загораживавших выход со двора. Перевел взгляд на Жорика, влезшего в салон с листом А-4, заполненным рукописно. – Ха-ха, Ромка! – проорал он в ухо. – Элитный флэт подсняли! А вон арендодатели уползают. Из подъезда как актеры на бис сошли молодой и пожилая, кивнули в нашу сторону: «Рады были познакомиться», погрузились в джип и укатили, укутав окрестности сизым дымом. – На дачу покатили бабка с внуком, – кивнул в сторону джипа возбужденный Жорик. – Подозреваю, что дачка у них одна из самых выдающихся по всему Рублевско-Успенскому направлению. Пощупаем как-нибудь. А двигло на «широком» барахлит... Меня занимали другие проблемы. Голова пухла в поисках объяснений происходящего. Но как только открыл рот, самый бестолковый из множества роившихся вопросов растолкал толпу насущных, животрепещущих и свалился с языка: – Ух! Зачем квартиру снимал? – Чтоб тебе было где жить. Вот ключи, – махнул связкой Жорик. – За месяц вперед уплачено, хоть сейчас въезжай. Но сначала пожуем. Странно. Мне было где жить. Я не мучался отсутствием собственного жилья, хотя доставало и не раз, утомление общажной жизнью. Жизнью, где все делилось на всех, в которой не было понятия личного, а был коллектив, веселый и разгульный. Жизнью, в которой мирился с отсутствием личных телефона, телевизора, ванной и прочих собственнических признаков цивилизации. Контуры разумного проглядывались в аренде квартиры, что-то многообещающее скрывалось за событиями сегодняшнего утра.
«Так тому и быть!» – согласился я. Вопросы отложил на потом и, устроившись поудобней в кресле, отдался воле Жорика-водителя. Выехав из дворика, пошныряли по переулкам, как сперматозоиды по фаллопиевым трубам, добрались до Тверского бульвара и покатили в сторону Арбата. Пока двигались в неспешном автомобильном потоке, я провожал долгим взглядом «Макдоналдс». Как только ресторан остался позади, я напомнил: – Эй. Мы вроде как поесть собирались. – Поедим, но не в забегаловке, – надменно процедил Жорик сквозь зубы, крупные, ровные, не натуральной белизны, уподоблявшейся фарфору. Мне бы такие. Точно, иностранец. Я вздохнул, перевел взгляд на дорогу. Ничего особенного. У Никитских ворот вывернули, взвизгнув шинами, под желтый сигнал светофора на улицу Качалова и тут же свернули в закоулок. Проехали тридцать метров и оказались у замызганного стеклянно-алюминиевого ангара. В таких от тунеядцев-алкашей стеклопосуду принимали раньше, а ныне осанистый швейцар к дверям приставлен. – Привет, отец, – бросил ему Жора и устремился внутрь, увлекая меня за собой. Благолепие, в которое я попал, никак не ожидалось. Внутреннее пространство ангара выглядело достойно и даже витиевато. Ажурные занавески, репродукции, фикусы в кадках и прочая общепитовская культурка наличествовали. Из динамиков сочилась инструментальная – саксофон, рояль, контрабас – музыка. Вился легкий аромат кушаний, приготовляемых на пищеблоке. Туда-сюда порхали опрятные официантки. Жорик отправился к кассе оформлять заказ, я последовал в дальний угол к свободному столику. «Хорошо-то как!» – подумал я, потирая в предвкушении ладошки. Разложил салфетку на коленях. Покрутил головой по сторонам, чу... несут! На столе нарисовались две тарелки с супом-харчо, две отбивных, полдюжины салатиков и графин с соком. Подошедший Жорик скомандовал: «А теперь за дело! Бон апти, студент!» Я, снарядившись ложкой, вилкой и ножом, набросился на принесенные блюда. Развернуть |
Непонятно22 июня 1993г.вторник10-15Непонятно. Я не понимал свое поведение: «Зачем еду с Жориком? Почему не выскакиваю из машины? Не пользуюсь моментом, предоставляющимся на каждом втором светофоре?»Удрать легче... 22 июня 1993г. Непонятно. Я не понимал свое поведение: «Зачем еду с Жориком? Почему не выскакиваю из машины? Не пользуюсь моментом, предоставляющимся на каждом втором светофоре?» Удрать легче легкого, но я не решался на поступок, самый важный в теперешней жизни. Почему? Мы попадали в пахнущие бензиновым выхлопом, тоской и нетерпением пробки. Тащились по Садовому кольцу, ждали смены красного света на зеленый и, чтобы расстаться с Жориком, достаточно открыть дверь и пуститься наутек. Почему не удирал? Чего боялся? Ответ, похоже, нашелся. Меня держал возле Жорика бурый отпечаток ладони на бумажном листе, оказавшемся в его руках, вернее, в кармане его задрипанного пиджака. В целлюлозном клочке, в испачканной моей кровью макулатуре заключалась необъяснимая сила. Она скрепляла меня и Жорика. Или не скрепляла? Я сомневался, куча вопросов баламутилась в голове. Что случится, если стяну бумажку из кармана? Собственными руками уничтожу? Умру и окажусь там, в недавнем ночном кошмаре? Обещано, что в случае потери бумаги вернусь туда. Или не вернусь? Может, дрых всю ночь и видел сны? Кто такой Жорик? Откуда он взялся? Я терзался вопросами и ответы не находил. Мучился и страдал от безвестности, неопределенности положения. Тоской исходил при мысли о возвращении туда. Наяву видел страшную – с боем, скрежетом и звоном – аварию и себя, расплющенного в мятом салоне авто. Смерть была близко. Она дышала в затылок. Она тянула холодные пальцы. Она смеялась в лицо... Определенно бред сивой кобылы дышал в затылок, тянул пальцы и смеялся... Прогнал наваждение прочь. Решил не поддаваться панике и дожидаться прояснения обстоятельств. Теперь подмывало узнать, куда едем и зачем. Захотелось расспросить о конечной точке следования и планах. Чуток поразмыслив, передумал делать и это. Решил с самого начала расставить точки над «i» в отношениях с Жориком. Следовало показать, что к незаконным деяниям отношусь негативно и впредь надо соображать, что можно делать, а что нельзя. Не откладывая воспитание Жоры в долгий ящик, объявил ему бойкот за мародерство и вдобавок обдал презрением, чтоб знал, с кем дело имеет. Объявил бойкот молча. Оставшуюся часть пути играл желваками и хмурился. Я восседал мрачнее тучи. Жорик, как заправский летчик-истребитель, крутил головой по сторонам и пялился на симпатичных пешеходок. Ни одну не пропускал без детального осмотра. Насвистывал то «Шизгару», то «Пэйнт ит блэк», почесывал брюхо и в целом являл образ невоспитанной, но целомудренной провинциальной добродетели. На меня не обратил внимания ни разу. Когда дотащились до магазина «Людмила» возле Курского вокзала, Жорик сплюнул за окно и сообщил: «Где-то здесь. Чиксы не видать. Малеха обождем». Заехал передними колесами на тротуар и отключил двигатель. Его окаменевшее лицо ничего не выражало. Что? Что здесь? Какой чиксы? Зачем ждать? – А вот и она. Посиди, – скомандовал минут через пять Жорик, поплевал на ладони и, пригладив всклокоченные волосы, выскочил из машины... устремился к тощей очкастой девчонке в желтом брючном костюмчике. Она только-только появилась со стороны Курского вокзала и встала напротив огромной витрины, зыркая очками по сторонам. Жорик на цыпочках подкрался со спины и, хлопнув пятерней по мелкой заднице, заржал жеребцом-трехлетком. Монолог, последовавший за Жоркиным ржанием и девчонкиным мычанием, я не расслышал. Наверное, Жорка рассыпался в любезностях, пока девушка приходила в себя, и закончил приглашением дамы в авто. Точно. Они направились к машине.
