Обсуждение

20 - 25 сентября 1993 года

Я ошибался. С понедельника стало хуже. Выяснилось, что с работой мы не справляемся. Реклама в центральной прессе показала: контора уходит в аут после шквала звонков. Юрик, сидевший на телефоне, голову потерял. Начал заговариваться, будто торгуем алкоголем бельгийского происхождения.

Поправлять не стал.

При отпускной цене полтора доллара за шмурдяк какая разница, польский или бельгийский? Я тоже зашивался с приемом денег и отгрузкой.

Вслед за ларечниками потянулись магазинщики. Покупали гораздо больше по объему, при этом напирали на ассортимент. На каждого покупателя теперь приходилось до двадцати отпускаемых позиций.

Я крутился белкой в кабинете и видел огромную шумную очередь, где хотели купить по ящичку того, сего и этого, и еще чего-чибудь на пробу.

Я вбивал накладные, распечатывал, сверялся с наличием, обнаруживал несоответствие, вбивал цифры заново. Объявлял, что «Спуманте» и «Барензигель» кончились, зато в изобилии имеются «Кабернет» с «Мерлотом», вермут «Чинтини» и водка «Попофф». Народ ругался, матерился и морщился как от зубной боли. В их ларьках бормотуха популярностью не пользовалось. Только сладкие ликеры с шампанским для бонвиванов и спирт «Рояль» для пролетариев.

При упоминании последнего я вспомнил, что фура со спиртом уже в пути. Правда, не «Рояль», а какая-то другая жидкость, то ли «Голд», то ли «Сильвер». Надо бы отзвонить Жорику, справиться, чего и как с поставками. Не забыть бы поплакаться на нехватку кадров в «Проме». Непорядок, когда отгрузку товаров производит Петр Андреич, сторож «Терема». И вообще, надо срочно обсудить возможность расширения фирмы, окончательно договориться с Настей насчет склада.

Времени не хватало ни на что.

Вокруг шумели, кричали, взывали к совести и обещали табло начистить распаренные покупатели, клюнувшие на рекламу. Две трети грозились больше никогда здесь не показываться, оставшаяся треть требовала скидок.

Я терял интерес к происходящему. Выслушивал ругань про обещанные по телефону ликеры, взамен которых подсовывают фуфел, который так и быть купят, но в два раза дешевле, ладно, на треть дешевле, иначе кулаком в торец либо борсеткой по кумполу, на выбор... Сжав зубы, составлял накладные и ждал вечера, чтобы встретиться с Жориком.

Надо узнать, с каким алкоголем приедут фуры на этой неделе – это первый вопрос. Вопрос номер два – расширение штата, безотлагательное, как минимум двукратное. Вопрос номер три – склад.

К семи вечера понедельника, когда поток клиентов иссяк, проинформировал Юрика, что зарплатная схема поменялась, перерасчет производим еженедельно. Выдал сто двадцать долларов, получку за прошлую неделю на двоих. Половина – Юрику, другая половина – Гене, пропадавшему с утра до вечера в Хрякино. Потом объяснил новую формулу расчета. Юрик почесал макушку, но как человек практичный и разумный, сообразил, что пока есть наплыв покупателей, схема выгодна. Ударили по рукам.

Юра поехал в общагу, я поставил галочку в ежедневнике и позвонил Жорику. Доложился по сумме вырученной за день – тыща баксов!, и обозначил, что есть огромная куча нерешенных вопросов. День прошел как год! Надо бы обсудить.

Жора обещал подъехать где-то через полчаса и попросил заказать еды, как всегда – стейк и триста водки. Весь день в разъездах, с утра маковой росинки во рту не было.

Я закрыл глаза, намереваясь немного помечтать, представить другое настоящее, другую реальность. Вот перед носом шмякнулась граната. Если б был смелей и сообразительней, перевернулось бы всё по-другому! Теперь понятно, что господин во фраке мне помогал. Я, геройский герой, был призван улучить момент и бросить гранату в танкистов, пока пассажиры вагона утюжили пузами песок. Потом моим предназначением был захват танка в героическую собственность и рейд в центр местной войны. Чтоб сподручней было наступать и обороняться, собрал бы под свое командование таких же отчаянных смельчаков, как сам...

Невозможно такое... граната по-прежнему в кармане штанов, но ценности не имеет, сплошные неудобства.

Победить супостата со слов Антона не получится, ибо враг убитый наутро станет врагом живым, начинай сначала. Значит, обречен воевать веки вечные с врагами, которых не истребить. Быть хозяином судьбы и мудрым отцом-командиром – хорошо. Но стоит ли? Нет. Мне в тылу стократ лучше, чем генералу на поле битвы. Да и не способен я кидать гранаты точно в цель и управлять танком. Это Антон, очутившись без оружия в пустыне, мог добыть винтовку и устроить головомойку любому вояке. Это Антон, оказавшись на моем месте с гранатой против танковых легионов, способен чего-нибудь героического отчебучить. А я, вооруженный до зубов всем вооружением мира, мог сделать только одно – просрать вооружение ни за что. Грустно, зато правда.

Чего стесняться? Я – аутсайдер в любой борьбе за лучшую долю. Если бы здесь работали дарвиновские теории, давно бы помер.

Хм, несуразица.

