Здесь обсуждается все, что связано с текстами на сайте.
Курилка
Показаны треды 231 - 240 из 295
Раны затянулись стремительноРаны затянулись.Ближе к вечеру я нацарапал на стене еще одну палочку и посчитал остальные, рисованные перед тем, как лечь спать. Пятнадцать палочек. Пятнадцать дней мучился в комнате, и пережитое... Раны затянулись. Ближе к вечеру я нацарапал на стене еще одну палочку и посчитал остальные, рисованные перед тем, как лечь спать. Пятнадцать палочек. Пятнадцать дней мучился в комнате, и пережитое до появления здесь казалось пустяковиной, плюнуть и растереть. Сдохнуть от жажды? Нет проблем. Окочуриться с испуга? Хоть сейчас. Склеить ласты от усталости? Запросто. Умереть от любви? Невозможно. Немыслимо. Можно только страдать, терзаясь и мучаясь, не находя выхода. Впрочем, выход был. Следовало еще раз попробовать одолеть ее. Она же хотела этого. Она улыбалась мне! Она звала меня!!! Я снова бросился к девчонке.
В том, что я, одержимый страстью, бросался на девчонку и получал хлыстом, кнутом, бичом, существовал плюс. Я понял, что страсть сильнее боли. Я получал от окаянной девки столько ударов, что случись подобное в прежней жизни, не вылезал бы из травматологии. Здесь отползал к диванчику, восстанавливался, подкреплялся и снова бросался на нее, как ослепленный похотью красноглазый бык. Было это любовью? Сомневаюсь. Я не посвящал ей туманные стихи и не писал розовые письма. Не пускался в многозначительные перемигивания и не вздыхал, глядя в ее сторону, истомлено и нежно. Я бросался на девчонку, как мартовский кобель на сучку. Это относилось к физиологии, психиатрии и немножко аменции. Спалившее дотла чувство было страстью к женщине, сидящей напротив и смеющейся весело и звонко. Если бы знал, что мои потуги ей неприятны, то, клянусь, шага бы не ступил в ее сторону. Я бы молча переболел ею и позабыл навсегда. Но эта бестия смеялась, ее глаза искрились от радости, когда я направлялся к ней. Значит, она хотела? Значит, она желала? Ее смех зазывал сильнее телевизионной рекламы и партийных призывов. Я знал, она хочет меня! Она зовет! Непонятно другое – зачем избивать меня до потери сознания? Уму непостижимо. Это за сферой реального. Какой-то женский бзик, мужскому уму недоступный. Развернуть написал asder 6 месяцев назад комментариев: комментировать |
...спустя две недели я страдал...спустя две недели я страдал... я был вне себя от мук испанским сапогом сжимавших сердце... неизвестно что послужило причиной а что поводом но я втрескался по уши в девчонку влюбленность... ...спустя две недели я страдал... я был вне себя от мук испанским сапогом сжимавших сердце... неизвестно что послужило причиной а что поводом но я втрескался по уши в девчонку влюбленность к которой возникла спонтанно неожиданно и абсолютно беспричинно... башню подбило крыша съехала я забыл свое имя свою жизнь и все что связано с ними... помимо прочего забытого оказались знаки препинания... только точки в каждой строчке все на букву л... передо мной и внутри меня была только она... остальное исчезло под лучами ее серых глаз... я был сломлен и обезглавлен... другой орган стал путеводителем... я чувствовал что превращаюсь в объятое страстью животное желающее только одного только овладеть ею... наверное на меня влияло полное витаминов и прочей гадости питание... наверное будь на ее месте очкастая толстушка с щербатой улыбкой до ушей прыщавой кожей и кривыми ножками истекал бы желанием точно так... может сперма надавила на затылок и я готов отдать себя любой коряге женского пола... не знаю... не знаю... не знаю... В момент возникновения этих мыслей с той половины вылетела увесистая подушка и сотрясла мой череп. Ага! Ее задели мои рассуждения! Она неравнодушна ко мне!
