Здесь обсуждается все, что связано с текстами на сайте.
Курилка
Показаны треды 1 - 10 из 295
Далеко позади остались холод и тьма22 июня 1993г.вторник9-30Далеко позади остались холод и тьма. Я скользнул вдоль ирреальной, расцвеченной сполохами света и вспышками молний плоскости, вывалился в никуда, пролетел а-а-а-ааа! – беззвучным черным... 22 июня 1993г. Далеко позади остались холод и тьма. Я скользнул вдоль ирреальной, расцвеченной сполохами света и вспышками молний плоскости, вывалился в никуда, пролетел а-а-а-ааа! – беззвучным черным коридором... что такое?... крик застрял в горле, глаза распахнулись, впечатали в мозг чудо дивное – сверкающие золотом и бриллиантами ворота. Ноль целых две десятых секунды я рассматривал ювелирное великолепие, и оп!... избавился от сосущего тело ощущения свободного падения, рухнул в поток мягкого света, оказавшегося – быть не может! – материальным. Свет затормозил падение в никуда, обволок и вынес к берегу, покрытому тропическими зарослями, озвученному морским прибоем. Африка? Я распахнул глаза и увидел потолок над тонким солнечным лучом, проникшим в комнату номер сорок четыре первого корпуса общежития МИФИ сквозь шторы. Ту самую общажную комнату, до мелочей знакомую, в которой жил четыре года. Тьфу! Я оказался в собственной кровати. Кошмар закончился. Первым чувством было облегчение. За шторами светило солнце. Плазма на расстоянии ста пятидесяти гигаметров сулила прежние будни, безденежные и веселые. Впрочем, с весельем вопросы. Я пожалел, что ночная сказка кончилась и не приключится счастие, принесенное на блюдечке. Жалость сменилась сомнением. «А если и пески, и девчонка, и господин существовали наяву? – я озадачился и замер: – Может, кантовался пару месяцев на другой стороне жизни? Что теперь? Все переменится в лучшую сторону? Я перестану быть убогим Ромкой, истово завидующим всем и всему? Обрету товарный вид, покину общагу и… Нет! Нет!!! Все должно оставаться на своих местах. Черт!!! А может... может... получится зажить по-новому? Как же хочется, чтоб это был не сон!» Я со всей мочи шлепнул ладонью по стене. Боли не почувствовал. Меня терзало другое чувство. Я страстно, самозабвенно не желал возврата к прежнему. Внутри бурлило, клокотало, парило и – мало того! – стучало по голове молотом: «Теперь будет не как раньше, а вот так! Жди! Так! Так! Так!» Я глянул на солнечный луч. Бодрый посланник утра, пушистый от носившейся в воздухе пыли, поднял настроение. Солнце светит с неба. Непогоде – нет. Невезуха – прочь! Все будет хорошо! Иначе быть не может... Бормоча бессмысленное, я поворочался с бока на бок и успокоился. Солнечный луч, наоборот, спикировал с крашеной стены и ослепил, порезал бритвой яркого света. Я зажмурился, уткнул лицо в подушку… услышал хриплое: – Ромка, харэ массу давить. Подъем! Кто здесь?! Приподнял голову, поразился. Незнакомый парень стоял посреди комнаты и зеркальцем гонял солнечных зайчиков. – Ты кто? – спросил я. – Не узнал? Бывает, – дружелюбно подмигнул он. – Не знаю тебя. В первый раз видел! – Ну и тупой же ты, Песков, – парнишка достал из кармана штанов мятый лист бумаги. Аккуратно развернув, показал бурый отпечаток моей ладони: – Узнаешь, начальник?