Я много раз был на волосок от смерти, но везло. Черт побери, мне фантастически везло все время, пока пребывал здесь! Неспроста. Точно неспроста. Что-то за этим крылось! Надо что-то делать!

Я взъерошил волосы на голове и, сам не знаю зачем, направился к девчонке. Смутное желание пообщаться, перекинуться парой слов, просто глянуть в близкие глаза, толкнуло в ее сторону. Как только пересек линию на полу, девчонка приподняла голову. Увидела меня и вскочила испуганной кошкой, в руке невесть откуда возник метровый хлыст. Не успел сказать «Привет», как девчонка спрыгнула с кушетки и, помахивая орудием успокоения, встала в полный рост. Я сконфуженно ретировался на свою половину.

Длинноногая бестия улыбнулась, отбросила хлыстик в сторону и вернулась на место, бросая в мою сторону смешливые взгляды. Я, недоуменный, присел на диванчик и стал соображать, что бы это значило. Кажется, мне запрещалось входить на ее половину.

Что?

Она думала, будто я могу ее изнасиловать? Да на фиг она сдалась, кобыла стоеросовая. Я посмотрел на нее, смерив взглядом с головы до ног и обратно. Хех, тоже мне Мисс Огромный Белый Шар в Пустыне, два метра сухостоя. Девчонка странно глянула на меня, показала язык и отвернулась.

«Это что за детский сад? Обиделась, что ли?» – поразился я. Тоже отвернулся и спустя некоторое время сообразил, что она определенно читала мысли. Вот стерва долговязая. Из той половины прилетела и шмякнула по голове пестрая оттоманка. Точно. Читала мысли.

Я встал, прицелился и запустил оттоманку обратно, дико желая оказаться таким же точным и попасть в кошачье лицо. Попытка оказалась неудачной. Вскоре предоставился повторный шанс. Девчонка подобрала шлепнувшуюся рядом оттоманку и зашвырнула в мою сторону, вослед отправила подушку, два тапка и что-то еще, мною не замеченное. Я уворачивался от запускаемых предметов и по мере сил пулял назад. Вскоре она успокоилась и, разобиженная в пух и прах, улеглась на кушетке, предоставив возможность обозревать ее попку, чем я и воспользовался. А что? Извиняться, что ли, за свои непричесанные мысли? Как говорится, других не держим, а на обиженных воду возят.

А попка хороша! Жизнь отдам за такую!

Хорошо лежать чистым, сытым и задумчивым. Хорошо, забыв несчастья и напасти, размышлять на досуге: «Что дальше? Какое приключение на очереди?» Я вспомнил голос, приведший сюда. Это место страданий? Ха-ха-ха! Я годы готов здесь страдать, лишь бы фрукты не кончались, ванна пенилась и девчонка улыбалась изредка. Если другой сюрприз наготове – не возражаю. Заслужил, отмаялся.

Погасив отрыжку, переложился на бок.

Что за место? Почему и зачем?

Начал перебирать воспоминания. Вагон. Пески. Танкисты. Граната. Мысль о спасении, заставившая брести непонятно куда. Мужики в униформе, напоившие водой. Если верить байкам Антона, везли на рудники ворочать камни. Не довезли. Джип взорвали, я стал вольным и, хм, связанным. Да, мне везло со страшной силой, но чудовищное везение не ценил. Перетер веревки камнем и уснул. Наутро обуяла жажда деятельности. Я клокотал энергией и поперся неизвестно куда. С подобным прежде не сталкивался. Сколько помнил себя, был сомневающимся неврастеником, разумным трусом, но в тот момент обратился в бесстрашного идиота. Точно. Меня посетила уверенность олигофрена. Способность думать, анализировать и предвидеть – труха и пыль по сравнению со спонтанным решением дурака: «Делай так и баста!»

Как такое возможно?

Я всю жизнь комплексовал по любому поводу. Я боялся, мучился и страдал, сомневался в себе и в других, ни во что не верил и во всем был не уверен, но случилось странное. Кто-то переключил рубильник, и в череп подали постоянное напряжение вместо переменного. Я помнил момент, когда встал, посмотрел налево, направо, вперед, назад и, ничуть не колеблясь, решил: «Туда!» Это стало возможным под влиянием извне, уверен в этом. Как и в том, что та же внешняя сила мигнула из-за горизонта проблеском то ли водоема, то ли еще чего непонятного, эфемерного, как закатный бриз в Гонолулу, где никогда не был. Но, черт побери, я попер в ту самую Гонолулу. Я бараном забрел в пески, где в очередной раз потерял силы и разум, приготовился расстаться с жизнью. Что помешало?

Вспомнил. Рыжая тетка, которой я понравился… нет, которой понадобились мои штаны. Еще помешал я сам, увеличенный в сотни раз. Все произошедшее до той поры можно криво и неубедительно интерпретировать, но это... Этого быть не могло, потому что не могло быть никогда. Я галлюцинировал, нервишки развинтились, башня съехала. Потом приехала обратно.

Я погладил себя по голове. Никаких признаков ментальных разрушений не обнаружил, вернулся к воспоминаниям. Сытый живот помогал неспешному обдумыванию недавних событий.

Какие следовали выводы? Никаких, кроме того, что перед фруктовой комнатой, три раза чуть не сдох от жажды и усталости, десяток раз напугался до смерти и один раз чуть не окочурился от отчаяния и обиды – когда в клетке оказался. Вот самые сильные чувства, испытанные в два крайних дня. Еще терзался чувствами помельче: отвращением, недоумением, испугом, прочими реакциями организма. Натерпелся, настрадался, и после этого заявляют: «Вот место твоих страданий».