Я отшвырнул подушку в сторону и – плевать на хлыст! – ринулся к ней. Как только сблизился, она вскочила и принялась стегать меня по рукам, плечам и спине. Адская боль рассекла тело, приложили один, два… пять… десять раскаленных стальных прутьев. Я краем глаза заметил капли крови, летевшие в стороны, но это показалось ерундой. Так, щекотунчики! Я видел только ее, только серые глаза, улыбающийся рот, струящиеся золотом волосы и прекрасное тело, отбивающееся от меня. Я видел, но не смог. Она отбилась. Я изнемогший, выдохшийся, иссеченный хлыстом вдоль и поперек, лишившийся сил, но не желания, упал... затих. Я по-прежнему хотел обладать ею, но только в мыслях. Тело жаждало покоя. Слезы выступили на глазах от бессилия и злости. Кажется, я возненавидел ее. – Ну-ну, – вдруг сказала она и провела ладошкой по моей голове. – Успокойся, все пройдет. Или не пройдет. О чем она? Развернуть |
Прошло два дняПрошло два дня. Я утомился заключением в комнате с девчонкой.Конечно, она была красива. Конечно, улыбка была приятна и красивое тело радовало глаз. И, конечно, я поражался, почему девчонка не... Прошло два дня. Я утомился заключением в комнате с девчонкой. Конечно, она была красива. Конечно, улыбка была приятна и красивое тело радовало глаз. И, конечно, я поражался, почему девчонка не пускала на свою половину. Непонятно. Если была равнодушна ко мне, никакого внимания на Рому Пескова не обращала бы. Дрыхла бы на кроватке, не замечая соседа в упор. Но нет, на меня сыпались знаки внимания. То язык покажет, то улыбнется, то подмигнет, а то просто немигающим взглядом в упор заставит покраснеть. Наверное, я ей нравился и, значит, надо что-то делать. Десятки раз пытался подойти к девчонке и каждый раз прогонялся прочь, как надоедливая собачонка посередь бульвара. Нехорошо, черт побери, и непонятно. На третий день заключения решил не обращать внимания на окопавшуюся мерзавку-дрессировщицу, а заняться собой: постирать одежонку и распробовать все, не пробованное ранее на столе, преподносившем витамины-протеины-углеводы. Сказано – сделано! С первой частью плана, со стиркой, справился за полчаса. Развесил свежевыстиранные шмотки на перегородке, хлопнул себя по животику и сел за стол. Долго увлеченно надкусывал экзотические плоды, запивал соками и гасил подпиравшую изнутри отрыжку. Обожрался как свиненок и где-то через час приспичило по-крупному. Ох.
Самым удручающим моментом в длинноногом улыбающемся соседстве был момент ерзания на унитазе, преследовавший две цели: во-первых, сделать то, что делают сидя на унитазе, во-вторых, не издать ни звука. Мучительно трудно, почти невозможно. Изредка получалось, но чаще со стыда улетал в космос под аккомпанемент органа, оказавшегося музыкальным. Комната была не такой большой, как хотелось. Девчонка слышала все звуки, громыхавшие из-за перегородки. Что она думала в этот момент? Что все мы люди? Вряд ли. Скорее, наоборот. Мол, уселась за перегородочкой мерзотная зверюшка, кряхтит, пыхтит, личинки откладывает, воздух портит. Сама она ничего не ела, не пила – это непонятно, но именно так – и никуда ни по-крупному, ни по-мелкому не ходила. Дрыхла на кушетке и глазела то в мою сторону, то в потолок. Иногда гоняла меня как шавку прочь с территории. Вела себя как нордический труп, а мне что делать? Я понимал, что ерунда, смешная даже, но так и не смог ни разу расслабиться, сидя на унитазе, оказавшемся фаянсовым орудием пытки. Вот и сейчас, терзаясь, размышлял: отправиться за перегородку или потерпеть чуток. Вдруг с той половины прозвучало: – Не томись. Я не слышу. Я чуть не рухнул с диванчика от неожиданности. Наконец-то – Слава Всевышнему! – услышал девчонкин голос. Обычный девичий голос, между прочим. Подсознательно мерещилось сладкоголосое звукоизвлечение, к которому по прошествии долгих веков! будут допущены избранные… Ожидалось что угодно, какое угодно прочее, лишь бы иное – шипение, сопение, хрип, всхлип, взрыд, кашляющий старушечий дребезг или режущее ухо меццо-сопрано, тонкий