Жорик галантно распахнул правую заднюю дверь. Девушка пискнула в мою сторону «Здрасьте» и, чуть повозившись с сумкой, расположилась на диване. Жорик трусцой пробежался к водительскому месту, уселся за руль, вопросительно глянул в зеркало заднего вида. Оттуда пропищало: – Меня зовут Ира. – Очень приятно, Роман, – буркнул я. Жорик хмыкнул, завел машину и спросил: – А ехать куда, Ириша? Девушка назвала какой-то верхненижнетверской переулок, я недовольно подумал: «Ну вот, все бросим и начнем Жориных подружек катать по окрестностям». Жорик поперек всех правил дорожного движения вырулил на середину Земляного Вала и устремился по встречке в сторону трех вокзалов. Крыл аллегориями неповоротливых чайников, бомбил-тротуарщиков и паразитов-гаишников, нарушал все возможные правила дорожного движения, то и дело подрезал зазевавшихся автолюбителей и всякий раз норовил проскочить на красный свет. Меня от бесшабашной езды напоказ пробил озноб, но, к счастью, ненадолго. Домчались до Садово-Черногрязской, свернули наперекор всем разрешающим и запрещающим знакам в центр, прощемились переулками и в итоге остановились возле шестиэтажного дома серого цвета. – Вот тут, – зашуршала сумкой Ира. – Подождите, я сейчас. Оставив едкий аромат парфюма, попутчица покинула салон и скрылась за дверьми, обклеенными объявлениями «Куплю квартиру. Срочно». Я покосился на Жорика: – Подруга? – Первый раз вижу., – широко улыбнулся Жорик и взъерошил мои волосы: – Хотя вдуть ей следует. Мелкие бабы ебкие. Эта бикса – квартирный маклер. Утром, пока ты дрых, договорился в центре арендовать апартамент. Вот только прибарахлиться не успели. Выглядим как чмошники. Ну ладно, прорвемся. Представимся бизнесменами из Усть-Пердищевска, у нас за сараями – миллионник-кооператив пыхтит! Я согласно кивнул. Пердищевск так Пердищевск. По поводу собственной одежды комплексов не испытывал – стильная, молодежная. А вот Жорик в застиранной футболке и штанах, не знавших утюг и стиральную машину, выглядел как чмо. Такие вот понаехавшие бизнесмены из регионов. Вздохнув, продолжил размышления: «Квартиросъемщик – это хорошо. Это звучит гордо. Но причем тут я? Сидел бы сейчас в читалке, конспект зубрил… Стоп! Самое главное упустил! Какое сегодня число? В том месте оказался за два дня до экзамена, то есть двадцатого июня. Пару дней в песках тусовался, потом в комнате с девчонкой месяца полтора-два. Значит, сейчас август? А как же сессия?!» Из подъездной темени, с грохотом распахнув металлическую дверь и с двойным грохотом захлопнув, выскочила Ира. С шорканьем-ерзаньем расположилась на заднем сиденье, пискнула: «Хозяев нет. Подождем.» Жорик глянул на снятые с хозяина тачки часы и пробурчал: «Подождем». Потом убедительно поправил пейджер на пузе, так же снятый часом ранее. Я, пронзенный мыслью о пропущенном экзамене, минуты две приходил в себя, потом повернулся к Ире и спросил: – Сегодня какое число? – Двадцать второе. – Августа?! – Июня, – глаза Иры стали больше очков. Она перевела изумленный взгляд на Жорика. Тот зевнул и хмыкнул: – Это шутки у нас в поселке такие. Очень смешно, да? Я, чуть успокоенный – примерещилось, не иначе – перевел взгляд на двор. Когда мы начали вздыхать, поглядывать на часы и, может быть, сожалеть каждый о своем – я-то точно сожалел – во дворик вполз вишневый «Гранд-Чероки-Лимитед», четырехколесная визитка плотного и всестороннего благополучия. Остановился поперек двора. Из джипа выпрыгнул парнишка лет двадцати, с надменным лицом как у артиста Костолевского в молодости, с головы до пят упакованный в заграншмотье. Вослед выгрузилась бабуся неопределенного пенсионного возраста, тоже одетая на загляденье. «Хозяева!» – Ира выскочила из машины и устремилась к подъехавшим. Изобразив заискивающий вид, обменялась с приехавшими парой фраз, махнула нам, вылезайте мол, бурундуки, солидные люди ждут. Жорик бросил: «Сиди и не дергайся. Сам улажу» и кряхтя вывалился из машины. Разгибая на ходу онемевшую поясницу, доковылял до джипа. Там придал корпусу вертикальное положение, обменялся рукопожатиями с парнишкой, постоял, поулыбался, слово вставил, пару фраз выслушал, головой кивнул, поправил пейджер на пузе. Принимал участие в обсуждении чудных погод, стоявших на дворе, судя по доносившимся обрывкам фраз. Потом четверка исчезла за изученными вдоль и поперек дверьми. Я начал прикидывать: что будет, если прямо сейчас свинтить? Происходившее было продолжением сновидений, как бы не казалось это странным. Я имел дело с продолжением полуторамесячного путешествия в неведанные края, непостижимым образом уместившегося в одну ночь. Доказательством того, что все случилось наяву, был шрам на животе. Шрам реальный, до сих пор побаливавший, полученный не во сне, не в пьяном кошмаре, а в натуральном бою. Значит, слова, что умру, как только бумажка попадет в чужие руки, тоже реальность? В любом случае имело смысл дождаться Жорика и уточнить. «Буду ждать. Буду ждать. Обязательно дождусь. Дождусь Жорика и спрошу. Дождаться и спросить, дождаться и спросить…», – декламировал я на все лады, почесывая шрам на животе. Развернуть |
Жорик отошел от остановки22 июня 1993г.вторник9-45Жорик отошел от остановки поближе к светофору. Через полминуты, вот это да!.. подкатила «бээмвэшка» нежно-голубого цвета.Солнечные блики шарахались по лаковой поверхности. Хищный капот стелился... 22 июня 1993г. Жорик отошел от остановки поближе к светофору. Через полминуты, вот это да!.. подкатила «бээмвэшка» нежно-голубого цвета. Солнечные блики шарахались по лаковой поверхности. Хищный капот стелился над дорогой. Могучие шины выпирали из колесных арок. Ах! Что за чудный автомобиль, сверкающий и недостижимый! Я стал дожидаться момента, когда водитель подрулит к остановке и с широкой улыбкой Фернанделя пригласит в салон. Вопреки предвкушениям, случилось противоположное. Дождавшись смены красного света на зеленый, вожделенная машина взревела двигателем и, скребя асфальт покрышками, дернулась вперед. В тот же миг Жора отважным Александром Матросовым бросился на капот машины. Иномарка взвизгнула тормозами и замерла на месте. Неудавшаяся попытка самоубийства? Нет! Коварный план!!! Из салона, рокоча: «Ты, тр-рруп, куда пр-решь?!!!», выскочил здоровенный громила и с невообразимой для десятипудовой комплекции стремительностью бросился на Жорика. Мокрое место должно было остаться от моего новоиспеченного друга, если б оказался он тюфяком. Но нет! Жорик увернулся от кулака нападавшего и тут же боднул то ли лбом, то ли макушкой нижнюю челюсть опешившего верзилы. Выше Жорик достать не мог, но и этого оказалось достаточным. Круто замешанный детина, Монблан мышц и Эверест самоуверенности, схватился руками за выбитую челюсть и повалился оземь, сраженный десятком резких до невидимости ударов. Жорины кулаки и коленки каллиграфически расписались на всех болевых точках могучего организма. – Ничесе!.. – восхищенно выдохнул я.
Жорик с огромным трудом, но почти мгновенно, наверное, за счет опыта, запихал владельца иномарки на задний диван машины, прыгнул за руль и проорал в открытое пассажирское окно: – Кто заказывал такси на Дубровку? – Ты че? Ну ее, – пролепетал я. – Не-ееее… – Садись и едем. Народ смотрит. Ну! – одномоментно сменив веселую маску лица на свирепую, рявкнул Жорик. Я, косясь на бесчувственного гиганта позади, сел на переднее кресло. – С ним все в порядке? – кивнул я назад. – В порядке. – А вдруг очухается? – Не раньше, чем через час. Но мысль занимательная. Мы проехали перекресток и где-то через километр у коломенского пустыря остановились. Жорик выволок малоприятный груз из салона и оттащил к замеченной еще издали канаве. – Ты чего? – собравшийся быть озвученным вопрос застрял в утробе. Я закашлялся. Сообразил, что перечить Жорику – членовредительствовать. Безопаснее восседать в пассажирском кресле и наблюдать за происходящим. Произошло следующее: Жорик перелопатил карманы верзилы и, освободив от всего материального, скинул тело в канаву, после чего вернулся. Нет, за руль не сел. Открыл багажник, пошуровал там, погромыхал, позвякал… разразился руганью в адрес спортсменов, взращенных Родиной на радость трудящимся, спекулянтам на погибель, в итоге совсем потерявших нюх, честь и совесть, а также чувство самосохранения. К водительской двери Жорик подошел с бейсбольной битой в руках. Причем держал ее так, словно намеревался ударить по мячу, вот-вот готовому прилететь – держал на весу, вымеривая, выцеливая, выжидая… – Э-ээх, – с шумом выдохнув, Жора отправил-таки воображаемый мяч подальше к Москва-реке, потом сунул биту под водительское сиденье и плюхнулся за руль. – Ну, точно, дебил. Кто ж биту в багажнике возит? Была бы под рукой, не коптился бы сейчас в канаве. А ты чего смурной? Поройся в бордачке. Там пистолетов нет? Может он не только бейсболист, но и стрелок-стендовик. Я повиновался. Залез ладонью в перчаточный ящик и кроме трех польских «Плейбоев» и упаковки презервативов ничего не обнаружил. – Ништяк, – осклабился Жорик. – А ты знаешь, что за баттера уконтрапупили? – Бандит какой-нибудь. – Точно. Так что может не поздоровиться, если повстречаем его на жизненном пути. Придется бдить, но это мелочи... Я котлету надыбал. Жить будем и неплохо, – Жорик помахал перед моим носом толстой пачкой американских денег, завел машину и с визгом колес стартанул в сторону центра. Я отвернулся и принялся рассматривать проплывавшие мимо виды Замоскворечья… Рассматривал под долгий рассказ о Жоркином знакомом криминале, который представлялся биатлонистом, даже справку имел и под это дело помимо снайперской винтовки возил в багажнике автомобиля самые настоящие лыжи марки «Марий Эл». На лыжах и спалился в итоге – размер подвел, детским оказался, другие в багажник не влезали... Развернуть |
Господин вернулся к столуГосподин вернулся к столу и вкрадчивым голосом продолжил:– Вы артикулировали, что хотите испытать все. Кхм... Критерий «всего» определить невозможно, но давайте представим, что я предоставлю это «все». В реальном... Господин вернулся к столу и вкрадчивым голосом продолжил: – Вы артикулировали, что хотите испытать все. Кхм... Критерий «всего» определить невозможно, но давайте представим, что я предоставлю это «все». В реальном мире ваша судьба устроится так, как пожелаете. Я исполню любые ваши прихоти, но как только вы произнесете: «В моей жизни было все», сказка кончится, вы окажетесь здесь. Согласны? Я кивнул. – Вы согласны? – Да. – Громче. – Да! – Читайте, – он протянул пачку бумаг. – Это условия договора. – Все читать? – Не обязательно, мы договорились в главном, но если есть желание... Я пробежался диагоналями по паре листов наугад, отметил абзац про «все желания Заказчика, тайные и явные, будут осуществляться Исполнителем в предельно краткие сроки, оговоренные в пунктах 72.1, 72.2, 72.3…» и перевел взгляд на господина: – Если подпишу договор, что получу? – Всё. Гарантирую. – А если я никогда не скажу: «В моей жизни было всё»? – Скажете. Обязательно скажете. – И как я вернусь сюда? Умру? – Другого способа нет. – Смерть будет трудной? – Отнюдь. Можете прописать в договоре способ возвращения сюда. Если не пропишете, способ можно будет выбрать на месте. Пункт 258. – Где подписывать? – Дайте руку. Я протянул ладонь господину. Он крепко сжал мое запястье и ногтем мизинца надрезал пульсирующую вену чуть выше. Кровь потекла по руке, закапала на идеально чистую поверхность стола. Господин провел указательным пальцем по ранке, та затянулась.