Ха! Нечего сказать. Я готов страдать подобным образом сколь угодно, лишь бы не бродить самоуверенным поленом по пустыне.

Так?

Так!

Глаза открылись от порхавшего в воздухе ощущения чужого присутствия. Кто-то находился в комнате. Да, я не ошибся. Моего уха коснулись звуки шагов. Я повернул голову и увидел высокую девчонку, направлявшуюся к кушетке у противоположной стены. Более точным будет сказать, что я увидел голый зад, принадлежавший высокой девчонке. Зад был загорелый. Мягко подрагивал половинками при ходьбе, имел форму персика и намертво приковывал взгляды. Я смотрел на него, не отрываясь, до тех пор, пока девчонка не дошла до кушетки и не улеглась там подобно кошке мягко и бесшумно. Она обратила свой взор на меня. Встретившись с нею глазами, я наконец сообразил, что девушка обнажена, то есть совсем голая, и подсматривать за нею дело нехорошее. Я покраснел и перевел взгляд на свои обкусанные ногти.

Где-то через минуту до меня дошло, что сам лежу в чем мать родила. Пошарив глазами по полу и подавив волну брезгливости от вида разбросанных там и сям сальных джинсов, вонючих носков и футболки с трусами не первой свежести, одеваться передумал. Перевернулся на живот. Начал обдумывать действия в свете неожиданного соседства: «Простирну вещички прямо в ванной. На перегородке высохнут, и все будет хоккей.»

Я покосился в сторону девчонки. Она, будто прочитав мои мысли, чуть заметно, краешками губ, улыбнулась.

«Вот стерва, – вздохнул я и передумал вставать. – Когда отвернется, тогда и постираюсь.»

Чего скрывать. Стеснялся худосочного тела, состоявшего из углов, мослов и впадин. Взращен был на картошке и хлебе, ибо в семье инженера с уральского завода мясо, овощи и фрукты трескали по праздникам. Вот и вырос тощий и нескладный. Зато девчонка была прекрасной. Высокая, может даже чересчур, что-то за 180, но – клянусь мамой! – большая часть этих сантиметров приходилась на стройные, ровные, будто выточенные самим Господом, ноги. Разглядывая их, я понял товарища, говаривавшего: «Могу простить девушке все – некрасивое лицо, отсутствие груди, скверный характер и стервозность, только б у неё были хорошие ноги.»

Эта имела Прекраснейшие Ноги с большой буквы Н. О попке, кажется, упоминал – творение без изъяна. В талиях я не специалист, но и там все было хай-класс. Грудь первоначально показалась небольшой – два выпуклых бугорка. Однако приглядевшись, я увидел не бугорки, а вполне объемные выпуклости, увенчанные рубиновыми сосками и способные плотно разместиться в ладони, ни больше, ни меньше. Про лицо нельзя сказать, что верх красоты, нет. Прекрасное и утонченное одновременно казалось простым и близким. В чем дело? В круглых серых глазах с чуть припухлыми верхними веками, смотревших на меня весело и добро? Или в носике, начинавшемся с переносицы, как классический римский и прямом вплоть до кончика, чуть вылезшего вперед и делавшего хозяйку то ли курносой римлянкой, то ли прямоносой смолянкой? Может, дело в ее по-детски пухлых губах, огненно-красных, готовых вот-вот растянуться в широкой улыбке? А, может, девчонку простило строение выпиравших скул, делавших лицо круглым, похожим на кошачье и татарское одновременно?

Не знаю.

Определенно я мог сказать одно – красавица. Помимо вышеперечисленного у девчонки были густые русые волосы, ежеминутно ею поправляемые, чтобы не падали на лицо, и странно маленькие, несоразмерные с ростом, кисти рук и ступни. Размер обуви наверняка не превышал тридцать пятый. А самое-самое главное – кожа ее тела была гладкой, безызъянной и загорелой настолько, что невозможно поверить глазам. Подобный колер можно видеть только в глянцевых проспектах пятизвездочных отелей. Только там, на фоне небывало синих бассейнов гуляли недоступные бронзовотелые ворожейки в бикини, дарили улыбки «Велкам!», и кожа их, подкрашенная чародеем-ретушером, зазывала и манила, манила и зазывала. Я погладил восторженным взглядом ее тело, скользнул по округлостям и свалился на грань влюбленности.

– А к-как вас зовут? – чуть заикаясь и силясь потушить внезапный жар в груди, спросил я. Девчонка кинула на меня холодный взгляд, встала с дивана и невесть откуда взявшимся прутом начертила на ковре черную линию, разделившую комнату на две половины. Потом отбросила прочь прут и поводила из стороны в сторону указательным пальцем, мол, линию пересекать нельзя. Захлестнувшее волнение, предвещавшее возникновение сильного чувства, моментально сошло на нет.

«Странная шпала, – подумал я и встал. – Обойдемся без тебя как-нибудь. Чего там на завтрак?»

На завтрак опять трава – овощи, фрукты, ягоды и немного хлеба. Подкрепившись, я еще раз глянул в сторону девчонки, погладил себя по животу и вздохнул: – Однако.