голосок или раздирающий уши и душу бас. Много чего ожидалось, но обычный тембр оказался вспышкой бомбы прямо по курсу. Я испытал жестокое разочарование. Услышанный голос мог принадлежать любой из встреченных на улице девиц и разбил сердце вдребезги. Девчонка казалась загадочной и совершенной волшебницей из других миров. Бессчетное число раз, закрывая глаза, я укутывал ее образ туманами и грезами, коленопреклоненно запалив лампаду воздыханий, полупрозрачными акварелями мечтаний возносил ее к небу, чтобы там, затаив дыхание, расположить над магическим кристаллом в вышине, в апогее моей несуразной жизни. Я свыкся с мыслью, что она одна единственная на весь здешний мир, является царицей его и богиней, а тут такое разочарование… "Иди-иди, а то обкакаешься», раздалось с той половины комнаты Верно. Я пошел. Развернуть |
ФизкультураВ шесть утра, не поверите, девственную тишину моего номера распороло истошное верещанье Рамоновского будильника, впервые за год. Я вскочил с кровати… нет, я медленно встал… опять вру, я поворочался на... В шесть утра, не поверите, девственную тишину моего номера распороло истошное верещанье Рамоновского будильника, впервые за год. Я вскочил с кровати… нет, я медленно встал… опять вру, я поворочался на кровати… Если честно, я еле-еле, с большим трудом приоткрыл глаз, рассмотрел циферблат и уснул. Только в полдень я поднялся с кровати и самым разгильдяйским образом потратил оставшееся до ночи время на размышления. Я неприкаянный бродил по отелю и никакого внимания на окружающую действительность не обращал. Я силой мысли уносился далеко в небо и там разворачивал в боевые порядки войска. Весь небосвод оказался глубоко эшелонирован. Первая линия наступления – подъем в шесть утра. Вторая линия – часовой кросс. Третья линия… Я объявил самому себе войну и в голове набрасывал план боевых действий под названием «Режим». Слово, короткое и емкое, как приказ, за неисполнение которого – смерть! Со следующего утра я пошел в атаку на свою лень. Раненько утречком, когда нежное карибское солнышко только-только показывало первые робкие лучики, розовенькие, тепленькие, слабенькие… Так вот, с самого ранья я тащил свою толстую задницу на пляж и легкой трусцой отмерял километр за километром. Я эдаким Мозесом Кептануи бегал по полосе между пальмами и прибоем в течение шестидесяти минут. Я неутомимо месил ногами вязкий пляжный песок. Я истекал потом, ноженьки гудели будто телеграфные столбики, серенькие глазки плакали, а в ушках клокотал мотивчик «I was made for loving you, baby». Это я киску свою вспоминал вместе с группой «KISS». Вспоминал и плакал. Жалко было Анечку и самого себя. Единственным светлым пятном в эти иезуитские утра было понимание того, что подкожный жир сгорает во время бега по песочку так, как и должно сгорать: быстро и уверенно. После пробежек я на полусогнутых доползал до столика в ресторане и приходил, обливаясь потом, в себя. Потом кушал пудинг, выпивал стаканчик апельсинового сока и, имея на то веские основания, брел загорать. Разглядывал девиц, радовался жизни, размышлял и даже, не побоюсь этого слова, философствовал. Все вышеуказанные действия производились на моем законном лежаке, том самом. В день я рожал по одной философской сентенции. Выглядели они приблизительно так: Жизнь угловата, когда ты округл… Родив в умственных муках очередную белиберду и таким образом приблизив долгожданное время обеда я – кремень, гвозди бы делать из таких! – шел не в ресторан, а в обратную сторону. Там, в обратной стороне, в укромном уголке под пальмами мою силу воли ждало испытание номер два: тысяча отжиманий в четыре захода. Отличная нагрузка на руки и брюшной пресс. Пропыхтев в неестественной позе (кавалер без дамы) с полчаса, я заслуживал наконец покой и негу. Ежедневная норма нагрузок на этом заканчивалась. Разработку отдельных групп мышц и прочую атлетическую ерунду я оставлял на потом. Мне всего-то нужно было вес согнать, чтобы в следующий раз громилы толстяком не