Конечно, узнаю. Эту бумажку вложили в руку перед тем, как я покинул холодный мир. «Так, так, так. Похоже, в самом деле продал душу. Каким образом листок попал к парнише? Что будет со мной? Окочурюсь?» – я начал тревожиться. – Спокуха! Не сцать, не бздеть и не стрематься! Жить будешь хорошо, но недолго, – успокоил меня незнакомец. – Получишь все и с горочкой! Давай поздоровкаемся. Хай! Май нейм из Джордж Кофин. По-русски будет Георгий Чайкин. Можешь звать просто Жориком. – Чего тебе надо? – Мне в этой жизни, Рома, уже ничего не надо. Я послан сюда, чтоб ты кой-чего получил перед тем, как сыграть в ящик. Ну-с, чего изволишь? Я договор не осилил. Слишком много букв... – Ничего я не хочу. – Ну, так уж и ничего, – Георгий-Жорик скабрезно всхрюкнул. – Какой пароль? Босс сказал, что ничего особого. Как это? М-мм… А! Вспомнил! В моей жизни было все! Хе-хех. Простенько, без выдумки. «Жизнь – говно!» покруче будет. Согласись. Ну, ладно, ладно, не морщи репу. Лавандос получишь по любасу, а куда девать – сам придумаешь. За деньги можно купить все, кроме одного. Как говорится – на смерть держи равненье, певец и всадник бедный. Так что кончай давить на массу... Зарядку делать будешь? Нет? Тем лучше. Через четверть часа стартуем. Шевелись! Неча строить рожицы... «Куда стартовать? Зачем? Что за куча денег? И с какого перепуга я должен шевелиться? Вообще, кстати, кто он такой?! Хм. И где он слышал последние Валеркины слова? На Маяковке?» – стая вопросов, больших и маленьких, бросилась на меня. Голова гудела и не соображала. Я, кряхтя, поднялся с койки, почесал пузо. Ай! Ешкин кот! Укол пронзительной боли заставил одернуть руку от могучего шрама, ненароком царапнутого. Я вздохнул: «Не сон, не бред! Во, дела!» Что делать? Не сочинив объяснительно-вразумительный ответ, я покружил в поиске утренних одежд, а именно футболки «Рок в борьбе за мир», джинсов и носков. Между делом рассмотрел Жорика. На вид тот казался чуток, лет на пять, старше меня. Впрочем, судить тяжело. Возможно, возраст скрывала рыжая щетина, покрывавшая половину лица. Не понять. С чем разобраться легко, так это с телосложением – ростом повыше меня, что-то около ста восьмидесяти сантиметров, но при этом необычайно плотный и крепкий. Весил за центнер. Не стриженые серые волосы с медным отливом топорщились в разные стороны. Внешность Жорика казалась самой что ни на есть заурядной, ничем не запоминающейся. Зато одежда врезалась в память на раз – несоразмерная и несуразная, будто цельнотянутая с помойки и тут же напяленная на колхозника, приехавшего откуда-то из-под Тутаева. Интересно. Развернуть написал asder 3 месяца назад комментариев: комментировать |
Отпустили нас в девять вечера26 июня 1993г.суббота21-00Отпустили нас в девять вечера. Я пришел в относительную норму. В животе ворочался наваристый борщ, которым по просьбе Жорика накормили в «Тереме».Шум в голове... 26 июня 1993г. Отпустили нас в девять вечера. Я пришел в относительную норму. В животе ворочался наваристый борщ, которым по просьбе Жорика накормили в «Тереме». Шум в голове трансформировался в вопросы и ответы: «где выход? куда идти? что это? ага, дверь…выход... улица… фонарь…» и рассеялся под напором свежего воздуха, ворвавшегося в пьяные внутренности при выходе из ресторана. В голове возникла пустота, которую можно и нужно заполнить сновидениями. В области мозжечка шарахались, бились друг о друга обрывки путаных мыслишек: «в постель и забыться… антиквар, поисковик, пистолет… Чича, Анастасия Игоревна, Анатолий Сергеевич… Рэкетиры, милиция, санитары… Отоспаться…» Побитый алкоголем, но непобежденный неокортекс, как обычно, зудел: «Не так все просто. Бди!» Я продышался, оперевшись о косяк двери. Минут через пять вывалился Жорик с докладом: громадье планов требует исполнения! Кратким матом обругав милицейских дознавателей и прокурорских работников, обосравших так хорошо начавшиеся выходные, заверил, что отступать не привык и ночь будет полна огня по-любому. Забухаем жестко, отожжем не по-детски, запалим рассвет над городом, как большие мальчишки! Заслужили! Уже достигнуты договоренности с парой веселых комсомолок, прямо сейчас валим в один культурный вертеп, где употребим алкоголь от души и далее по ускоренной программе-максимум. В