Потом подумал и добавил: – Хорошо

Пробуждение оказалось неприятным. Пузо мерзким образом – егозя, бурля и пучась – напоминало о своем неудовольствии, а горло коробила гнилая отрыжка. Фу! Фу! Фу!

Хм.

Журчание воды под боком настроило на оптимистический лад. Тело зудело, ссаднило, источало мерзкие запахи и чесалось, но не беда! Я знал, как ему помочь – принять ванную!

Взял со стола кувшинчик, отхлебнул сока и, скинув вонючие одежды, бултыхнулся в ванную.

Ох! Похорошело в момент.

Мылся долго, сосредоточенно, с огромным удовольствием. Когда кожа приобрела бледно-розовый цвет и от соприкосновения с ладонью стала потрескивать, я удовлетворенно охнул, ухнул и вылез из ванной. Оглядевшись в поисках полотенца и не найдя ничего похожего, вытерся футболкой, то есть смахнул капли воды с фасада. Остальное оставил на потом, вспомнив термодинамику и прочее, изучавшееся на младших курсах. Махнул рукой: «Само испарится!»

Сглотнув слюну, глянул на столик с фруктами-овощами-корнеплодами. Мозги побуравила мыслишка «А не пожевать ли?» и пропала. Смутное чувство остановило. Что-то в комнате показалось неправильным. Что именно? Я покрутил головой и оп-па! наткнулся взглядом на высокую синюю перегородку, стоявшую в углу комнаты. Хм. Вчера ее не было.

Заинтригованный подошел к перегородке, потрогал. Ощутил на ладони теплую шершавость пластика. Задумался: «Откуда, из чего, из какого небытия возникают по мановению неведомой волшебной палочки реальные осязаемые вещи? Что творится со мной?»

Ответ найден не был.

Я не расстроился. Махнул рукой и заглянул за перегородку. Ничему не удивившись, обнаружил сверкающий белизной унитаз. «Дорога ложка к обеду» – подумал я и справил малую нужду. Потом – не пропадать добру! – решил сходить по-большому. Уселся на унитаз, сосредоточился и… это что такое? Заметил сиреневый клочок бумаги, торчавший из стены. Что за эклога?

Потянул за клочок и вытащил полметра туалетной бумаги. Это показалось очень интересным, даже забавным. За минуту с небольшим я вытянул наружу метров сто мягчайшей бумаги, после чего она кончилась. «То-то же!» – удовлетворенный подумал я и стал прикидывать, как бы засунуть ее обратно. Ничего не прикинулось, не придумалось. Невероятно, но это так – в стене никаких щелей, отверстий и тому подобного не было. Стена оставалась ровной и гладкой, без изъяна, как кожа на попке трехлетнего ребенка. Покумекав так и эдак, я махнул рукой. Часть бумаги использовал по назначению, остальное задвинул ногой за унитаз и, довольный собой, вышел из-за перегородки, обозначавшей туалет. На душе было приятно и легко. Тело, очистившееся и облегченное, изнывало и млело.

Хорошо!

Я растянулся на диванчике. Не глядя, нашарил на столе фрукт – им оказался абрикос – и, задумчиво жуя, уставился в потолок. Захотелось основательно поразмышлять о творящихся чудесах, подытожить прожитые деньки, сделать далекоидущие выводы и все такое... Не тут то было. Принявшее горизонтальное положение тело обуялось ленью, восхитительно сладкая истома обволокла сознание... пришлось вздремнуть. 

Комната оказалась большой – метров шесть на восемь. Свет струился из десяти светильников по периметру потолка. В воздухе носилось голубоватое подобие пыли, но не пыль, другое... Оно рассеивало десятикратное свечение и создавало эффект присутствия в ночных грезах. Да, именно такое ощущение пространства и такие световые видения предшествуют погружению в сон. Эфемерные частицы ласкали тело, освобождали от усталости, окунали в забытье... Давно не было так хорошо. Где я оказался? Зачем?

Я оглянулся и в стене за собой не увидел двери, закрывшейся секунду назад. Что такое? Я провел ладонью по стене – никаких выступов и шероховатостей. Ровная замшевая текстура, скрывшая все, что предшествовало моему появлению здесь.

Будет так! Я направился в дальний конец комнаты. Там стояла кушетка, покрытая голубой шелковой простыней. В ее изголовье лежали две синие подушки. «Отосплюсь до чертиков» – заныло в голове. Ноги быстрее мысли донесли до кушетки.

Собравшись рухнуть, я подошвами ощутил тремор, оглянулся и обомлел. У противоположной стены возник из ниоткуда вычурный столик с гнутыми ножками, лакированная поверхность которого – быть не может! – ломилась от яств. Я проморгался, потряс головой... из пола вырос стул, резной с тонкими ножками и отделанными голубым атласом спинкой и сиденьем. Чуть позже из пола вылезла шикарная ванна цвета ультрамарин, сверкавшая, искрившаяся в лучах света, с хлопьями пены, свешивавшимися через край, с тонко и сладостно журчавшей водичкой. Я не поверил, зажмурился и снова открыл глаза. Увидел рядом с ванной и столиком диванчик, такого же нежно-голубого цвета, как все остальное здесь. «Интересно девки пляшут по четыре штуки в ряд» – вспомнил я поговорку бабушки Нюры из далекого-предалекого детства, только поговорка и добрый взгляд поверх диоптрий остались в памяти. Давно это было.