называли, а любовались мускулистым загорелым телом. Вечером, после перенесенных физических нагрузок, дамы меня интересовали постольку-поскольку. Я был инертен и пассивен. Единственное желание обуревало меня: залечь пораньше в своем номере и тихо, спокойно отбиться. Отбиться, чтобы, не растрачивая ночь на пустяки, проснуться бодрым. Проснуться бодрым, чтобы быть готовым к труду и обороне. Будь готов! Всегда готов! Спать, спать, спать… С такими благочестивыми думами я засыпал пять-шесть раз в неделю. Семь из семи выбивать не удавалось, потому что иногда с ночным отдыхом я пролетал, попадался в расставленные силки. Среди отдыхающего контингента случались выдающиеся специалистки по охмуряжу, и время от времени мне приходилось кувыркаться в чужой кровати до утра. Но – оцените силу духа! – с утра я все равно наматывал на пляже километры. Пусть даже за ночь не одна мегакалория была сожжена. В такие дни я гордился собой. Было за что. Развернуть |
ТолстячокВыписали меня после двух недель активного лечения, обошедшегося, между прочим в три тыщи баксов. Сплошные траты! При выписке я был назван счастливчиком. Оказывается, хирург извлек из меня всего две пули,... Выписали меня после двух недель активного лечения, обошедшегося, между прочим в три тыщи баксов. Сплошные траты! При выписке я был назван счастливчиком. Оказывается, хирург извлек из меня всего две пули, и еще одна прошла навылет. При этом никаких повреждений внутренних органов не случилось. Чудеса, да и только. Даже немного обидно и как-то неприлично. Во время вынужденной лежки я успел всем дружбанам, навестившим меня, поведать, как защищал без страха и сомнений честь любимой женщины, как давал решительный отпор негодяям, насильникам и грабителям, как оказался под шквальным ружейно-пулеметным огнем вражеского батальона, как меня, изрешеченного, но непобежденного, пинали враги в бессильной злобе. Зубодробительными воспоминаниями делился я в больничной палате с друзьями, и вот тебе на! Выяснилось, что моя история яйца выеденного не стоит. Да еще Романыч подлил масла в огонь, рассказав, что злодеев было шесть штук, всего-то! Он собственными глазами наблюдал их из своей конторки в ту ночь. – Этих ребят было точно шестеро. Не сомневайся, Ковбой. Трое устраивали разборку с твоей кисой, все бунгало кровищей забрызгали – пол, стены, потолок, все! Пепе замучался потом оттирать. Еще трое на улице на стреме стояли. Потом два бандюка из тех, что снаружи, покандехали к катеру. Тебе, кстати, возле него бульником по кумполу звезданули. Так вот, пока те двое вошкались на своем корыте, ты очухался, покрутил хлебалом по сторонам и попер в кискино бунгало. Там ты туда-сюда поползал на брюхе и полез табло охраннику разворачивать. Да. Те двое вернулись назад, а кореш ихний у дверей валяется, мычит чего-то не по нашему. Представляешь? Ребята стали репы чесать, мол, что за комиссия, Создатель? И тут, бам-с, дверь нараспашку! Из бунгало ты вываливаешься с подбитой кисой на плечах. У ребят глаза по шесть сентаво! А ты ничего не видишь, как буйвол прешь на них. Ну, они повыхватывали пушки и в тебя! Раз-два-готов. Да. Забрали твою кису и вшестером потопали на пляж. Все это Романыч рассказал, пока вез меня из госпиталя в «Санни Клаб». Дорога была короткой, и подробности я оставил на потом. Главное я для себя уяснил: Романыч – негодяй. Нет, достать бы из кладовой автомат Томсона и рассчитаться с бандитами по полной программе за дружка, отель и весь славный островок. А он, собака подлая, вместо этого занял место поудобней. Никакого кино не надо. Я был зол как собака, как тысяча бездомных голодных собак. Романыч внимания на мои бычки не обращал. Доставил в отель и был таков, поехал в аэропорт за новой партией отдыхающих. Я же побрел на пляж и занял местечко под навесом. Алкоголь был временно запрещен врачами, поэтому ладонь охлаждал стакан с молочным коктейлем. Медленно потягивая белесую пародию на благородный напиток, я занимался самобичеванием. Разиня! Чайник! Осел