кругу девушек нервных, в остром обществе дамском комедию жизни превратим в грёзофарс. Декадентский спич Жорка завершил эффектно. Вытянул вперед руку и, мерно рубя воздух, отчеканил: Вихрь, бей по Лире, Закончив декламировать, Жорик скользнул взглядом по моей нестабильной фигуре, вгляделся в мое лицо и разочаровался: – Эх, студент. Владимир Владимирович тебя не возбуждает. Ты совсем вялый. Ладно, поехали домой. Проспишься, оклемаешься, а завтра видно будет. Комсомолок на потом переагитируем. Я посветлел сознанием. Спать!!! Кажется, уснул до приезда домой. Отрубился на заднем сидении такси. Подробностей не помнил. В сознании болтался тошнотворный запах выхлопа и Жоркин вопрос с переднего сидения: – Студент, машину водить умеешь? Не помню ответ. Наверное, доложил как есть, что у моего папы есть «Москвич», но в салоне не воняет. Машину водить умею. Права не получил. Времени не было… И ни к чему… Развернуть |
В середине апреляВ середине апреля Жорик поинтересовался, как заживают раны с колчаковских фронтов. Эм-ммм. Я в кабинете сидел и настраивался на массовые выговоры коллективу, который третью неделю не давал рост оборота выше... В середине апреля Жорик поинтересовался, как заживают раны с колчаковских фронтов. Эм-ммм. Я в кабинете сидел и настраивался на массовые выговоры коллективу, который третью неделю не давал рост оборота выше трех процентов. Буркнул в ответ: «Зажили», и вернулся в отчеты. – Зачем молчишь? Отмечаем возврат к полноценной жизни! Федя штуцер подогнал за подбитый «Торус». Спускаем! Поехали спускать в центр. Разгар весны – лучшее время для Москвы. Картинка апрельского дня, веселая, задорная, впечаталась в память надолго. Я и Жора, озорные, эрегированные, запрыгнули в «бымер» и помчались в сторону Кропоткинской. Миновали бывший бассейн «Москва», теперь сцаный пустырь, покрутились по площади, вывернули в переулок и припарковались к трехэтажному особняку, ветхому, чумазому. – На первом этаже ресторан, на втором и третьем нумера с блядями, – предупредил Жорик. Я даже мявкнуть не успел, как был препровожден Жориком во вполне цивилизованное помещение с евроремонтом, усажен за столик и отгостеприимен. Гостеприимство заключалось в чашке ароматного кофе и стопке с водкой, поставленных передо мной обе две, на выбор. Я принюхался к стопке – керогазом не пахнет, наверное, хорошая водка! – и отхлебнул кофе, прекрасный, надо спросить, что за сорт... по лестнице спустилась дюжина напомаженных девиц в нижнем белье с кружавчиками. Они выстроились в ряд перед моим столиком и встали во вторую позицию. Я перевел взгляд на Жорика, засуетившегося вдоль строя. Процесс выбора продажной любви был изучен мною по тонне видеокассет досконально, но в реальной жизни знаний не было. Засмущавшись, ткнул пальцем в ближнюю куртизанку, высокую брюнетку с выдающимися формами. Жорик подмигнул с боку, мол, одобряю, двигай в нумер! и остался обозревать доступные тела досконально и пристально. Ведомый избранницей я поднялся на второй этаж, прошел коридорчиком и оказался в помещении с огромной кроватью, душевой кабинкой матового стекла и напольной вешалкой. Пока я путался в пальцах, стягивая одежду, девушка представилась Марианной, вмиг избавилась от белья и, улегшись на кровать, поманила. Я наконец-то расстался с одеждой, глянул в сторону душевой кабинки... да, ладно... развернулся к Марианне, приблизился, пугаясь и возбуждаясь. Марианна выудила откуда-то презерватив и увлекла к себе… Да, фраза «увлекла к себе» произносится дольше того, что совершила Марианна. Она взяла презерватив в рот, без помощи рук натянула резинку на мой член… ноктюрн сыграла как на флейте… и нате!... мы трахались, как кролики… ничего не помню… Маринка влет затмила Верочку, ранее казавшуюся богиней секса. Я обнаружил на своем теле пару новых эрогенных зон и освоил десяток гимнастических фигур. Секс с Верочкой напоминал упражнения с отбойным молотком. Марианна казалась удавом, который выпуклостями окружает, сжимает, сдавливает, выдавливает эякулят. Последующие недели я посещал Марианну по паре раз на неделе. Кажется, потерял голову и был готов на крайности. Померещилось, что повторю волшебство, случившееся раз в жизни, испытаю волну чувств, клубящихся в памяти. В середине мая