Разбираться что к чему откуда и зачем я не стал. Отбросив прочь воспоминания детства и пожелания сна, я развернулся и направился к столику. Решил, что актуальней будет набить брюхо жратвой, отмыться-помыться-освежиться и только потом заваливаться на боковую. Дойдя до столика, потер чумазые ладошки об штаны. Не глянув в сторону ванной, принялся хватать и отправлять в рот разнообразные фрукты-овощи. Названий половины плодов не знал, но делу это не мешало.

Как поросенок, добравшийся до корыта с ботвиньей, в пару минут нажрался до барабанного состояния живота. Потом залил содержимое желудка соком экзотического фрукта и протрезвел, согнал хмель обжорства. Еще бы. Вспучило живот. Стало больно и гнусно, как на душе, так и во внутренностях. Скрежеща зубами от мявшей боли, я повалился на диванчик и, ворочаемый с бока на бок резями в кишечнике, уснул. Сон отодвинул на задний план мысли и ощущения. Реальность исчезла в тумане забытья. Желудочно-кишечный тракт успокоился. Мозг отключился. Процесс жизнедеятельности свелся к туману в мозжечке.

Я утонул в отчаянии, погрузился на самое дно. Сколько времени там пребывал – не помню. Кажется, долго, очень долго, невыносимо долго. Разбив мозги, иссушив запас жидкости в глазах, встал и огляделся. Камера три метра на два. Под потолком, нависавшим круглым сводом, стояли три шершавые стены без окон и на месте четвертой – стальная решетка, толстенные прутья которой гарантировали долгое пребывание здесь.

Я покарябал пальцами пол, твердый как дерево, вздохнул: «Подкоп невозможен». Прильнул к решетке и стал вглядываться в коридор, ища спасение снаружи. Сам спастись не мог.

Наивно и глупо рассчитывать на помощь извне, но что я мог поделать? Нельзя придумать более отчаянного положения. Я пребывал в пустом подвале возвышавшегося над пустыней шара.

Когда бродил по пескам, отчаяние тоже посещало меня, но существовала иллюзия свободы. Я мог пойти туда, мог пойти сюда, мог лежать и на все плевать. Я мог передвигаться или не передвигаться. У меня был выбор. Хотя, в сущности, и там находился в западне, в клетке, большой, без стен и решеток, но клетке.

Да, безумный мир, в котором я оказался, клеткой и был. Но, странствуя по пескам и камням, я не переживал, что лишен привычного уклада. Меня окружали происшествия, приключения, видения, и надо признать, в любой момент была возможность встать и отойти. Там существовала иллюзия выбора. В камере такой иллюзии нет, все однозначно: сиди на полу и подыхай от жажды, голода и тоски, успев перед смертью уяснить, что свобода – ничто, пшик, самообманка. Всего лишь иллюзия выбора и не более. Чем больше сможешь вообразить вариантов, тем более свободным кажешься. В моей клетке вариантов никаких. Двенадцать кубометров доступного пространства не оставляли места для иллюзий. Каким бы буйным воображение не было, оно обречено на созерцание тюремных стен. Собственно, моя предыдущая жизнь по большому счету являлась таковым созерцанием. Только там к казематным стенам убогого существования были пришпилены веселые картинки окружающего мира. Здесь смысл существования обнажился в полной мере, и надо что-то с этим делать. Покончить раз и навсегда?

Взорвать гранату? Это мысль! Господи, как это пошло, самоубиваться в убогом подвале, но что я могу поделать? 

Хрустнул песок под чьими-то ногами, лязгнул замок, и со скрипом распахнулась решетка.

– Здесь не поминают имя Божье и самоубийство запрещено. Здесь страдают без слов, – тихо и зловеще прозвучали слова из ниоткуда. Голос показался баритоном, много раз слышимым ранее. Его хозяин объяснял несуразности, происходившие вокруг. 

Дверь открылась. Я встал и в три шага вышел из камеры. Узкий проход, ряды пустых камер по бокам, низкие своды.

– Следуй за мной, – сказало нечто, и пошаркивание невидимых шагов стало удаляться от меня. Отогнав мысль «как следовать за тем, чего не видишь?», я пошел за звуком, шаркающим впереди. Мы прошли до конца коридора. Там нас ждал открытый лифт. Следуя за шуршанием, я зашел внутрь. Створки лифта сомкнулись. Я огляделся и в четырех зеркалах, огромных, с пола до потолка, обнаружил свой взгляд. За взглядом отражался опять я в полный рост, но миллионы раз умноженный с четырех сторон. Никого в лифте кроме меня не было. Тем временем подъем прекратился, и в воздухе прозвучало:

– Вот место твоих страданий.

Дверь лифта распахнулась. Я вошел в большую комнату, наполненную чудным голубоватым светом, и остановился. Дверь лифта закрылась.

Тотально синий небосвод – чистейший циан без примесей! – искрился в лучах огромного как бы солнца. Безупречный источник света заливал анилиновыми лучами ландшафт бездонной красоты – яркий, броский, расписной. Изумрудные травы в полный рост, экзотические цветы всевозможных красок и оттенков, пальмы, рододендроны, кипарисы и прочая флора, виденная только в «Клубе кинопутешествий», густо, щедро, как попало без оглядки на топографию и почвоведение расцветала, кустилась и колосилась везде, где можно и нельзя. За буйной зеленью вставали горы с рафинадными вершинами под облаками, в основаниях сверкали водопады, большие, маленькие, крошечные. Воздух звенел чистотой.