вислоухий! Птенец желторотый! Тьфу! Позор! Стыд и срам! Когда такое было, чтобы я не мог отличить отделение бойцов от роты? И каким образом я дал подстрелить себя всего двум! стрелкам. Я перекатывал во рту взбитое молоко и приходил к печальному выводу: Арбалет умер. Я перестал быть неуязвимым профессионалом. Я превратился в неуклюжего толстяка, способного лишь бахвалиться перед заезжими красотками. Только во сне у меня получалось сразиться с толпой негодяев. Стоп. Я снова вспомнил войнушку, приснившуюся месяц назад. Я опять увидел лицо из бреда и то же самое лицо из реальной жизни. Черт! Что делать с наваждением? Как с ним бороться? Похоже, придумал. Я встал и побрел к дальнему пляжу, туда, где отлеживался, спасаясь от Магды. Делать было нечего. Мышцы во время двухнедельной лежки затекли и требовали встряски. Что еще надо? Какие доводы нужны в пользу того, чтобы рассмотреть пытливым взглядом окружающую растительность, пощупать ее, вздохнуть и, страдая тяжелой одышкой, медленно побрести в самые ее заросли? Я решил подняться на вершину единственной на Сан-Марко горы. Там я собирался проверить, существовала ли в природе недостроенная канатная дорога, к которой якобы водил меня Романыч. Может, где-нибудь на лианах висят металлические скобочки? Может, где-нибудь шлакоблоки разнообразят изобильную флору островка? Увы. Вершина острова была покрыта сплошными джунглями без прогала и просвета. Казалось, вот-вот спрыгнет с какого-нибудь баобаба дружище Маугли и рявкнет: – Мы одной с тобой крови, Арбалетище! Я махнул рукой на свои воспоминания, домыслы и предположения. Вся эта мистика оказалась сущей ерундой. Ничего специфического на обследованной вдоль и поперек горе обнаружить не удалось. Значит, никакого интереса пьянство месячной давности не представляло. Я спустился к отелю в самом добром расположении духа. Меня ждали дискотека и все остальное, связанное с понятием активный отдых: коктейли, музыка, милые дамы и принцип четырех «F» (Find, feel, fuck & forget). Я, насвистывая «Шизгару», добрался до заветного шкафчика в своем номере и извлек наружу парадную рубашонку с парадными же штанами. Давненько я их не надевал. Интересно, как я теперь выгляжу? Я подошел к зеркалу. Меня обуяла апатия. Тащиться куда-то на танцы? Пустое. Посмотрите на себя, герр Александр. Ваша фигура бесформенна, расплывчата и безобразна. Телеса нуждаются в коррекции. Нехорошо, когда излишки жира выпирают со всех сторон. А вам, мистер Ковбой, нет еще и тридцати. Я вздохнул и закинул дискотечный наряд назад, в шкафчик. Все верно. Нужно начинать приводить себя в порядок. Хватить лодырничать. Со следующего утра нужно начинать новую жизнь, целеустремленную и целенаправленную. Цель проста – опять стать человеком мускулистым, энергичным, неуязвимым. Неплохо было бы опять превратиться в Арбалета. Непонятное предчувствие нашептывало: это может пригодиться. Развернуть |
ПодготовкаС Ивонной-Ларисой, похоже, приключилось легкое помутнение разума. Она сидела напротив меня и нервически молчала. Поправляла складки на юбке, покашливала, заглядывала в косметичку, ерошила пальчиками ежик волос, скользила взглядом по моему... С Ивонной-Ларисой, похоже, приключилось легкое помутнение разума. Она сидела напротив меня и нервически молчала. Поправляла складки на юбке, покашливала, заглядывала в косметичку, ерошила пальчиками ежик волос, скользила взглядом по моему джемперу и джинсам, складывала различным образом длинные ноги, как-бы невзначай демонстрируя их ровную плавность и плавную ровность. Ноги были что надо, замечательные ножки. Похоже, Лена разъяснила Ларисе, что лох ушастый, то есть я, об их профессии ни рылом, ни духом. Соответственно они есть честные девушки, имеющие полное моральное право строить глазки и наводить мужика на игривые мысли. Я не наводился. Я вообще ни о чем не думал, переживал за успех операции. Кем там была Лариса и чего она удумала, было для меня делом десятым. Вот если бы она запала в сердце кущинскому ловеласу и раздобыла