деньги в карманах, на столе и в тумбочке кончились. С Маришкиной подачи стали встречаться у меня дома за полцены по воскресеньям. Каждая встреча происходила по одному и тому же сценарию. Мария приезжала ровно в два, принимала душ, укладывалась в постель и погружала меня в бездну... в бездну ожидания, что вот сейчас, сейчас точно случится чудо... Чуда не происходило, Маша время от времени поглядывая на часы. Быстрые взгляды в сторону настенных ходиков повторялись каждые три-четыре минуты. Я прятал часы, овладевал ею в ванной и на кухне – бесполезно. Во время секса она то ли раскладывала в уме многочлен Лагранжа, то ли извлекала логарифмы. Это выводило из себя и не давало возможности приблизиться к идеалу. Летом я успокоился, смирившись, что имею по воскресеньям технологический секс за двести баксов. Также смирился с тем, что пришлось отодвинуть Веру в сторону. Скандала, со страхом ожидаемого, не случилось. Вообще, ничего не последовало. Верочка никак не реагировала на мои извинения, что вот, незадача, надо поработать, встреча отменяется, может как-нибудь потом. Исчезла из моей жизни. Стало немного пусто на душе. Развернуть |
Летом девяносто восьмого я отправилсяЛетом девяносто восьмого я отправился в рейд по губернским владениям, сократившимся до дюжины. Все двенадцать предприятий принимали к оплате государственные краткосрочные облигации, сулившие шестьдесят процентов годовых без шума и пыли!... Летом девяносто восьмого я отправился в рейд по губернским владениям, сократившимся до дюжины. Все двенадцать предприятий принимали к оплате государственные краткосрочные облигации, сулившие шестьдесят процентов годовых без шума и пыли! Натуральные деньги на счетах «Промы» иссякли. Для продолжения деятельности следовало скинуть хотя бы половину облигаций. Пусть с дисконтом, но избавиться от чертовых бумажек! Я метался по захолустьям, стучал кулаком по столам, запрещал выставление счетов и отправлял контрагентов в холдинг, под прямой контроль Юрика, который наконец отвлекся от конкурентной борьбы и занялся тем, что лучше всего умел – оперативным руководством. Впрочем, 1 августа Юрец не забыл свалить в запланированный отпуск. 17 августа грохнуло – и наши ГКО, и вообще все на свете превратились в пыль. Юрик примчался из Сардинии через день. Договорились встретиться в летнем кафе у памятника Юрию Долгорукому. Должен Яша подойти, Ида подъедет. Даже Светлана прибудет, совершенно бесполезная в бизнесе, но сейчас без нее никуда. Надо кровь из носу добраться до папаши, до Василича, который пропал, не взял мобильный. Рыбалка в Астрахани, дело святое... Заодно, Света доведет до ума пресс-релиз к юбилею Промы, надвигающемуся неизбежно, как крах империализма. Хорошо что позавчера сидел в «Царской охоте» с Владленом Григорьевичем, вывозившим семью из России в один конец и на правах старого знакомца осведомившегося о наличии возможности перекантоваться неделю-другую в моем доме в Майами... Долгие объяснения не нужны. Вручил Владлену ключ от дома, ключ от Жоркиного «Ламбо» и собственного «GMC Yukon», передал «Моторолу». Во Флориде царствовал не православный ГСМ, а бесовский СДМА. Прощаясь сидели хорошо. Владлен предсказал, что на неделе всем оставшимся поплохеет, зато Василич и толпа его сподвижников сядут на коня. Ясеневским служакам внезапно похорошеет. Понятно, что время, обозначенное Владленом как «всем оставшимся поплохеет», наступило. Надо бы с Василичем, натуральным ясеневским служакой-пенсом при удочке в багажнике и лампасах в гардеробном шкафу, пошушукаться. Ага... Юрик прибыл. Сел рядом, кивнул официанту: «Ганпаудер». Глянул на мою бутыль «Джемисона», саркастически хмыкнул-хрюкнул-состроил-рожицу, выложил на столешницу «Моторолу-Стартак», «Нокию-Банан 8110» и микроскопический «Эрикссон». М-да, нелегко промовским топ-менеджерам: при любом разговоре выкладывать на стол три мобла, дабы позиционироваться правильно. Обязаловка, ставшая привычкой. Мой «Сагем» в заднем кармане джинсов и «Нокиа-Коммуникатор» в сумке считались старьем для нищебродов. Безотносительно сотовой связи вспомнилось Жоркино напоминание: «Статус обязывает! Смени сюртук!», когда я наряжался во что горазд перед деловой встречей. М-да… В отличие от меня Юра зимой наряжался в