– Ну-с. Последняя возможность остаться хозяином своей судьбы. Вы можете сказать «нет». – Не скажу. – Вы продаете душу в обмен на все блага земной жизни? – Да. – Будет так. Он прижал мою ладонь к кровавым пятнышкам на столе и размазал в большое пятно. Потом перенес ладонь на лист бумаги и надавил так, что хрустнули костяшки. Мне стало больно. Стало невыносимо страшно. Господин отвел мою руку в сторону. На бумаге отпечаталась ладонь. – Вот и все. Эта бумажка, – он вложил лист с отпечатком в мою левую руку, – должна быть при вас, как напоминание о нашей маленькой тайне. Если потеряете лист, вернетесь сюда раньше срока. Так что берегите листок, коли хотите наслаждаться жизнью. Может быть, это единственное неудобство, которое я причиняю. Господин вытащил из стопки чистый лист бумаги. – А этот тот экземпляр останется здесь. Теперь я буду писать на нем вашу судьбу. До свидания. Идите. Небо вспыхнуло оранжевым, потом желтым. Зигзаг многожильной молнии разорвал пространство. Я закрыл глаза и провалился в пустоту, холодную и жуткую. Внутри меня тоже было холодно и жутко. Он сказал: «До свидания»? Ну что же, Сатана, до встречи. Развернуть |
Мой последний аргумент– Последний аргумент, – сказал господин, рассматривая шар в руке. – Если не подпишете договор, вам никогда не будет так хорошо. Будете всю жизнь вспоминать эту минуту. И будете всю... – Последний аргумент, – сказал господин, рассматривая шар в руке. – Если не подпишете договор, вам никогда не будет так хорошо. Будете всю жизнь вспоминать эту минуту. И будете всю жизнь ненавидеть себя за отказ. Считайте до шестидесяти. Он поставил шар на стол и катнул в мою сторону. Раз. Шар покрылся сетью трещин и взорвался. Тысячи сверкнувших микросолнцами осколков пронзили меня. Два. Тело, вырванное вспышкой боли из круга физиологической жизни, потеряло связь с разумом. Три. Сознание избавилось от груза мяса, крови и костей, взмыло вверх, наслаждаясь неописуемой легкостью и всевозможностью состояния. Четыре. Частицы сознания хаотично кружа, тыкаясь и толкаясь, разлетелись в разные стороны. Исчезла сила, связывающая в единое целое. Пять. Отсутствие тела и души, невозможность воздействия и анализа, лишь констатация происходящего – вот действительная легкость бытия, являющаяся квинтэссенцией счастья. Шесть. Я ощутил как в пространстве, занятом мельчайшими частицами меня, появилось нечто. Семь. Оно парило в воздухе, источало флюиды беспокойства и смятения. Восемь. Я узнал ее. Это была она – царица моей души. Девять. По небу плыла девушка, которой суматошно домогался в голубой камере. Она здесь. Десять. Частички моего сознания сбились в облачко, чтобы окутать девушку собой. Одиннадцать. Она засмеялась. Двенадцать. Из небытия вынырнуло мое холодное тело. Оно, бездушное, подлетело к девушке и воспарило рядом. Тринадцать. Тело сделало вдох, и облачко моей души оказалось внутри шестидесяти килограмм холодной массы. Четырнадцать. Я вновь овладел своим телом и, странное дело, не почувствовал отягчающих неудобств как прежде. Мне было так же хорошо. Пятнадцать. Я протянул руки и, чуть касаясь подушечками пальцев, погладил божественный шелк ее кожи. Шестнадцать. Мягкое золото ее волос скользнуло по моим предплечьям, вызвав нервную дрожь в теле. Семнадцать. Я увидел ее круглые серые глаза и свое отражение в расширенных зрачках. Я утонул в них.
Восемнадцать. Я почувствовал вкус ее губ на своих губах. Девятнадцать. Ее горячее дыхание стало моим. Двадцать. Суматошный стук ее сердца стал моим. Двадцать один. Ее вожделенное тело – ускользающая цель моих помыслов и устремлений, мой недостижимый горизонт и мое бесконечное небо, моя религия и моя жизнь – стало моим. Двадцать два. Я отчаянно захотел раствориться в окутавшем меня счастье, чтобы никогда больше оно не покидало меня. Двадцать три. Я попробовал раствориться в счастье. Тридцать. Я должен раствориться. Сорок. Я начал растворяться. Пятьдесят. Я растворился. Пятьдесят восемь. Мы превратились в экстатический коллоид нежности и страсти, разложивший два тела на молекулы любви. Пятьдесят девять. Не было двух тел. Над миром парила Любовь, материализованная двумя началами, мужским и женским. Не было двух душ. Осталась взрывоопасная смесь. Шестьдесят. Смесь взорвалась. Развернуть |
Наваждение пропалоНаваждение пропало. Я стукнул ложкой по дну тарелки.Стерва! Даже накормить как следует не может и не хочет! Что за ужин, после которого хочется жрать пуще прежнего? Я разогнул онемевшую... Наваждение пропало. Я стукнул ложкой по дну тарелки. Стерва! Даже накормить как следует не может и не хочет! Что за ужин, после которого хочется жрать пуще прежнего? Я разогнул онемевшую после десятичасового сидения на работе спину. – Слушай, Зин. Ты когда будешь готовить нормально? – крикнул я застрявшей в ванной жене. – Когда будешь нормально получать, – огрызнулась она. Мелькнуло и пропало в ванной искаженное злостью лицо. Стерва. Стерва. Стерва. Стерва. На все вопросы один ответ – когда будешь нормально получать. А что, я плохо получаю, что ли? Не меньше остальных инженеров, даже чуток побольше за счет ночных дежурств в охране. Кто виноват, что в конторе нет заказов? Настраиваю технику за три копейки, а прибыль уходит к посредникам. Ишачишь как проклятый или в потолок плюешь, все равно получишь оклад. Скажи спасибо, хоть что-то платят и друзья шабашку подкидывают. Тысяч десять набегает, солидная сумма. Но если посмотреть на цены в магазинах, скулы сводит – только на прокорм хватает, и то не всегда. Я, голодный недовольный, встал и прошел мимо громыхающей тазиками жены в комнату. – Во, поперся телик смотреть. Лучше бы Колькины колготки постирал. Я тут надрываюсь, а он пузом к верху отдыхает, – пробурчала жена вослед. Бурчание не заметил, сел рядом с трехлетним Колькой, не по годам смышленым сынишкой. – Лугается мама? – посмотрел он, как в душу заглянул, наивными чистыми глазенками. У жены такие же были до свадьбы. Я вздохнул, посадил его на колени: – Лугается. – Папа, сделай так, чтоб не лугалась. Я не хочу. – Я тоже не хочу, – прошептал на ушко сыну и подумал, что в принципе это несложно. Найти бы место, где платят раза в два побольше. – Расселся, злыдень! – взвизгнула разъяренная жена над ухом. – Давай, иди стирать, козел нищий. – Не смей так говорить при ребенке, – начал я. – Папа не козел, – хныкнул Колька. – Вы что тут заодно, что ли? Кровь мою решили выпить, ироды? – вконец распалилась Зина, шлепнув меня по лицу мокрой тряпкой. Я вскинулся, но на коленях сынишка сидел, где тут скандалить? Да и жену понять можно. Устает, крохи выкраивая, пока я на работе пропадаю. Только я тоже не конь железный и тоже устаю, зарабатывая деньги на нее и на сына. Погасив вспышку злости и сглотнув досаду, я опустил Кольку на пол: «Поиграй с машинкой», направился в ванную. Стирать немного, да и дело привычное. Я окинул взглядом микроскопический совмещенный санузел, вздохнул... кинул в тазик несвежие майки и трусы, присыпал «Новостью» и залил горячей водой, между делом больно стукнувшись коленкой об какую-то железяку. Раздражение и злость сотрясли меня, но тут же успокоился: «Спокойно, Рома. Ты нервным стал. Спокойно. Все по плану. Скоро накопишь на стиральную машину-автомат.» Я потер онемевшую чашечку. Жена, сучка разъяренная, железобетонным надзирателем встала рядом. Сама подталкивала к размышлению на тему «Зачем я женился и кому это было нужно». Женился от того, что срок пришел. Впрочем, меня это не колебало, два холостяцких года по окончании МИФИ пролетели пулей. Жить бы да холостой жизни радоваться. Но нет. Матушка нервничала. Ее подруги переженили детишек, неохваченным остался я, вызывая вопросы: «Не болен ли Ромка? Может спид какой заразный из Москвы привез? Или стал в белокаменной прынцем голубых кровей?» Мамашу подозрения соседушек травмировали. Очень сильно, настолько, что регулярно таскала в дом на «чашку чая с тортиком» молодых, моложавых и молодящихся коллег, дочерей подруг и всех подряд особ женского пола в возрасте от восемнадцати до сорокета, попадавшихся на ее пути. Меня это веселило и бесило, в зависимости от настроения. Гостьи уходили несолоно хлебавши, кидая в мою сторону заинтересованные взгляды. На усладу бабушкинских инстинктов, взыгравших в маме, в наш отдел прибыла по распределению выпускница Свердловского/Екатеринбуржского горного Тут Ромка Песков сломался. Запал двадцатипятилетний холостяк на глазки, бюстик и попку. Обо всем забыл Роман Викторович. Не обратил внимания на милицейский взгляд невесты, тщательно ощупывавший каждого встречного. Не заметил наивный Ромка, как бросала невеста завистливые взгляды каждой иномарке, мчавшей мимо. Не определил инженер Песков, что будущая половина больна тем, чем сам болел в Москве. А если не заметил, не понял, не обратил внимания, надел с разбега кольцо на палец, хомут – на шею, пропадай в болоте скандальной жизни. Исхода нет.