его визитку, я бы души в ней не чаял и в успехе затеи был бы уверен на все сто. Ларисина глупость компенсировалась ее надежностью. Но увы. Рост она имела гренадерский, и ни с каких сторон ничего у ней не выпирало. Идеал гомосексуалиста, идеал тренера, но никак не идеал Мамона. Поэтому ни на ножки, ни на вздохи я внимания не обращал. Я жадно поедал глазами Лену и на лету ловил ее слова. Лена звонила Алику. Правдоподобно путаясь и стесняясь, Леночка лила на сердце Мамона животворный бальзам, мол, то да се, пардон, если отвлекаю от дел, но та-акой видный мужчина… а-аах, не могу забыть, какой-такой полковник, весь из себя… еще раз миль пардон за наглость, но мне нравятся мужчины, знающие чего они хотят… вот только икскьюз ми плиз, нескладуха со свободным временем… завтра, как договорено, никак не выдет… неожиданно перенесли смену на воскресенье, мерзавцы… суббота, конечно, пропала, но это неважно… грустно, что такому видному мужчине подарила надежду на встречу… ах, да что вы, да не стоит любезности… ну вы прямо такой-сякой, ах… шалить изволите, негодник… Мамон, похоже, расплывался в сердечной истоме, давно его так не облизывали (за пять штук грина, я бы еще не то сказал. Сутки напролет мурлыкал бы с ним по телефону). Где-то к середине разговора Леночка договорилась с Аликом на романтический вечер, начинающийся сегодня в восемнадцать ноль ноль у станции метро “Щукинская”. Я обалдел, начал делать руками знаки: – Ты что? Офонарела? Какое метро? Как я тебя пасти буду? Лена оторвалась от трубки и зашипела: – Без тебя знаю, как клиента на бабки разводить. Утухни. Я согласно кивнул головой и расслабился. Мною с двадцати лет было вызубрено красивое капиталистическое правило: каждое дело должен делать профессионал. Ханс, земля ему пухом, научил. Я пустил разговор на самотек и переключил внимание на Ларису. Вполголоса поинтересовался, как утречко прошло да как добирались до меня. Потом прошелся с ней, заметно оживившейся и взбодрившейся, на кухню. Перенес туда из комнаты стул и провел время в приятной беседе за чашкой чая с тортиком. Вскоре к нам присоединилась Лена. Я сбросил с себя налет мечтательности и учтивости. Начал жесткий, попунктный инструктаж: – Первое. Ровно в десять вечера отзваниваешь на мобильный. При разговоре называешь меня бабулей. Второе. Если будет маза провести ночь внутри его дома (предполагаемом месте хранения печати), сообщаешь, что ночевать не приедешь. Приметы дома просты – четыре этажа. Вряд ли у клиента есть еще один такой. Третье. Если рандеву случится в другом месте, телефонная беседа будет состоять в передаче приветов родным и близким. Где и с кем проведет эту ночь моя славная Л. не педалировать. Четвертое… Толковая компаньонка каждый пункт инструкции подвергла обсуждению. Она напомнила, что согласно легенде, не имеет домашнего телефона. Куда ей звонить? Неувязка. Я разумно заметил, что телефон имеется у бабушки, которая, знамо дело, живет в коммуналке. Понятно? Лена кивнула головой и уточнила следующий пункт. Вдруг в Мамоновском доме добраться до телефона возможности не будет. Сразу уложат в кровать и будут кувыркать до утра без роздыха. Не будут, успокоил я, не к шестнадцатилетнему пацану едешь… Инструктаж продлился минут двадцать. Дотошная Лена своей въедливостью и разумением деталей подтверждала тезис, что не только дуры ходят торговать своим телом. Обсудив все возможные неувязки и тонкие места, мы выпили еще по чашке чая и расслабились. Лена отправилась домой готовиться к встрече. Лариса, сославшись на проблемы с самочувствием, напросилась посидеть до вечера в квартире. Я дамскую просьбу уважил, сочувственно поинтересовался температуркой, погладил ее лобик ладошкой и развел руки в стороны. Не доктор. Хрен знает что с тобой. Надеюсь, не помрешь. Потом предупредил, что ухожу в магазин за всяким барахлом, а она, тем временем, может полежать на диване и попробовать оклематься. Уже в дверях, я вслух поразмышлял, что если явится чудо и самочувствие бедняжки улучшится, неплохо