сноубордиста, летом в яхтсмена, в казуальные времена года носил актуальные бренды и не пропускал ни одно знаковое мероприятие. Вот что такое статус! Юрик выучил Жоркины уроки на ять! Хорошо, что я не был наемным менеджером, вынужденным позиционироваться в любом месте в любое время. Я барахтался в другой лиге: «Стань супербогатым или сдохни, пытаясь». Пока не сдох. Но и лицом на обложке Форбса не стал... Давний Жоркин прогноз сбылся: дым сражений у Белого Дома развеялся, победители получили право на грабеж и вспоминали былое. Впрочем, наградные колодки для ветеранов не ввели. Ориентировка «кто есть кто» осуществлялась по косвенным признакам. Чтобы меня принимали за того, кем являюсь, пришлось кататься с охраной в двух «крузаках», менять «Брейтлинг» на «Patek Philippe Perpetual Calendar», надевать костюм за десяток килофунтов и небрежно бросать в разговоре: «Ницца с Малагой многолюдны и быдловаты. Много русских. Если что – я в Танбридж Веллс сычую. Милости просим!» Будете проходить мимо – проходите мимо! Смешно признать – в английском доме ни разу не был. И вообще, за всю жизнь вдумчиво посещал заграницу три раза – Лос-Анджелес три года назад, алкотур в позапрошлом году и вояж с Лизой в этом. Дюжина поездок вскользь не в счет. Рутина на пару-тройку дней: заселиться в номер отеля после обеда, на ужине встретиться с нужными людьми, в остальное время ощущать бессмысленность существования, точь в точь как у МакДональдса на Тверской 5 лет назад. Мимо проходила чужая жизнь, наполненная смыслами, в моей смысла не прибавилось. Расстался с иллюзиями, ничего взамен не получив. В этом году планировал в октябре отправиться в Лондон на три-четыре месяца для окончательного перевода Промы из калмыкского каганата под корону британской королевы. И обустроиться заодно. Похоже, отменяется план. Я хлебнул виски. Юра сунул под нос экран ноутбука: – Смотри на графики. Безрадостная тенденция. Прямоугольники вдоль временной диаграммы один другого меньше, если смотреть с января по август, вгоняли в тоску. Развернуть |
Мы заехали под мостМы заехали под мост, аккуратно припарковались, не спеша выгрузились.– Так, освещение отличное, – сказала она, глядя на солнце. – С этого места пойдешь по взмаху моей руки. Не суетись,... Мы заехали под мост, аккуратно припарковались, не спеша выгрузились. – Так, освещение отличное, – сказала она, глядя на солнце. – С этого места пойдешь по взмаху моей руки. Не суетись, будь естественным, как на кассете. – Откуда она ? – Мастер передал. Можем не снимать, но... – она замялась. – Что? – Работа есть работа. – В шаре, в голубой комнате ты была? – Да. – Это тоже была твоя работа? – Не думаю. – Сегодня ночью тоже работала? – Дурак, – она обняла меня и впилась губами в мои. Когда я начал оседать от силы поцелуя, она, глядя глаза в глаза, сказала: – Я люблю тебя сотни лет. Я продала душу дьяволу ради сегодняшней ночи. Пришел черед расплаты. Я люблю тебя больше, чем жизнь, и ненавижу чуть меньше, чем люблю. Отпустив меня, оставив одного, она поднялась на мост, встала рядом с Жориком, направившим на меня объектив и что? ... махнула рукой... … прошептала: «иди». Я сердцем слышал: «Иди, не трусь. Будь сильным и гордым, каким я тебя полюбила» Я махнул ладошкой, развернулся и сделал шаг, второй, третий... Давным-давно сжигал ее на костре? Из-за нее отправился в пески? Сотни лет? Она ненавидит меня за свою любовь? Как такое может быть? За все приходится платить. За чужую любовь, которую не заметил. За свою любовь, о которой мечтал... Да! Я самый счастливый человек во вселенной. В моей жизни была искра, которая стоила всего! Скрип тормозов, пятно машины на мгновение отвлекли от дум, но только на мгновение. Вспышки огня, пославшие в грудь тридцать-сорок грамм свинца, не помешали, нет, только помогли, создав в моем сознании, широкими мазками набросав ярко-красный фон, над которым в золотом сиянии света легкокрылым ангелом парила она, единственная, неземная, все такая же недостижимая и далекая, как вчера, как сто, как тысячу, как десять тысяч лет назад... Развернуть |