Голова пошла кругом от увиденного. Я чуть не сорвался вниз, в фиолетовый сумрак. Посопел, собираясь с силами, и вылез из люка. Огляделся еще раз и присвистнул. Красотища неземная!

Я направился к горам, не таким далеким как казалось первоначально. Километра полтора топать, не больше. Через полчаса стоял у водопада, блиставшего струйками в обрамлении изумруднолистых дерев и пальм, точь-в-точь как на гобелене у двоюродной тетки на даче. Журчание воды натолкнуло на практический лад. Я подставил ладоши под струйку и пил, глотал, захлебывался... не напивался. Вода падала в желудок, но жажду не утоляла. Пить хотелось нестерпимо. Я, раздосадованный, плеснул воды на лицо и огляделся. Какой толк от водопада, не утоляющего жажду и не освежающего? Может, этот пейзаж, кроме как радовать глаз, ни на что не годится? Я повалился на траву лицом вперед. Уф, хорошо. Трава казалась настоящей – зеленой и густой. Нежнее шелка, мягче пуха она держала тело на весу.

Хм. Странно.

Трава, абсолютно натуральная на ощупь, не имела запаха. Я втянул в грудь воздух. Никаких запахов обоняние не распознало. Ладно, пусть. Буду лежать, набираться сил. Лежал минуту. Жажда пропала, но чувство усталости не исчезло, тело испытывало неудобства. Трава прогнулась до земли, и я пластался на холодном жестком грунте. Неприятно. Кое-как приподнявшись, борясь с непослушным телом, сделал пару шагов, повалился на траву. Через минуту еще и еще. Хотелось уплыть по траве в беспамятство.

Не получалось.

Я проваливался к земле, больно стукался коленками, локтями, лицом и всем остальным, в момент замерзал и снова, превозмогая усталость, вставал и делал шаг для того, чтобы повторить. Метров через тридцать заметил, что шаги стали даваться неимоверно тяжко, будто взбираюсь в гору. Я перестал смотреть под ноги, огляделся и обомлел. Под тяжестью нагромождений конструкция этажа начала рушиться. Дальняя часть пола, оставшаяся позади, колыхнулась и посыпалась вниз. Часть, на которой я находился, медленно вздымалась вверх. На меня дунуло горячим и душным. Пол, свалившийся вниз, явил не фиолетовый этаж... внизу бесновался оранжевый вал огня. Внизу полыхал пожар. Я побежал прочь. Бежать становилось тяжелей, подъем становился круче. Я не понимал, зачем бегу, куда... Крутизна склона превышала сорок пять градусов. Я не бежал, а карабкался всеми конечностями вперед. Страха не было. Мной владели изумление пополам с остервенением. Горы, недавно манившие вершинами, завалились вбок. Водопады тоже завалились и стекали по диагонали. Черт! Вода падала наискосок, справа сверху влево вниз! Все было как нарисованное. Я это видел, осознавал, не понимал, как такое может быть, но продолжал лезть вперед и выше, будто там ждало спасение.

Раздался треск. Свалился вниз кусок этажа, совсем близкий.

Я огляделся. Треть окружавшего пространства полыхала, плавилась как пластмасска. Я припустил, что было сил, теперь карабкаясь по отвесной стене. Стоп! Я увидел в полу – или в стене? – дверь. Натуральную деревянную с латунной ручкой. Я толкнулся и вывалился в пустынный коридор с белой ковровой дорожкой и двумя десятками дверных проемов. Что это? 

Больничные покои, стерильные, безлюдные, пустые?

Неважно. Туда!

Дверь захлопнулась за спиной.

Половину коридора я одолел быстрее собственного визга, потом успокоился, перевел дух и побрел куда получится. Любопытства не испытывал.

Надоело! Хочу жрать и спать, аттракционы достали! 

Разговаривая сам с собой, топал по коридору. Дойдя до середины, остановился, обнаружив перпендикулярный коридор, на каменном полу которого ковер отсутствовал. Сворачивать или идти прямо? Конечно, прямо! Все время прямо!

Я сделал шаг, и в это время слева, в конце нового коридора, мелькнуло нечто стремительное и раздался рык. Волосы встали дыбом. Нервные окончания задрожали, как ударенные током. Звериный рык повторился. Более яростный, чем в первый раз, он толкнул меня.

Я, не поворачивая голову в сторону зверя, бросился прочь. Сквозь биенье крови в ушах донесся топот лап, сопровождаемый цоканьем когтей о каменный пол. Я что есть мочи помчался вперед, не зная, есть ли там выход. Зловещий, душу раздирающий цокот внезапно исчез, и мерный топот стал тише и глуше. Понятно, зверюга побежал по ковру. Это совсем рядом! Ай-ай-ай! А-аа-ааааааах!!!