Никуда не дернешься, не имея ни денег, ни связей. А ведь были возможности, когда учился в Москве. Мог зацепиться за хорошую жизнь и не раз... не зацепился. Не сподобился шустрить, суетиться с утра до вечера и с ночи до утра. Чего же мучиться? Зато совесть чиста. Тружусь, сплю спокойно. Впрочем, обман. Плохо сплю. Жена поедом ест. Денег ни на что не хватает. Эх! Предлагал же одноклассник Васька сколотить товарищество и торговать железками, добываемыми в окрестных шахтах. Я только-только из МИФИ в родной городок вернулся и устроился в институт на шоколадную должность замначальника отдела. Зарплату отписали микроскопическую, но в отделе вычислительной техники! Перспективное направление!!! А Васька больше двух курсов Уральского политеха с перерывом на армию не осилил. После дембеля пошел на шахту, цепанул в клубешнике дочку шахтерского босса, в два раза старше, в пять раз толще. В люди выбился. Помню, уговаривал меня: «Честный ты, Ромка, и грамотный. Мне такой компаньон нужен. Связи есть, деньги появятся. Ты не думай, дело верное, за год раскрутимся. Антрацитом торговать будем. Это тебе не в компьютеры играться» Не раз и не два царапал я заявление об уходе , но на подпись не давал. Боялся, да и время стремное. Коммерсантов отстреливали, как белок в охотхозяйстве, а мне светило местечко. Начальник уехал в Штаты за очередной порцией денег на совместные проекты по компьютерной каталогизацией уральских недр, да и сгинул, отписываясь факсами по праздникам. Я же, будучи верным кандидатом на ВРИО – молодой, перспективный, образованный и мотивированный – вцепился в надежду взгромоздиться на теплое место, чтобы гранты зарубежные пилить. Новобрачная тоже бурчала с утра до вечера: «Не ходи в коммерцию, не ходи к Ваське. Жди, когда начальником назначат, все одно денег больше будет. Синица в руках!» Так и лелеял надежду стать тузом местного значения, пока не сдохла синичка под ударами приватизации. Упразднили институт, сдали здание под офисы. У Васьки прибыль стала не двадцать процентов с оборота, а двести. Зачем компаньон, когда есть менеджеры на зарплате с бонусами? Пошел я программистом к кооператорам, арендовавшим институтские просторы, научился прокладывать сетку под столами и учить бухгалтеров кнопке «Принт». Бухгалтерами были свои же тетки из институтской бухгалтерии. И вообще. Институт в полном составе остался на месте, только вывеску сменили и дохлых синичек выметали каждый день десятками. А журавель с Васькой парил далеко-далеко между Москвой и Лондоном и про меня не вспоминал. Да. Называется, жену послушал. Теперь зудит и ноет, мол, денег мало. Дура, сама виновата. – Кто так отжимает, болван? До утра не высохнет! – налетела Зина, легка на помине. – Иди в задницу, – огрызнулся я. – Я тебе дам в задницу! – взвизгнула она.– Ты сам в заднице, нищета сраная! За кого я вышла? У людей и машины, и дачи, а этот придурок в компьютере ковыряется. Ленке Матросовой вчера муж подарил шубу из Москвы, а я в обносках хожу. Жопу прикрыть нечем! Понятно откуда ветер дует. У подруги муж из Москвы приехал. Матросов – смелый парень, ничего не боится. Наловчился жучки радиоуправляемые клепать, теперь в Москву ездит регулярно, чтобы на заказ последить за кем-нибудь. Меня к себе зовет, но бизнес сомнительный. Ничего серьезного – жену неверную ущучить или менеджера вороватого уличить. Не по мне такое – ни лицензий, ни разрешений, общение непонятно с кем. Сплошные шпионаж и доносительство. Такие деньги не нужны, а Сашку Матросова уважаю, умный парень и смелый. И стреляли его, и били, и в милицию забирали, но ему все нипочем. Знай себе вынюхивает чужие тайны. – Машка Козлова на работу на машине ездит! – продолжала визжать жена, кажется, началась истерика. – А мы в говне! – Сама в говне. – Ты, ты меня туда засунул! Действительно, я засунул вслед за собой. Но были и другие возможности, воспоминания о которых вызвали ярость: – Ты, стерва, не пустила меня к Ваське, когда он звал! – Сам не пошел, испугался как баба, а теперь на меня сваливаешь! – не унималась жена. – Я? Я тебя послушал. – У тебя своя голова есть! Ты мужик или тряпка? Дерьмо собачье! Посмотрите на него, ой, не могу, – жена захохотала противным басом. – Заткнись! Мне стало плохо. Зачем? К чему ежедневные скандалы, взаимное пинание по комку нервов? Проще разрубить узел одним ударом. Развод! Развод? А как же Колька? Зина не отдаст его из вредности. Сама ребенка не прокормит, нигде не работая. Факт. Без связей в городке не устроиться. После раздербанивания института даже сторожа на автостоянках через одного кандидаты наук. Уедет к своим родителям? Последнее дело. В их поселке алкоголизм и нищета есть норма жизни. Что она даст ребенку? Но и живя вместе, мы не можем его нормально вырастить. Как надоело перебивание с хлеба на воду при полном отсутствии надежды на что-то достойное. Идиотская безжалостная штука жизнь! Засосала в канализацию, крутит посреди нечистот и назад не выпускает. Я отбросил тряпку в сторону и ударил жену кулаком по лицу. Сам того не ожидая, вложил в удар ненависть и злость, копившиеся внутри, весь груз несбыточных надежд. – А-аай! – взвизгнула жена поросенком. – Получай, – прорычал я, не соображая что делаю. Сквозь налитые кровью глаза я видел оскал судьбы-индейки, кормившей обещаниями и иллюзиями, нашептывавшей сказочки про хорошие счастливые денечки, вот-вот придущие сюда. Я ударил этот оскал! Я пнул его! Я вытолкал обмякшее тело в коридорчик и принялся топтать хрустящие ребра! – Так тебе, сучка! Вот так! Получай! – Папка-а-аа! – истошный Колькин крик остановил меня. Пелена ярости спала с глаз. Что я наделал? Я перешагнул через мясо, бывшее женой, шмыгнул мимо зашедшегося в реве Кольки на балкон, посмотрел вниз – пятый этаж, должно хватить – перелез через перила и оттолкнулся. – Почему? – вкрадчиво прозвучало сквозь свист ветра и собственный крик. Развернуть |
Похоже, долина использовалась как место сбора горожан.Похоже, долина использовалась как место сбора горожан.Через полчаса ходьбы уткнулись в громадную толпу. Пройти дальше казалось невозможным, но по Вериной указке приняли вправо и полезли на крутой склон. Карабкались... Похоже, долина использовалась как место сбора горожан. Через полчаса ходьбы уткнулись в громадную толпу. Пройти дальше казалось невозможным, но по Вериной указке приняли вправо и полезли на крутой склон. Карабкались вперед и выше не натужно, но старательно. Вышли на траверс сразу после первой одышки. Одолев пару сотен метров, обнаружили незанятый пятачок между двумя валунами. Справа от валунов сидели три автоматчика. Над пятачком восседала могучего сложения тетка со станковым пулеметом. Ствол пулемета, установленного на увесистый камушек, смотрел в небо. Несмотря на перепоясанность крест-накрест пулеметными лентами и дюжину гранат, болтавшихся под огромными сиськами, тетка источала миролюбие. Она подмигнула мне и ладонью изобразила нечто приветственное. Отослать ответный знак не успел. Меня дернули за ошейник и усадили на грунт. Осмотрелись. Что высматривали Вера с Антоном, неизвестно. Меня интересовала приветливая пулеметчица. К огромному сожалению, ошейник не позволял оглянуться. Железяки втыкались в подбородок, как только голова поворачивалась в сторону. Покрутив головой так и сяк, ничего не высмотрев, принялся рассматривать долину, то есть доступную к осмотру часть. Мы сидели напротив площадки сто метров на двести, окруженной невысоким, в половину моего роста, каменным валом. До площадки метров сорок-пятьдесят. Что творилось за валом, не видно. По эту сторону вала располагалось огромное количество вооруженных молодцов, сидевших группками, хлопавших в ладоши и свистевших. До меня дошло: мы пришли то ли в цирк на представление, то ли на стадион, где будет матч. Точно. Это не вояки на привале. Это зрители в ожидании зрелища собрались вокруг концертной площадки или арены. Я испытал прилив энтузиазма от предвкушения развлекательной программы. Скорей бы.
После долгого разглядывания обстановки, все равно заняться нечем! обнаружил закономерность. Чем ближе к сцене, тем толще зрители и внушительней их вооружение. В первом ряду восседали туши центнера по полтора-два, увешанные гранатометами, пулеметами и прочим разнокалиберным вооружением. При этом они беспрестанно жрали. Доставали из-под себя еду и жевали, жевали, жевали. Иногда кидали назад объедки, за которые вступали в драку граждане вторых рядов, не такие крупные. До нас объедки не долетали. В нашем приблизительно двадцатом ряду кучковались поджарые вояки с парой-тройкой автоматов. Что творилось сзади – я не видел. Однако раз в пять-десять минут мимо пробегал оборванец, закидывал сидевших впереди гранатами и бросался на штурм. Подобные набеги заканчивались ничем. Ответный ураганный огонь крошил смельчака в клочья. Причем сидевшие в первом ряду продолжали жрать, как ни в чем не бывало. Отстреливались вторые-третьи ряды, защищавшие кормильцев. Присмотревшись к копошению в первых рядах, я начал выводить правила. Первые ряды не только потребляли пищу, но и справляли естественные надобности не отлучаясь. Мочились на задние ряды, резиденты которых ловко уворачивались от струй и при случае не упускали возможности подстрелить соседа. Труп подстреленного выкидывали дальше назад, его место занимала пара-тройка граждан, сидевших рядом. Какое-то бесконечное антисанитарное шевеление-бурление-глумление творилось в партере. Что это? Мимо промчался малахольный малый с ножом в руке. Уворачиваясь от пуль, в пять-шесть огромных прыжков дорвался до первого ряда и с размаху вонзил нож в шею толстяка. Кровища брызнула фонтаном, смельчак рывком выдернул обмякшую тушу из первого ряда и занял освободившееся место. Повозился чуток, перевешивая на себя оружие убитого, и оп! начал жрать – жадно, смачно, давясь и чавкая, заглатывая огромные куски еды, выуживаемые откуда-то из-под толстого. Откуда точно – не было видно. Я видел нож в заплывшей жиром шее, струю крови, стекавшую по лезвию и пару мародеров, деловито стаскивавших с толстого остатки амуниции. Развернуть |
Люди исчезлиЛюди исчезли.Пока крутил головой, негодовал, в пустом коридоре появился, возник из ниоткуда некто, в блестящем красно-черно-золотом камзоле с кружевным воротником, на ногах полосатые галифе и женские туфли с пряжками.... Люди исчезли. Пока крутил головой, негодовал, в пустом коридоре появился, возник из ниоткуда некто, в блестящем красно-черно-золотом камзоле с кружевным воротником, на ногах полосатые галифе и женские туфли с пряжками. А может, не так. Меня корежило и ломало, как тюбик зубной пасты после десятого обещания «сегодня точно куплю новую». Не до разглядываний, на весь мир плевать. – Не все потеряно, друг мой. Знакомый голос... где его слышал? Вспомнил! Этот мягкий баритон привел сюда и объявил, что здесь комната страданий. Голос прав. А я дурак. – Следуй за мной. Я встал и поплелся за красно-черно-золотой спиной. Прошли холодным белым коридором до конца, поднялись по темной лестнице и оказались у небольшой железной двери. Незнакомец потянул ручку, открыл дверь и пустил меня вперед. Я вышел на улицу, на узкую деревенскую улочку. Сделал шаг. За спиной раздался стук закрываемой двери. Я оглянулся. Дверь. Обычная закрытая дверь. Хм. Перенес интерес на улочку с одноэтажными серыми домиками, похожими на сакли, виденные в детских книжках про Хаджи-Мурата. Горы отсутствовали. Была равнина из пологих холмиков, уставленных домишками, насколько хватало глаз, в геометрическом порядке. Домики располагались вдоль линий – параллельных и перпендикулярных – тянущихся к горизонтам. Потрясающая картина, как в кошмарном сне перед сдачей экзамена по черчению. По улицам бродили люди, причем – я присмотрелся – не бродили, а целенаправленно перемещались в едином направлении. Похоже, там объявили сбор и… Что дальше – додумывать не стал.