Зайдя в квартиру, столкнулся с ней,Зайдя в квартиру, столкнулся с ней, выдохнувшей:– Думала, ты пропал.– Здравствуй, – я протянул ладонь с подарком. – Вот. Тебе.Она опустила взгляд, улыбнулась:– Мне?– Не... Зайдя в квартиру, столкнулся с ней, выдохнувшей: – Думала, ты пропал. – Здравствуй, – я протянул ладонь с подарком. – Вот. Тебе. Она опустила взгляд, улыбнулась: – Мне? – Не нравится? Она улыбнулась и, не взяв перстень, прошла в комнату. Там села в кресло, глянула на меня: – Я думала, у тебя ничего нет. Роскошный подарок. Спасибо. – Ерунда. Мне для тебя ничего не жалко. Она приподняла бровь то ли с полувопросом, то ли с полуиздевкой. Я подтвердил: – Что было, есть и будет – ерунда. Вчера я понял, что в моей жизни было все. Единственное, чего не хватало – это ты. Раздался грохот закрывающейся двери и в квартиру ввалился Юрген, странно похожий на... Кого же напоминал этот крепкосбитый немчура? Быть не может! Жорика! Юрген-Жорик шлепнул веселым взглядом: «Салют, Ромка!» и направился к видеодвойке «Шарп», на ходу доставая из сумки кассету. Явился Жорик собственной персоной. Но как? – Не ломай, голову, – она встала, подошла и провела мягкой ладошкой по моему лбу. – Я работаю репортером на канале РДФ, Юрген – оператор. Сейчас поедем добивать вчерашний репортаж. Ты готов? – Да. – Отлично. Юрген, покажи, что будет. Юрген вставил кассету в видеомагнитофон, поколдовал пультом. Телевизор показал набережную Москвы-реки чуть дальше Кремля, за шоколадной фабрикой. После недолгой панорамы сосредоточился на нелепой фигурке. В пару секунд сожрав расстояние, объектив камеры показал мое лицо. Не может быть! Я смотрел на экран «Шарпа» и видел белое, смятое болью собственное лицо. Я поднимал руку, махал оператору, разворачивался, расправлял согбенные плечи и уверенно шагал прочь. Но... что это? Камера перескакивала на красный «БМВ», подъезжающий ко мне. Мое тело в телевизоре поворачивалось к автомобилю, откуда высовывался ствол, извергавший вспышки. Тело валилось на тротуар. Не имея сил оторваться от экрана, я выдавил вопрос: – Это что? – Репортаж на пять баллов, – отрапортовал Юрген. – Случайно оказались в нужном месте в нужное время. – Это был я? – А кто еще? Я перевел взгляд с телевизора на нее и ничего не увидел из-за навернувшихся слез. – О, перстенечек вернулся, – до сумасшествия знакомый голос Жорика вытащил меня из полуобморока. Я вытер глаза и увидел теперь точно не Юргена, а Жорика, цапнувшего перстень и тершего об свитер. Поймав мой взгляд, Жорка заржал: – Ха-ха, Ромка, вернулось колечко! Что происходит? Я стоял столбом и хлопал глазами. – Отдача долгов, Рома. – Жорик подошел ко мне и вручил листок с моим кровавым отпечатком. – От жизни ты получил все, ну, почти все. Фразу «в моей жизни было все» произнес при свидетеле. Как договаривались, без обмана. В общем, жизнь – говно. Пора возвращаться. – Как возвращаться? – Только что показали. Слепой, не видел? Через полчаса выезжаем. – Постой, как выезжаем? Как? Как я мог сказать, что в моей жизни было все, если за эти пять лет ничего не было? Черт побери! Я так и не заехал ни разу ни в Бугуруслан, ни в Бугульму. Эти города – сто километров друг от друга были моей идеей фикс. Пять лет я хотел попасть туда и посмотреть на план-капкан, ведущий к успеху на раз! Пожил немного, факт. Для чего? Что должно произойти, чтобы со спокойной душой вернуться туда, где скрепил кровью договор? Чудо прошедшей ночи есть цена жизни? Нет! Что-то должно быть еще. Какая-то другая звезда должна освещать мой путь, не только сияние ее серых глаз. Единственное, что я понимал – мой аналой не остался пустым. – Ну что, студент, готов? – прервал полубытовые-полурелигиозные размышления Жорик. – Другой способ возможен? – А запросто, – хмыкнул он. – Можешь прыгнуть в речку вниз головой, как собирался давеча. Но лучше три литра Джемисона выжрать и таблетками закусить. Есть рецептик. Помнится, случай был... Впрочем, тебе неинтересно. Она, ночная греза, ставшая реальностью, вернула на землю: – Предложенный способ перехода – самый быстрый и лучший. – Отказаться можно? – Можно, но зачем? – сбоку возник Жора. – На нет и суда нет. Не хочешь выполнять условия договора – живи как знаешь. Удачи не будет. Жизнь станет беспросветной. Сколько продлится? Без разницы. День будет как год, а год как день. Вадима утром видел? Отказался уходить, лишенец. Ты тоже можешь бомжевать. Я переводил взгляд на нее и на Жорика. Жорик продолжал тарахтеть: – Ты чего как маленький? У нас из десяти клиентов девять в полном в отказе, как Ефимыч с Вадиком. Знать ничего не знаем, идите на хуй. Можешь послать нас тоже. Пункт номер сто сорок шесть. Официальный отказ заказчика с рекомендацией исполнителю следовать на хер утеревшись после отказа в расчетах. Читал? – Не читал. Поехали. Развернуть |