Издавая на ходу истошный крик, – так легче было бежать! – я достиг конца коридора. Уперся в стенку лбом, готовый пробить, прогрызть, процарапать насквозь, и боковым зрением заметил металлическую лестницу. В один прыжок метнулся к ней и, пролетев вниз метров пять, приземлился на рыхлый грунт. Что такое? Я оказался не внутри шара и не снаружи в песках, но в длинном погребе. Сломя голову побежал мимо пустых камер со стальными решетками. Сзади послышался рев, удар лап об землю – зверюга прыгнул вслед за мной! – и частый топот. А силы меня покидали. Мышцы кричали мозгам: «Все! Пять шагов и баста! Ноги подкосятся от усталости! Тело превратится в мешок страха и бессилия!»

Будь что будет! Я толкнулся в камеру, решетка подалась, открылась. Заскочил внутрь, захлопнул за собой решетку и клацнул засовом, чтоб закрыться, спастись от зверюги толстенными стальными прутьями.

– Уф! – выдохнул я и дернул решетку. Прочность сомнений не вызвала, каким бы мощным ни был зверь, преследовавший меня. Засов тоже надежен.

«Накось выкуси!» – я довольный прислонился к стене, вытянул ноги и, захлестнутый любопытством, принялся ждать зверя. Хлопнул по карманам, нащупал гранату, воодушевился. Разъяренный рев становился все громче и ближе, все ужасней и чудовищней. Когда в висках заломило от его силы и мощи, рев промчался мимо абсолютно бестелесный и вскоре растаял.

Я пугался звука. А мог ли он причинить вред?

Я подошел к решетке и дернул засов. Тот не тронулся с места. Еще раз дернул. Ручка с хрустом оказалась у меня в руке, засов остался на месте.

Ох! Я подергал решетку. Без толку. Потряс засов. Безрезультатно. Я принялся бить и пинать стальные прутья, но только отбил кулаки и коленки. Вот это да! Замуровал сам себя! Слезы в три ручья хлынули из глаз. В более отчаянное положение попасть невозможно.

Небесная струнная музыка звучала в круглой зале метров тридцать-сорок диаметром и потолком за пять метров. Бирюзовый пол блестел отраженным с потолка светом. Стены голубого мрамора с сотней лампочек создавали ориентальный узор. В другом конце залы вела вверх крутая, сверкающая хромом, лестница. Я повертел головой. Хм, из мебели – лестница на второй этаж.

Ничем не объяснимое чувство эйфории подтолкнуло к лестнице. Ноги сами понесли по ступеням наверх. На втором этаже обнаружил то же, что ранее. Бледно-розовый пол, сиреневые стены с узорчатой россыпью ламп. Единственное отличие – все было раза в два больше. Делать нечего. Одним махом преодолел и залу, и лестницу, поднялся на третий этаж и поразился. Фиолетовое пространство, но вместо ровного пола сельский грунт – галька, щебень, булыжники. Стены обклеены фотообоями с изображением космического ландшафта, показавшегося знакомым. Точно. Этот пейзаж окружал меня во время встречи с Антоном. Очень похоже нарисовано, гиперреалистично, не хватало звукового оформления в виде канонады далекого боя. Едва заметное жужжание некоего насекомого доносилось до ушей. Из-за нарисованной на противоположной стене скалы выскочил легковой автомобиль без крыши. Давешнее жужжание превратилось в совокупный шум мотора и трансмиссии. Автомобильчик, натужно одолев бездорожье, подкатил ко мне. Я остановился как вкопанный.

А-аааа. Э-ээээ. Что такое?

Автомобиль, подобие старой «Волги» со спиленной крышей, тарахтел передо мной. За рулем сидел мужчина, смутно знакомый. Настолько смутно, что не мог вспомнить, в какой из предыдущих жизней видел его – в детской, школьной, институтской или уже здешней.

Где же? Вспомнил!

Он тоже ехал в метро.

Водитель махнул рукой:

– Здорово, шкет. Тетку рыжую видел? Без трусняка шарохается тут.

– Нет, – непонятно зачем, соврал я.

– Черт! Где же эта Звезда Ивановна? – водитель еще раз махнул рукой. Взгляд был лихорадочный: метался по доске приборов, по мне, по боковым зеркалам, по стенам, ускакивал в потолок и шмякался вниз на ручку переключения передач. Водитель был на взводе, как сжатая пружина, готовая разжаться. Я инстинктивно сделал шаг назад. Машина вздымая клубы пыли рванула к стене, от которой начался мой путь. Я в изнеможении рухнул.

Что теперь?

Я водил ладошкой по приятному на ощупь песку и не мог ничего понять. Странное место, странные люди, странные ситуации и я, один-одинешенек, неприкаянный, никому не нужный, ничего не понимающий. Что делать? Куда идти? За чем? Вот мужик машину добыл, бабу ищет. С какого перепугу ответил ему, что не видел? Хм. Мог бы припомнить: «Видал такую. Надо доехать до стены, спуститься на три этажа вниз, выйти из шара и через пару километров найдешь рыжую тетку в красной тряпочке. Возможно, без трусов.»

Бред!

Я откинулся на спину, посмотрел на небо... тьфу, на потолок... или на небо? Тучи плыли со стороны камней куда-то вдаль, обтекая… лестницу. Точно. У стены стояла лестница, ведшая прямо в небо. Я вскочил и по ковровой красной дорожке, невесть откуда появившейся во владениях фиолета, побежал к лестнице. Вскоре на высоте двадцати метров рассматривал обтекавший густой пар и люк над головой. Толкать или спуститься вниз? Было страшно и в то же время любопытно. Я толкнул люк. С излишней силой. Тот, невесомый, отлетел в сторону. Я просунул голову в отверстие и обомлел, попавши в сказку.