Протопал улочкой шагов двадцать, постоял... Вернулся обратно... Одолевало, взрывало изнутри желание вернуться к девчонке в комнату. Через какую дверь привели сюда? Зацепки и подсказки в голову не лезли. Все двери казались одинаковыми. Я толкнул первую попавшуюся. Заперта. Толкнул вторую. Третью... дверь распахнулась. Из темного нутра навстречу вылетел кулак в челюсть. Я упал. Похоже, потерял сознание. Похоже, стал чьим-то рабом. Когда очнулся, шею сдавливал ошейник, руки звякали кандалами. – Вот и встретились, – хохотнуло рядом. Я повернул голову и увидел Антона. Узнал по бронежилету и облупленному носу. Из-за его спины выглядывала Вера. Э-эээ? Ээээ!!! Я похлопал глазами, шмыгнул разбитым носом... сказать что-либо связное не получилось. Попытался выдавить: «Привет!», но без результата. Вытолкнул сквозь опухшие губы два зуба и закашлялся. Вера и Антон, старые знакомые, почти родные человечки, наблюдали за набором моих шевелений, обозначавших попытку встать, с подлым интересом. Что-то им не нравилось. Вера прямо так и заключила: – Совсем плохой. Ничего не получим. Зачем нам этот геморрой? – Не сцы, подруга. Не таких мартышек сдавали, – возразил Антон. – Как скажешь, – согласилась девчонка и скомандовала: – Чего разлегся, дуся? Встать! Каких мартышек они сдавали и почему подруге не надо сцать, я сообразить не смог. Бросил силы на исполнение команды. Не хотел еще раз получить в пятак. Кое-как приподнялся на колени, потом на ноги, прислонился к стене хижины. Насколько смог заметить в полумраке, Антон вешал на Веру бронежилет. В голове прояснилось, в гудевший череп проникло: «Значит, девчонка оказалась не промах. От жажды не померла. Митяю в руки не далась. С Антоном тусуется, студентов в рабство получает. Как? Антон божился, что клал на женский пол с прибором. Что-то тут не складно.» Звякнув цепями, я сделал шаг от стены к выходу, встал вполоборота. Свет от распахнутой двери не лупил по глазам, получилось наблюдать за Антоном и Верой в подробностях. Оказалось, в их союзе Вера была безусловным лидером. Она тихим голосом отдавала приказы. Антон, как послушный песик, заряжал пистолеты, обвешивался гранатами, доставал с полки ручной пулемет, шнуровал Верины ботинки. Оба тщательно и основательно готовились к боевым действиям, как Арнольд Шварценеггер в мутном боевике из видеосалона. В самом конце приготовлений Антон по указке Веры прицепил к моему ошейнику поводок и подтолкнул к двери. Я вышел на улицу и остановился, щурясь на яркий свет. Мысль, как вернуться назад, к девчонке, уже не волновала. Перемена статуса – из вольного Ромки в безымянного раба – вызывала другие побуждения. Интересовали местность, в которой оказался, и граждане, ее населявшие. Также пытался оценить возможные источники опасности. Получив на шею ошейник, я поумнел и стал рассудительней. Если бы с самого начала был таким… Перевел взгляд на шагавших мимо граждан разнообразной наружности, от современников Ромула до наших дней. Меня дернули за ошейник и мы вместе с толпой отправились в направлении недалекого холма. Насколько мог судить, все местное население двигалось туда. Через полчаса ходьбы оказалось, что за холмом тянулись к горизонту две гряды, разделенные долиной, шириной как футбольное поле «Лужников», но длиной в километры. Я перевел взгляд на шагавших рядом граждан. Часть прохожих была вооружена до зубов: автоматы, винтовки, пистолеты, ручные пулеметы, гранатометы. Другая, приблизительно три четверти, была безоружна и вид имела несчастный. Собственно, ни один человек не будет счастлив, имея на шее ошейник, а на руках наручники или кандалы. Да, большинству местных было не сладко, а значит я в своем несчастии не одинок. Развернуть |
Через месяц я трансформировался,Через месяц я трансформировался. Я стал животным, видевшим одно – тело, способное удовлетворить похоть и вернуть безмятежное состояние всклокоченному гормонами духу.Но, черт побери, я стал не домашней скотиной, но... Через месяц я трансформировался. Я стал животным, видевшим одно – тело, способное удовлетворить похоть и вернуть безмятежное состояние всклокоченному гормонами духу. Но, черт побери, я стал не домашней скотиной, но опытным и хитрым диким зверем! Бойтесь!!! Настал день, когда я предпринял отчаянную попытку, молниеносный бросок, всесокрушающий штурм, мне бы позавидовал Клаузевиц! Ха, она была сильна и месяц отбивалась играючи, но в этот день на моей стороне были опыт, хитрость и отчаяние. Я понял, что если не сейчас, то никогда больше. Невермор! Ранним утром я подкрался к ней и ястребом бросился на вожделенное тело. Девчонка после секундной борьбы сбросила меня с кушетки и рассмеявшись, осыпала градом обжигающих ударов плетки. Детская забава! Я скомандовал проколотому невыносимой болью сознанию: терпеть! Это длилось невыносимо долго...
Это длилось до тех пор, пока она не устала и плетка не выскользнула из ее рук. В моих ушах простучало «Победа!», но девчонка неожиданно обрушила град поставленных каким-то сукой-тренером плотных, мощных ударов. Это тоже длилось утомительно долго. Тем не менее, увиливая от мелькавших ног и рук, я начал теснить ее. Я тихой сапой двигал девчонку к стене. Я сковывал ее свободу движений, не позволяя чувствовать себя уверенно. Я... так, так, так, тихо, осторожно, бочком-бочком, ставя блоки, не отрывая ног от пола, чуток поддавливая, уклоняясь, но шажок за шажочком вперед... ..когда тень беспокойства мелькнула в огромных глазах, я левой рукой перехватил голеностоп, свистевший в направлении моей груди, прижал к себе и резко повалил девчонку на кушетку. Она охнула от неожиданности. Ее упругие мышцы обмякли, ослабли – есть!!! виктория!!! – и я, не медля, развивая чудом добытый успех, заломил ее руки за спину и впился губами в чуть раскрытый рот-мечту, скользнул языком по ее зубам... и чуть не потерял сознание. Боже мой! Я едва не умер от захлестнувшей меня волны исполнившегося желания. Мой язык встретился с ее, гибким и страстным. Языки переплелись и устроили вихрь и бурю в пространстве, ограниченном горячими ртами! Я покорил извивающееся стройное тело! Оно стихло. Она обняла меня. Она, оторвавшись от поцелуя, прошептала что-то горячее и нежное в ухо и... четыре человека, невесть откуда взявшиеся, подхватили меня за руки, за ноги и отшвырнули прочь от Любви. – А-а-ааа! – исторгла моя глотка. Убить себя от отчаяния, злости и ненависти! Я до умопомрачения, самозабвения ненавидел всё, всех и себя в том числе. Развернуть |
Раны затянулись стремительноРаны затянулись.Ближе к вечеру я нацарапал на стене еще одну палочку и посчитал остальные, рисованные перед тем, как лечь спать. Пятнадцать палочек. Пятнадцать дней мучился в комнате, и пережитое... Раны затянулись. Ближе к вечеру я нацарапал на стене еще одну палочку и посчитал остальные, рисованные перед тем, как лечь спать. Пятнадцать палочек. Пятнадцать дней мучился в комнате, и пережитое до появления здесь казалось пустяковиной, плюнуть и растереть. Сдохнуть от жажды? Нет проблем. Окочуриться с испуга? Хоть сейчас. Склеить ласты от усталости? Запросто. Умереть от любви? Невозможно. Немыслимо. Можно только страдать, терзаясь и мучаясь, не находя выхода. Впрочем, выход был. Следовало еще раз попробовать одолеть ее. Она же хотела этого. Она улыбалась мне! Она звала меня!!! Я снова бросился к девчонке.