Я проснулся от ощущения счастьяЯ проснулся от ощущения счастья, переполнявшего тело и вытекавшего на пол, на улицу, за город, чтобы заняться зарей.Алый свет резал горизонт и сулил новый день, простой и радостный. В... Я проснулся от ощущения счастья, переполнявшего тело и вытекавшего на пол, на улицу, за город, чтобы заняться зарей. Алый свет резал горизонт и сулил новый день, простой и радостный. В груди клокотала лава счастья, любви и надежды. Теперь все должно перемениться. Я чувствовал, что черная метка, с которой прожил пять лет, пропала. Я освободился от заклятья! Отпечаток моей ладони на сатанинском клочке бумаги, хранившемся в сейфе, исчез. Я проверял. Я специально за этим приезжал в офис и фиксировал пепелище на месте кабинета. Ах! Я по-прежнему жив и более того – счастлив! Властелин той стороны мира грозил, что в случае пропажи отпечатка, я вернусь к нему. Но нет! Этого не случилось! Я жив! Жорик, мой злой гений, пропал, а я все еще, все еще жив. «Я начну новую жизнь. Господи! Наконец-то я счастлив. Спасибо тебе, если ты есть!» – воздал я хвалу всевышнему, первый и последний раз в жизни став верующим. Любовался ею, сопевшей рядом. Я не имел понятия: кто она, откуда, но во мне клокотала уверенность, что знаю ее тысячи лет и не расстанусь с ней столько же. Ее тело есть продолжение моего. Я буду с ней вечно. Повторно проснулся в холодной кровати, один. Предчувствие счастливой жизни содрогало тело, вынуждало заняться действием. Я вскочил, оделся, прошел на кухню и, выдохнул «Надо же!». На столе дожидались внимания пузатая бутыль сока, кусочек кекса и половина яишенки. После завтрака родилось решение прогуляться. Ах! Погода оказалась под стать настроению. Чистое небо без облачка явилось отражением души – высокой, бездонной, незамутненной. Я чувствовал себя новорожденным. Щурясь на солнце, прошелся двориком до арки, вышел на Ленинский проспект. Что дальше? Куда идти? Повернул направо к центру, к «Мелодии»... На подходе к магазину встряхнул скрипучий противный голос: – Эй, Рома. Я обернулся на зов. Колдырь, мерзкий, гнусный, пахнущий мочой и гнилью, до омерзения похожий на Вадима-Пиночета, обращался ко мне. – Я? – Ты, Рома, ты, – просипел он. – Подойди. Я огляделся. Никого рядом не было, только вонючий бомж у входа в магазин. – Чего тебе? – спросил я, досадуя. – Недорого продам, Ромка. Деньги нужны позарез, купи, – на одном дыхании выдал бомж. Я поморщился, глянул в грязную, заскорузлую руку и потерял дар речи. Там был перстень невиданной красы, переливавшийся водопадом ярких красок, сиянием лучей и блесток. Сунув руку в карман, вынул пачку долларов. Выцепил из пачки треть, должно хватить, чтобы подняться со дна, если Вадик не дурак. Но он дурак, деньги потратит на полсотни доз и сдохнет. Перстень оказался в моем кармане, я развернулся и пошел обратно. Развернуть |
Мы поднялись на седьмой этажМы поднялись на шестой этаж. Она открыла черную дверь и впустила в гулкую, огромную – полдесятка комнат – квартиру. Из немногочисленной мебели поразила двухспальная кровать в середине самой большой комнаты.... Мы поднялись на шестой этаж. Она открыла черную дверь и впустила в гулкую, огромную – полдесятка комнат – квартиру. Из немногочисленной мебели поразила двухспальная кровать в середине самой большой комнаты. Я провел пальцем по покрывалу. Шелк отозвался напоминанием тела, ее тела. Где она? Я огляделся. Девчонка исчезла, лишь холодный запах «Eternity» кружил рядом, сводя с ума. Я прошелся скупо обставленными комнатами и нигде ее не обнаружил... впрочем, догадался. Плеск воды и мерный рокот душа, подсказали, что она в ванной. Вернулся в спальную и еще раз потрогал одеяло. Кажется, хранило её тепло. Излучало флюиды, щекотавшие, дурманившие и тело, и разум. Боже мой! Все отдам, чтобы оказаться под ним. – Можешь принять душ, – голос, больше чем родной, отключил сознание, развернул и