Пыль улеглась, толчки прекратились, гигант растворился в розовой дымке. Пропал. Почудился. Видение, галлюцинация, сивый бред.

На душе полегчало. Фух! О чем я думал до появления Вероники? Вспомнил! Лечь и сдохнуть, превратиться в кусок мяса, никому не нужного, никому не знакомого, и стать бастурмой. Но сначала поглубокоумствовую о видении. Оно посетило неспроста. Может, показывало выход? Неплохо бы глянуть куда.

Я, сомневаясь в собственном трезвомыслии, взобрался на вершину бархана и радостно закричал: «Есть!» На самом деле следовало орать: «Нет!» Передо мной лежала нетронутая целина. Никаких следов – ни моих, ни великана, вообще ничьих!!! Это показалось добрым знаком. Похоже, выбрался из гиблого места и мог двигаться вперед, туда, где мелькали на горизонте загадочные блестки. Туда, где растворился в красном мареве гигант. Туда, где могла начаться новая жизнь, без оставленных ранее следов.

Обрадованный и обнадеженный, я пустился в очередной раз покорять пески. Небо было красным. Пески белыми. Настроение боевитым.

Шаги стали легкими и упругими. Ступни не проваливались вглубь как прежде, но уверенно отталкивались от твердой поверхности. На секунду отвлекшись от цели, я глянул под ноги и заметил блеск. «Интересно» – подумал я, нагнулся и потрогал песок. Под ним лежало твердое и холодное нечто. Я аккуратно сгреб песчинки в сторону и увидел себя. Остолбенев, вытаращился в собственные глаза. Рой догадок вспенил мозг и пропал.

Я рассмеялся: под песком лежало зеркало, которое отражало все, что должно отражать. Я улыбнулся и еще раз вгляделся в изможденное, поросшее щетиной, оскалившееся отражение. Н-да. Понятно, как теперь улыбаюсь.

Встал и, пройдя метров десять, разгреб песчинки под собой. Обнаружил тот же очумелый взгляд. Снова зеркало. И через двадцать метров. И через пятьдесят. Везде под песком лежало одно и то же зеркало.

Эге-ге.

На километры вокруг лежало зеркало, присыпанное песком. Очень интересно!

Вот только выводы, более-менее разумные, из этого не вытекали. Зеркало лежало под песком само по себе, без цели, без сверхзадач. Лежало, издевалось над моим мозгом фактом наличия и все.

Э-эх. Я шел, вздыхал, оглядывался, останавливался, опять вздыхал. В общем, размышлял об изощренных превратностях утлого человеческого бытия. Ни к чему путному морочные мысли не приводили. Махнул рукой на зеркало и обратил внимание на странность: с каждым шагом горизонт приближался на десяток метров. Тут же выяснилось, что точки, блиставшие издалека, оказались тринадцатью громадными шарами высотой с пятидесятиэтажный дом каждый. Вот это да!

Ровные шарообразные поверхности блестели на солнце, тьфу, отражали свет многогранника. Ни окон, ни дверей не заметил. Это естественно. Не жилой же квартал найден в пустыне. Скорее, громадный бильярдный стол. «А если они покатятся?» – мелькнула в голове мыслишка.

В самом деле. Что держало шары в неподвижном состоянии? Был ли фундамент у циркулярных сооружений? Может, они на зеркале... кстати, а вот и зеркало, без песка.

Я рассмеялся. Линией горизонта, стремительно приблизившейся, оказалась кромка песка. Там, где песок кончался, зеркало отражало небо, горизонт как есть!

Песка за шарами не было. Только зеркало, залитое тревожным красным небом, которое само тоже было зеркалом. Я посмотрел вдаль, меня накрыло грандиозное ощущение, будто надо мной, впереди меня и подо мной распластались небеса, бескрайние, бездонные. Я переводил взгляд с одной тучи на другую, вправо, влево, вверх, вниз и чувствовал себя властелином мира, парящим над действительностью в безмолвной вышине. Я глянул под ноги и увидел изможденного оборванца с пылающим взглядом.

– Ну, здорово, повелитель космоса, – ухмыльнулся я и развернулся. На поверхности ближнего шара темнело нечто, похожее на отверстие, в полутора метрах над землей.

«На стене открылся люк, не волнуйтесь – это глюк» – влез в голову стишок из далекого детства. Я почувствовал приток адреналина. Захотелось стать героем, ворваться в неизвестность и, цапнув удачу за хвост, найти свое счастие. Ну, или хэппи-энд как в кино, типа, жили долго и счастливо.

Я коняшкой топнул по зеркалу и уверенно, как есть вприпрыжку, поскакал к отверстию. При ближайшем рассмотрении оно оказалось круглым окном или круглой дверцей диаметром в три четверти метра. Размерчик ровно, чтоб проникнуть внутрь шара.

Охваченный приступом любопытства, сунул голову внутрь. Голубое пространство внутри шара было пустым: голые стены, пол, потолок и ничего более. Если бы не музыка, коснувшаяся ушей, я бы страшно разочаровался и в отверстии, и в шаре, и в героическом будущем. Однако звуки чудной струнной музыки заставили меня, без тени сомнения, сопя и тужась, залезть внутрь.