В том, что я, одержимый страстью, бросался на девчонку и получал хлыстом, кнутом, бичом, существовал плюс. Я понял, что страсть сильнее боли. Я получал от окаянной девки столько ударов, что случись подобное в прежней жизни, не вылезал бы из травматологии. Здесь отползал к диванчику, восстанавливался, подкреплялся и снова бросался на нее, как ослепленный похотью красноглазый бык. Было это любовью? Сомневаюсь. Я не посвящал ей туманные стихи и не писал розовые письма. Не пускался в многозначительные перемигивания и не вздыхал, глядя в ее сторону, истомлено и нежно. Я бросался на девчонку, как мартовский кобель на сучку. Это относилось к физиологии, психиатрии и немножко аменции. Спалившее дотла чувство было страстью к женщине, сидящей напротив и смеющейся весело и звонко. Если бы знал, что мои потуги ей неприятны, то, клянусь, шага бы не ступил в ее сторону. Я бы молча переболел ею и позабыл навсегда. Но эта бестия смеялась, ее глаза искрились от радости, когда я направлялся к ней. Значит, она хотела? Значит, она желала? Ее смех зазывал сильнее телевизионной рекламы и партийных призывов. Я знал, она хочет меня! Она зовет! Непонятно другое – зачем избивать меня до потери сознания? Уму непостижимо. Это за сферой реального. Какой-то женский бзик, мужскому уму недоступный. Развернуть |
...спустя две недели я страдал...спустя две недели я страдал... я был вне себя от мук испанским сапогом сжимавших сердце... неизвестно что послужило причиной а что поводом но я втрескался по уши в девчонку влюбленность... ...спустя две недели я страдал... я был вне себя от мук испанским сапогом сжимавших сердце... неизвестно что послужило причиной а что поводом но я втрескался по уши в девчонку влюбленность к которой возникла спонтанно неожиданно и абсолютно беспричинно... башню подбило крыша съехала я забыл свое имя свою жизнь и все что связано с ними... помимо прочего забытого оказались знаки препинания... только точки в каждой строчке все на букву л... передо мной и внутри меня была только она... остальное исчезло под лучами ее серых глаз... я был сломлен и обезглавлен... другой орган стал путеводителем... я чувствовал что превращаюсь в объятое страстью животное желающее только одного только овладеть ею... наверное на меня влияло полное витаминов и прочей гадости питание... наверное будь на ее месте очкастая толстушка с щербатой улыбкой до ушей прыщавой кожей и кривыми ножками истекал бы желанием точно так... может сперма надавила на затылок и я готов отдать себя любой коряге женского пола... не знаю... не знаю... не знаю... В момент возникновения этих мыслей с той половины вылетела увесистая подушка и сотрясла мой череп. Ага! Ее задели мои рассуждения! Она неравнодушна ко мне!
Я отшвырнул подушку в сторону и – плевать на хлыст! – ринулся к ней. Как только сблизился, она вскочила и принялась стегать меня по рукам, плечам и спине. Адская боль рассекла тело, приложили один, два… пять… десять раскаленных стальных прутьев. Я краем глаза заметил капли крови, летевшие в стороны, но это показалось ерундой. Так, щекотунчики! Я видел только ее, только серые глаза, улыбающийся рот, струящиеся золотом волосы и прекрасное тело, отбивающееся от меня. Я видел, но не смог. Она отбилась. Я изнемогший, выдохшийся, иссеченный хлыстом вдоль и поперек, лишившийся сил, но не желания, упал... затих. Я по-прежнему хотел обладать ею, но только в мыслях. Тело жаждало покоя. Слезы выступили на глазах от бессилия и злости. Кажется, я возненавидел ее. – Ну-ну, – вдруг сказала она и провела ладошкой по моей голове. – Успокойся, все пройдет. Или не пройдет. О чем она? Развернуть |
Прошло два дняПрошло два дня. Я утомился заключением в комнате с девчонкой.Конечно, она была красива. Конечно, улыбка была приятна и красивое тело радовало глаз. И, конечно, я поражался, почему девчонка не... Прошло два дня. Я утомился заключением в комнате с девчонкой. Конечно, она была красива. Конечно, улыбка была приятна и красивое тело радовало глаз. И, конечно, я поражался, почему девчонка не пускала на свою половину. Непонятно. Если была равнодушна ко мне, никакого внимания на Рому Пескова не обращала бы. Дрыхла бы на кроватке, не замечая соседа в упор. Но нет, на меня сыпались знаки внимания. То язык покажет, то улыбнется, то подмигнет, а то просто немигающим взглядом в упор заставит покраснеть. Наверное, я ей нравился и, значит, надо что-то делать. Десятки раз пытался подойти к девчонке и каждый раз прогонялся прочь, как надоедливая собачонка посередь бульвара. Нехорошо, черт побери, и непонятно. На третий день заключения решил не обращать внимания на окопавшуюся мерзавку-дрессировщицу, а заняться собой: постирать одежонку и распробовать все, не пробованное ранее на столе, преподносившем витамины-протеины-углеводы. Сказано – сделано! С первой частью плана, со стиркой, справился за полчаса. Развесил свежевыстиранные шмотки на перегородке, хлопнул себя по животику и сел за стол. Долго увлеченно надкусывал экзотические плоды, запивал соками и гасил подпиравшую изнутри отрыжку. Обожрался как свиненок и где-то через час приспичило по-крупному. Ох.
Самым удручающим моментом в длинноногом улыбающемся соседстве был момент ерзания на унитазе, преследовавший две цели: во-первых, сделать то, что делают сидя на унитазе, во-вторых, не издать ни звука. Мучительно трудно, почти невозможно. Изредка получалось, но чаще со стыда улетал в космос под аккомпанемент органа, оказавшегося музыкальным. Комната была не такой большой, как хотелось. Девчонка слышала все звуки, громыхавшие из-за перегородки. Что она думала в этот момент? Что все мы люди? Вряд ли. Скорее, наоборот. Мол, уселась за перегородочкой мерзотная зверюшка, кряхтит, пыхтит, личинки откладывает, воздух портит. Сама она ничего не ела, не пила – это непонятно, но именно так – и никуда ни по-крупному, ни по-мелкому не ходила. Дрыхла на кушетке и глазела то в мою сторону, то в потолок. Иногда гоняла меня как шавку прочь с территории. Вела себя как нордический труп, а мне что делать? Я понимал, что ерунда, смешная даже, но так и не смог ни разу расслабиться, сидя на унитазе, оказавшемся фаянсовым орудием пытки. Вот и сейчас, терзаясь, размышлял: отправиться за перегородку или потерпеть чуток. Вдруг с той половины прозвучало: – Не томись. Я не слышу. Я чуть не рухнул с диванчика от неожиданности. Наконец-то – Слава Всевышнему! – услышал девчонкин голос. Обычный девичий голос, между прочим. Подсознательно мерещилось сладкоголосое звукоизвлечение, к которому по прошествии долгих веков! будут допущены избранные… Ожидалось что угодно, какое угодно прочее, лишь бы иное – шипение, сопение, хрип, всхлип, взрыд, кашляющий старушечий дребезг или режущее ухо меццо-сопрано, тонкий голосок или раздирающий уши и душу бас. Много чего ожидалось, но обычный тембр оказался вспышкой бомбы прямо по курсу. Я испытал жестокое разочарование. Услышанный голос мог принадлежать любой из встреченных на улице девиц и разбил сердце вдребезги. Девчонка казалась загадочной и совершенной волшебницей из других миров. Бессчетное число раз, закрывая глаза, я укутывал ее образ туманами и грезами, коленопреклоненно запалив лампаду воздыханий, полупрозрачными акварелями мечтаний возносил ее к небу, чтобы там, затаив дыхание, расположить над магическим кристаллом в вышине, в апогее моей несуразной жизни. Я свыкся с мыслью, что она одна единственная на весь здешний мир, является царицей его и богиней, а тут такое разочарование… "Иди-иди, а то обкакаешься», раздалось с той половины комнаты Верно. Я пошел. Развернуть |
ФизкультураВ шесть утра, не поверите, девственную тишину моего номера распороло истошное верещанье Рамоновского будильника, впервые за год. Я вскочил с кровати… нет, я медленно встал… опять вру, я поворочался на... В шесть утра, не поверите, девственную тишину моего номера распороло истошное верещанье Рамоновского будильника, впервые за год. Я вскочил с кровати… нет, я медленно встал… опять вру, я поворочался на кровати… Если честно, я еле-еле, с большим трудом приоткрыл глаз, рассмотрел циферблат и уснул. Только в полдень я поднялся с кровати и самым разгильдяйским образом потратил оставшееся до ночи время на размышления. Я неприкаянный бродил по отелю и никакого внимания на окружающую действительность не обращал. Я силой мысли уносился далеко в небо и там разворачивал в боевые порядки войска. Весь небосвод оказался глубоко эшелонирован. Первая линия наступления – подъем в шесть утра. Вторая линия – часовой кросс. Третья линия… Я объявил самому себе войну и в голове набрасывал план боевых действий под названием «Режим». Слово, короткое и емкое, как приказ, за неисполнение которого – смерть! Со следующего утра я пошел в атаку на свою лень. Раненько утречком, когда нежное карибское солнышко только-только показывало первые робкие лучики, розовенькие, тепленькие, слабенькие… Так вот, с самого ранья я тащил свою толстую задницу на пляж и легкой трусцой отмерял километр за километром. Я эдаким Мозесом Кептануи бегал по полосе между пальмами и прибоем в течение шестидесяти минут. Я неутомимо месил ногами вязкий пляжный песок. Я истекал потом, ноженьки гудели будто телеграфные столбики, серенькие глазки плакали, а в ушках клокотал мотивчик «I was made for loving you, baby». Это я киску свою вспоминал вместе с группой «KISS». Вспоминал и плакал. Жалко было Анечку и самого себя. Единственным светлым пятном в эти иезуитские утра было понимание того, что подкожный жир сгорает во время бега по песочку так, как и должно сгорать: быстро и уверенно. После пробежек я на полусогнутых доползал до столика в ресторане и приходил, обливаясь потом, в себя. Потом кушал пудинг, выпивал стаканчик апельсинового сока и, имея на то веские основания, брел загорать. Разглядывал девиц, радовался жизни, размышлял и даже, не побоюсь этого слова, философствовал. Все вышеуказанные действия производились на моем законном лежаке, том самом. В день я рожал по одной философской сентенции. Выглядели они приблизительно так: Жизнь угловата, когда ты округл… Родив в умственных муках