заставил следовать мимо обнаженной, свежей и влажной, в ванную. Там, не приходя в себя, пребывая в сладостной сомнамбуле, я скинул одежду и залез под горячие струи. Сменил на холодный режим, потом чуть теплый. Не поборов обуявший лунатизм, вышел на зов ее голоса. Мозг расплавился, растекся, кашицей скользнул сквозь горло в грудную клетку и там, ниже сердца, пульсируя в такт, остановился. Меня окутала пелена. Я видел горы с сединой вершин, освещенных закатом, и озеро с водой синей, как нависшее небо. Я видел белого коня, спускавшегося галопом с горы. Красный свет закатного солнца звал его, требовал. И конь, достигший берега, взмывал над водной гладью и продолжал галоп в направлении меня, в направлении закатного солнца. Два коня мчались на меня: один – бледный, еле угадываемый в наступивших сумерках, второй – синий, перевернутый, скачущее под водой отражение. И оба коня звали, тянули к себе, один – вверх, другой – вниз. Видение, нежное и зыбкое, исчезло. Я увидел ее – обнаженную, прекрасную, неземную. Она лежала на кровати. Я стоял над ней, не смея приблизиться. Тысячевольтная дуга, пронзившая пространство между нами, разрядила напряжение. Я бросился к ней, она обняла меня и впилась своими жаркими губами в мои. Свершилось! Свершилось! Свершилось! Свершилось! Свершилось! Свершилось! Развернуть |
Я встал спиной к КремлюЯ встал спиной к Кремлю, лицом к Дому на набережной. Оператор пометался в поисках нужного ракурса, глянул в приборчик и каркнул на немецком. По ее лицу скользнула тень недовольства. Она... Я встал спиной к Кремлю, лицом к Дому на набережной. Оператор пометался в поисках нужного ракурса, глянул в приборчик и каркнул на немецком. По ее лицу скользнула тень недовольства. Она подошла ко мне: – Юрген говорит, что освещение слабое. Мы не могли бы встретиться с вами завтра с утра? – Ради бога. – Где? Где? Если бы знал, имел хоть малейшее понятие, где проведу ночь и где встречу восход, я б ответил. Она смерила меня долгим фашистским взглядом, хмыкнула: – Понятно. Поехали.
Мы погрузились в минивэн. Через десять минут приехали на Ленинский проспект, заехали во двор большого желтого дома на площади Гагарина. Она вышла первой, позвала за собой. Как только я покинул транспорт, Юрген умчался прочь. Она направилась к подъезду. Я поплелся вслед. Так надо. Я чувствовал это. Развернуть |
Габ мит дизер менш махен?– Габ мит дизер менш махен? – гортанная речь отвлекла от думок.Я, раздосадованный, повернулся и замер. Не смея моргнуть, пялился на женщину, приблизившуюся так, что обоняние взорвалось. Я вспомнил... – Габ мит дизер менш махен? – гортанная речь отвлекла от думок. Я, раздосадованный, повернулся и замер. Не смея моргнуть, пялился на женщину, приблизившуюся так, что обоняние взорвалось. Я вспомнил волшебный запах, принадлежащий ей, ей и только ей. Серые глаза как два протазана пронзили мою грудь. Она руководила жестами оператором с далекого, два-три метра, боку. Оператор при огромной видеокамере суетился и подстраивался под освещение. Она артикулировала в микрофон: – Извините, молодой человек. Германское телевидение РДФ. Можно задать несколько вопросов? Что она говорит? Я не слышу. Я не понимаю. Что ты говоришь? Чего хочешь, душа моя? – Молодой человек, вы слышите меня? Что? Что такое? Ах, да. Я кивнул. – Вы не будете возражать, если зададим пару вопросов на камеру? Что? Что за ахинею она несет? – Какие вопросы? – Как вы относитесь к Москве? – спросила она. – Ненавижу. – Что? – Ненавижу. – Неудачный поворот, – пробормотала она и на немецкой тарабарщине обратилась к оператору. Тот перевел камеру с моего лица на помпезное строение за мной. – Почему ненавидите Москву? Можете уточнить? – Не знаю. Я смотрел на нее и поедал глазами. Я хотел насытиться одним ее видом. Этого достаточно для счастья. Только не отвести бы взгляд, смотреть и смотреть, наслаивать на сетчатку глаз ее отражение одно за одним. Ах, если бы можно было забить все пространство черепа ее изображением, а потом заткнуть глаза, уши и нос, чтобы жить забитым вечно! – Алло, молодой человек, – она тронула мое плечо. Очарование слетело. Я пришел в себя – Да... – Вы не могли бы доехать с нами до Кремля? Вам не трудно? – Мне? Нет. Душа моя! Для тебя все, что скажешь. Развернуть |