очередную белиберду и таким образом приблизив долгожданное время обеда я – кремень, гвозди бы делать из таких! – шел не в ресторан, а в обратную сторону. Там, в обратной стороне, в укромном уголке под пальмами мою силу воли ждало испытание номер два: тысяча отжиманий в четыре захода. Отличная нагрузка на руки и брюшной пресс. Пропыхтев в неестественной позе (кавалер без дамы) с полчаса, я заслуживал наконец покой и негу. Ежедневная норма нагрузок на этом заканчивалась. Разработку отдельных групп мышц и прочую атлетическую ерунду я оставлял на потом. Мне всего-то нужно было вес согнать, чтобы в следующий раз громилы толстяком не называли, а любовались мускулистым загорелым телом. Вечером, после перенесенных физических нагрузок, дамы меня интересовали постольку-поскольку. Я был инертен и пассивен. Единственное желание обуревало меня: залечь пораньше в своем номере и тихо, спокойно отбиться. Отбиться, чтобы, не растрачивая ночь на пустяки, проснуться бодрым. Проснуться бодрым, чтобы быть готовым к труду и обороне. Будь готов! Всегда готов! Спать, спать, спать… С такими благочестивыми думами я засыпал пять-шесть раз в неделю. Семь из семи выбивать не удавалось, потому что иногда с ночным отдыхом я пролетал, попадался в расставленные силки. Среди отдыхающего контингента случались выдающиеся специалистки по охмуряжу, и время от времени мне приходилось кувыркаться в чужой кровати до утра. Но – оцените силу духа! – с утра я все равно наматывал на пляже километры. Пусть даже за ночь не одна мегакалория была сожжена. В такие дни я гордился собой. Было за что. Развернуть |
ТолстячокВыписали меня после двух недель активного лечения, обошедшегося, между прочим в три тыщи баксов. Сплошные траты! При выписке я был назван счастливчиком. Оказывается, хирург извлек из меня всего две пули,... Выписали меня после двух недель активного лечения, обошедшегося, между прочим в три тыщи баксов. Сплошные траты! При выписке я был назван счастливчиком. Оказывается, хирург извлек из меня всего две пули, и еще одна прошла навылет. При этом никаких повреждений внутренних органов не случилось. Чудеса, да и только. Даже немного обидно и как-то неприлично. Во время вынужденной лежки я успел всем дружбанам, навестившим меня, поведать, как защищал без страха и сомнений честь любимой женщины, как давал решительный отпор негодяям, насильникам и грабителям, как оказался под шквальным ружейно-пулеметным огнем вражеского батальона, как меня, изрешеченного, но непобежденного, пинали враги в бессильной злобе. Зубодробительными воспоминаниями делился я в больничной палате с друзьями, и вот тебе на! Выяснилось, что моя история яйца выеденного не стоит. Да еще Романыч подлил масла в огонь, рассказав, что злодеев было шесть штук, всего-то! Он собственными глазами наблюдал их из своей конторки в ту ночь. – Этих ребят было точно шестеро. Не сомневайся, Ковбой. Трое устраивали разборку с твоей кисой, все бунгало кровищей забрызгали – пол, стены, потолок, все! Пепе замучался потом оттирать. Еще трое на улице на стреме стояли. Потом два бандюка из тех, что снаружи, покандехали к катеру. Тебе, кстати, возле него бульником по кумполу звезданули. Так вот, пока те двое вошкались на своем корыте, ты очухался, покрутил хлебалом по сторонам и попер в кискино бунгало. Там ты туда-сюда поползал на брюхе и полез табло охраннику разворачивать. Да. Те двое вернулись назад, а кореш ихний у дверей валяется, мычит чего-то не по нашему. Представляешь? Ребята стали репы чесать, мол, что за комиссия, Создатель? И тут, бам-с, дверь нараспашку! Из бунгало ты вываливаешься с подбитой кисой на плечах. У ребят глаза по шесть сентаво! А ты ничего не видишь, как буйвол прешь на них. Ну, они повыхватывали пушки и в тебя! Раз-два-готов. Да. Забрали твою кису и вшестером потопали на пляж. Все это Романыч рассказал, пока вез меня из госпиталя в «Санни Клаб». Дорога была короткой, и подробности я оставил на потом. Главное я для себя уяснил: Романыч – негодяй. Нет, достать бы из кладовой автомат Томсона и рассчитаться с бандитами по полной программе за дружка, отель и весь славный островок. А он, собака подлая, вместо этого занял место поудобней. Никакого кино не надо. Я был зол как собака, как тысяча бездомных голодных собак. Романыч внимания на мои бычки не обращал. Доставил в отель и был таков, поехал в аэропорт за новой партией отдыхающих. Я же побрел на пляж и занял местечко под навесом. Алкоголь был временно запрещен врачами, поэтому ладонь охлаждал стакан с молочным коктейлем. Медленно потягивая белесую пародию на благородный напиток, я занимался самобичеванием. Разиня! Чайник! Осел вислоухий! Птенец желторотый! Тьфу! Позор! Стыд и срам! Когда такое было, чтобы я не мог отличить отделение бойцов от роты? И каким образом я дал подстрелить себя всего двум! стрелкам. Я перекатывал во рту взбитое молоко и приходил к печальному выводу: Арбалет умер. Я перестал быть неуязвимым профессионалом. Я превратился в неуклюжего толстяка, способного лишь бахвалиться перед заезжими красотками. Только во сне у меня получалось сразиться с толпой негодяев. Стоп. Я снова вспомнил войнушку, приснившуюся месяц назад. Я опять увидел лицо из бреда и то же самое лицо из реальной жизни. Черт! Что делать с наваждением? Как с ним бороться? Похоже, придумал. Я встал и побрел к дальнему пляжу, туда, где отлеживался, спасаясь от Магды. Делать было нечего. Мышцы во время двухнедельной лежки затекли и требовали встряски. Что еще надо? Какие доводы нужны в пользу того, чтобы рассмотреть пытливым взглядом окружающую растительность, пощупать ее, вздохнуть и, страдая тяжелой одышкой, медленно побрести в самые ее заросли? Я решил подняться на вершину единственной на Сан-Марко горы. Там я собирался проверить, существовала ли в природе недостроенная канатная дорога, к которой якобы водил меня Романыч. Может, где-нибудь на лианах висят металлические скобочки? Может, где-нибудь шлакоблоки разнообразят изобильную флору островка? Увы. Вершина острова была покрыта сплошными джунглями без прогала и просвета. Казалось, вот-вот спрыгнет с какого-нибудь баобаба дружище Маугли и рявкнет: – Мы одной с тобой крови, Арбалетище! Я махнул рукой на свои воспоминания, домыслы и предположения. Вся эта мистика оказалась сущей ерундой. Ничего специфического на обследованной вдоль и поперек горе обнаружить не удалось. Значит, никакого интереса пьянство месячной давности не представляло. Я спустился к отелю в самом добром расположении духа. Меня ждали дискотека и все остальное, связанное с понятием активный отдых: коктейли, музыка, милые дамы и принцип четырех «F» (Find, feel, fuck & forget). Я, насвистывая «Шизгару», добрался до заветного шкафчика в своем номере и извлек наружу парадную рубашонку с парадными же штанами. Давненько я их не надевал. Интересно, как я теперь выгляжу? Я подошел к зеркалу. Меня обуяла апатия. Тащиться куда-то на танцы? Пустое. Посмотрите на себя, герр Александр. Ваша фигура бесформенна, расплывчата и безобразна. Телеса нуждаются в коррекции. Нехорошо, когда излишки жира выпирают со всех сторон. А вам, мистер Ковбой, нет еще и тридцати. Я вздохнул и закинул дискотечный наряд назад, в шкафчик. Все верно. Нужно начинать приводить себя в порядок. Хватить лодырничать. Со следующего утра нужно начинать новую жизнь, целеустремленную и целенаправленную. Цель проста – опять стать человеком мускулистым, энергичным, неуязвимым. Неплохо было бы опять превратиться в Арбалета. Непонятное предчувствие нашептывало: это может пригодиться. Развернуть |
ПодготовкаС Ивонной-Ларисой, похоже, приключилось легкое помутнение разума. Она сидела напротив меня и нервически молчала. Поправляла складки на юбке, покашливала, заглядывала в косметичку, ерошила пальчиками ежик волос, скользила взглядом по моему... С Ивонной-Ларисой, похоже, приключилось легкое помутнение разума. Она сидела напротив меня и нервически молчала. Поправляла складки на юбке, покашливала, заглядывала в косметичку, ерошила пальчиками ежик волос, скользила взглядом по моему джемперу и джинсам, складывала различным образом длинные ноги, как-бы невзначай демонстрируя их ровную плавность и плавную ровность. Ноги были что надо, замечательные ножки. Похоже, Лена разъяснила Ларисе, что лох ушастый, то есть я, об их профессии ни рылом, ни духом. Соответственно они есть честные девушки, имеющие полное моральное право строить глазки и наводить мужика на игривые мысли. Я не наводился. Я вообще ни о чем не думал, переживал за успех операции. Кем там была Лариса и чего она удумала, было для меня делом десятым. Вот если бы она запала в сердце кущинскому ловеласу и раздобыла его визитку, я бы души в ней не чаял и в успехе затеи был бы уверен на все сто. Ларисина глупость компенсировалась ее надежностью. Но увы. Рост она имела гренадерский, и ни с каких сторон ничего у ней не выпирало. Идеал гомосексуалиста, идеал тренера, но никак не идеал Мамона. Поэтому ни на ножки, ни на вздохи я внимания не обращал. Я жадно поедал глазами Лену и на лету ловил ее слова. Лена звонила Алику. Правдоподобно путаясь и стесняясь, Леночка лила на сердце Мамона животворный бальзам, мол, то да се, пардон, если отвлекаю от дел, но та-акой видный мужчина… а-аах, не могу забыть, какой-такой полковник, весь из себя… еще раз миль пардон за наглость, но мне нравятся мужчины, знающие чего они хотят… вот только икскьюз ми плиз, нескладуха со свободным временем… завтра, как договорено, никак не выдет… неожиданно перенесли смену на воскресенье, мерзавцы… суббота, конечно, пропала, но это неважно… грустно, что такому видному мужчине подарила надежду на встречу… ах, да что вы, да не стоит любезности… ну вы прямо такой-сякой, ах… шалить изволите, негодник… Мамон, похоже, расплывался в сердечной истоме, давно его так не облизывали (за пять штук грина, я бы еще не то сказал. Сутки напролет мурлыкал бы с ним по телефону). Где-то к середине разговора Леночка договорилась с Аликом на романтический вечер, начинающийся сегодня в восемнадцать ноль ноль у станции метро “Щукинская”. Я обалдел, начал делать руками знаки: – Ты что? Офонарела? Какое метро? Как я тебя пасти буду? Лена оторвалась от трубки и зашипела: – Без тебя знаю, как клиента на бабки разводить. Утухни. Я согласно кивнул головой и расслабился. Мною с двадцати лет было вызубрено красивое капиталистическое правило: каждое дело должен делать профессионал. Ханс, земля ему пухом, научил. Я пустил разговор на самотек и переключил внимание на Ларису. Вполголоса поинтересовался, как утречко прошло да как добирались до меня. Потом прошелся с ней, заметно оживившейся и взбодрившейся, на кухню. Перенес туда из комнаты стул и провел время в приятной беседе за чашкой чая с тортиком. Вскоре к нам присоединилась Лена. Я сбросил с себя налет мечтательности и учтивости. Начал жесткий, попунктный инструктаж: – Первое. Ровно в десять вечера отзваниваешь на мобильный. При разговоре называешь меня бабулей. Второе. Если будет маза провести ночь внутри его дома (предполагаемом месте хранения печати), сообщаешь, что ночевать не приедешь. Приметы дома просты – четыре этажа. Вряд ли у клиента есть еще один такой. Третье. Если рандеву случится в другом месте, телефонная беседа будет состоять в передаче приветов родным и близким. Где и с кем проведет эту ночь моя славная Л. не педалировать. Четвертое… Толковая компаньонка каждый пункт инструкции подвергла обсуждению. Она напомнила, что согласно легенде, не имеет домашнего телефона. Куда ей звонить? Неувязка. Я разумно заметил, что телефон имеется у бабушки, которая, знамо дело, живет в коммуналке. Понятно? Лена кивнула головой и уточнила следующий пункт. Вдруг в Мамоновском доме добраться до телефона возможности не будет. Сразу уложат в кровать и будут кувыркать до утра без роздыха. Не будут, успокоил я, не к шестнадцатилетнему пацану едешь… Инструктаж продлился минут двадцать. Дотошная Лена своей въедливостью и разумением деталей подтверждала тезис, что не только дуры ходят торговать своим телом. Обсудив все возможные неувязки и тонкие места, мы выпили еще по чашке чая и расслабились. Лена отправилась домой готовиться к встрече. Лариса, сославшись на проблемы с самочувствием, напросилась посидеть до вечера в квартире. Я дамскую просьбу уважил, сочувственно поинтересовался температуркой, погладил ее лобик ладошкой и развел руки в стороны. Не доктор. Хрен знает что с тобой. Надеюсь, не помрешь. Потом предупредил, что ухожу в магазин за всяким барахлом, а она, тем временем, может полежать на диване и попробовать оклематься. Уже в дверях, я вслух поразмышлял, что если явится чудо и самочувствие бедняжки улучшится, неплохо было бы исцелившейся Ларисе состряпать обед или что там получится. Разнообразные полуфабрикаты можно найти в холодильнике. После чего был таков, отправился к ближайшим ларькам. К моему приходу, Лариса чувствовала себя хорошо. Я сразу догадался об этом, как только на входе учуял запах мастерской готовки. Мы громко поблагодарили магические силы, вернувшие Ларисе здоровье, и побаловали себя обедом из трех блюд. Их названия я запомнить не мог, что-то мясное и очень вкусное, к которому очень удачно подошло только что купленное шампанское. Кстати, купил я пять бутылок, но откупорили и выпили только одну. Обед прошел в деловой дружеской обстановке. После обеда Лариса встала посреди кухни, сделала руки в боки и выставила меня вон. Вознамерилась перемыть всю посуду, обсвиняченную мной за неделю. Похвальное намерение. Я беспрекословно повиновался, прихватил с собой четыре неоткупоренных бутылки шампанского и заперся в ванной. Начал оскорблять игривый напиток путем его выливания в канализацию. Когда легкая, пахнущая кислыми пирожками, пена осела и сошла на нет, я с пустой тарой прошел в большую комнату. Там, за кроватью стояла канистра с изготовленной утром зажигательной смесью. Соблюдая меры предосторожности, я разлил смесь по бутылкам. Потом поколдовал над пробками, с теплом вспоминая старину Дирка. Тот мог сделать атомную бомбу из кучи навоза и в свое время поделился безграничными знаниями со мной. Вскоре пять порций “Молотофф-шейка” были готовы. Осторожно загрузив бутылки в большую хозяйственную сумку, я, наконец, расслабился. Вытер пот со лба, вздохнул, распрямил затекший позвоночник, покряхтел, поблуждал взглядом по обстановке. Обстановка очень эротично оживлялась Ларисой. Она, управившаяся со всеми хозяйственными делами, подпирала дверной проем и смотрела на меня. В ее глазах мерцало ожидание, а в тихой улыбке сквозила нежность С восемнадцати ноль ноль до восемнадцати двадцати у нас был безопасный секс. С восемнадцати двадцати до двадцати двух ноль ноль были телячьи нежности вперемешку с сексом хорошим и разным. В двадцать два ноль пять в кармане рубашки, висевшей на стуле, запикало. Я достал телефон и услышал, как милую бабушку предупреждали о неприбытии на милый хаус, потому что оказалась моя внученька в компании очень хороших людей, которые живут очень и очень далеко, добираться оттуда до дома страшный геморрой и все такое прочее. Ясно. Клиент пошел на близкий контакт первой степени. Я запечатлел на Ларискиных устах долгий страстный поцелуй, встал и быстро оделся. Потом вооружился, кинул в сумку милицейскую форму, посидел рядом с Ларой на кровати, вздохнул, спустился вниз, завел Федю и покатил в Кущино, к даче Мамона. Развернуть |
ДобротаДоброта бывает двух видов – от глупости и от лени. Доброта от глупости – когда делаешь людям хорошее, от лени – когда не делаешь им плохое. Доброта бывает двух видов – от глупости и от лени. Доброта от глупости – когда делаешь людям хорошее, от лени – когда не делаешь им плохое. Развернуть |
ДеньгиДеньги – это пот кровь слезы отчаяние злоба тоска преступление усталость ненависть боль жестокость неволя чума страх горечь ярость бешенство наркотик желчь химера зависть бред искушение ложь безумие опустошение грех…... Деньги – это пот кровь слезы отчаяние злоба тоска преступление усталость ненависть боль жестокость неволя чума страх горечь ярость бешенство наркотик желчь химера зависть бред искушение ложь безумие опустошение грех… Еще деньги можно выиграть в лотерею. Развернуть |
Романсее длинные волосы отливали золотом, мягкие локоны обрамляли овальное личико. Полные губы, слегка подкрашенные помадой персикового оттенка, хорошо сочетались с зелеными глазами, опушенными густыми темными ресницами… ее зеленые глаза потемнели... ее длинные волосы отливали золотом, мягкие локоны обрамляли овальное личико. Полные губы, слегка подкрашенные помадой персикового оттенка, хорошо сочетались с зелеными глазами, опушенными густыми темными ресницами… ее зеленые глаза потемнели от гнева и тревоги, срывающимся голосом она произнесла: «Не имею чести вас знать»… подчиняясь внезапному порыву, она вскочила с места… перед ней стоял высокий, подтянутый, на редкость интересный мужчина лет тридцати с небольшим, хотя легкая проседь в безукоризненно причесанных волосах делала его старше… импозантный мужчина, в котором чувствовалась скрытая страстность. Улыбнувшись, блеснул ровными белыми зубами. Другими быть не могли: в нем все совершенство… ее зеленые глаза бешено сверкнули, она метнула на него уничтожающий взгляд… непримиримая ненависть в ее глазах сменилась брезгливым презрением… запальчиво воскликнула: «Как вы смеете!»… ее глаза угрожающе сузились… ее голос дрогнул и, чтобы скрыть смущение, она мрачно уставилась на свои колени… она угрюмо покачала головой… он покосился на нее и добродушно рассмеялся… колыхнувшись всем телом, она вымолвила: «Ах, оставьте»… его пристальный взгляд соскользнул с картины, висевшей на стене, на ее точеную фигурку и задержался на ее стройных ножках… непроизвольно напряглась от его близости… горячий румянец залил щеки… она почувствовала, как оглушительно бьется сердце… обуревавшие ее чувства… сильное сексуальное напряжение уплотнило воздух, сделало его густым и горячим. Воздух настолько раскалился от пробегающих между ними токов, что стало нечем дышать. Она не могла выдержать его пристальный взгляд и в смятении отвернулась… он обнял ее за талию и мягко привлек к себе. В этом движении не было яростной страсти, только осторожная нежность. Восхитительная истома овладела ею, голова закружилась, она ничего не чувствовала кроме сладкого прикосновения его губ. Она уловила слабый аромат изысканного одеколона. он целовал так, как никто никогда не целовал: с огромной нежностью, в которой чувствовалась затаенная страсть, словно он боялся напугать и оттолкнуть ее… она зарделась от удовольствия… в его глазах заплясали веселые искорки… «погодите же», – пробормотала она… легкая досада кольнула ее сердце… он грустно поведал свою историю… она грустно поведала свою историю… из его груди вырвался приглушенный стон. «Ты так прекрасна» – шепнул он и приник к ее полураскрытым губам. Никогда еще никто так не целовал ее, никогда поцелуй не дарил такого наслаждения... натиск его губ смягчился. Она прильнула к нему, растворяясь в сладком блаженстве, и с жаром ответила на поцелуй. Он погладил ее по спине, вынул гребень из ее волос, и они золотым дождем рассыпались по плечам. он тронул губами душистые пряди и снова припал к ее ждущему рту. Молния на ее платье поползла вниз, прохладный воздух коснулся обнажившейся спины. Она не сопротивлялась. Он спустил ее платье с плеч, наклонился и дотронулся до атласной кожи ее груди. Более восхитительного ощущения она не испытывала за всю жизнь. Его язык нашел набухшие от желания соски. Когда их губы снова сомкнулись, она забыла обо всем. Он же, не отрываясь от ее рта, натянул платье ей на плечи. Теплый шелк согрел кожу спины, молния с тихим шуршанием закрылась. Он взял ее хрупкое лицо в ладони, поцеловал удивленные глаза и сказал: – Крошка, я забыл бабки. – Нет денег – нет секса. – Тогда как-нибудь потом. Бай, бэби. – Бай… – А скидка будет? Развернуть |
ТетралогияЕВСЕЙ-1Евсей вышел на крыльцо, и грудь заходила ходуном от красоты, открывшейся крестьянским глазам. Морозный воздух, колючий и свежий, звенел над сверкающими тысячей радуг сугробами, солнце швыряло снопы искр оземь... ЕВСЕЙ-1 ЕВСЕЙ-2 ЕВСЕЙ-3 ЕВСЕЙ-4 * ad patres – к праотцам (лат.) Развернуть |