было бы исцелившейся Ларисе состряпать обед или что там получится. Разнообразные полуфабрикаты можно найти в холодильнике. После чего был таков, отправился к ближайшим ларькам. К моему приходу, Лариса чувствовала себя хорошо. Я сразу догадался об этом, как только на входе учуял запах мастерской готовки. Мы громко поблагодарили магические силы, вернувшие Ларисе здоровье, и побаловали себя обедом из трех блюд. Их названия я запомнить не мог, что-то мясное и очень вкусное, к которому очень удачно подошло только что купленное шампанское. Кстати, купил я пять бутылок, но откупорили и выпили только одну. Обед прошел в деловой дружеской обстановке. После обеда Лариса встала посреди кухни, сделала руки в боки и выставила меня вон. Вознамерилась перемыть всю посуду, обсвиняченную мной за неделю. Похвальное намерение. Я беспрекословно повиновался, прихватил с собой четыре неоткупоренных бутылки шампанского и заперся в ванной. Начал оскорблять игривый напиток путем его выливания в канализацию. Когда легкая, пахнущая кислыми пирожками, пена осела и сошла на нет, я с пустой тарой прошел в большую комнату. Там, за кроватью стояла канистра с изготовленной утром зажигательной смесью. Соблюдая меры предосторожности, я разлил смесь по бутылкам. Потом поколдовал над пробками, с теплом вспоминая старину Дирка. Тот мог сделать атомную бомбу из кучи навоза и в свое время поделился безграничными знаниями со мной. Вскоре пять порций “Молотофф-шейка” были готовы. Осторожно загрузив бутылки в большую хозяйственную сумку, я, наконец, расслабился. Вытер пот со лба, вздохнул, распрямил затекший позвоночник, покряхтел, поблуждал взглядом по обстановке. Обстановка очень эротично оживлялась Ларисой. Она, управившаяся со всеми хозяйственными делами, подпирала дверной проем и смотрела на меня. В ее глазах мерцало ожидание, а в тихой улыбке сквозила нежность С восемнадцати ноль ноль до восемнадцати двадцати у нас был безопасный секс. С восемнадцати двадцати до двадцати двух ноль ноль были телячьи нежности вперемешку с сексом хорошим и разным. В двадцать два ноль пять в кармане рубашки, висевшей на стуле, запикало. Я достал телефон и услышал, как милую бабушку предупреждали о неприбытии на милый хаус, потому что оказалась моя внученька в компании очень хороших людей, которые живут очень и очень далеко, добираться оттуда до дома страшный геморрой и все такое прочее. Ясно. Клиент пошел на близкий контакт первой степени. Я запечатлел на Ларискиных устах долгий страстный поцелуй, встал и быстро оделся. Потом вооружился, кинул в сумку милицейскую форму, посидел рядом с Ларой на кровати, вздохнул, спустился вниз, завел Федю и покатил в Кущино, к даче Мамона. Развернуть |
ДобротаДоброта бывает двух видов – от глупости и от лени. Доброта от глупости – когда делаешь людям хорошее, от лени – когда не делаешь им плохое. Доброта бывает двух видов – от глупости и от лени. Доброта от глупости – когда делаешь людям хорошее, от лени – когда не делаешь им плохое. Развернуть |
ДеньгиДеньги – это пот кровь слезы отчаяние злоба тоска преступление усталость ненависть боль жестокость неволя чума страх горечь ярость бешенство наркотик желчь химера зависть бред искушение ложь безумие опустошение грех…... Деньги – это пот кровь слезы отчаяние злоба тоска преступление усталость ненависть боль жестокость неволя чума страх горечь ярость бешенство наркотик желчь химера зависть бред искушение ложь безумие опустошение грех… Еще деньги можно выиграть в лотерею. Развернуть |
Романсее длинные волосы отливали золотом, мягкие локоны обрамляли овальное личико. Полные губы, слегка подкрашенные помадой персикового оттенка, хорошо сочетались с зелеными глазами, опушенными густыми темными ресницами… ее зеленые глаза потемнели... ее длинные волосы отливали золотом, мягкие локоны обрамляли овальное личико. Полные губы, слегка подкрашенные помадой персикового оттенка, хорошо сочетались с зелеными глазами, опушенными густыми темными ресницами… ее зеленые глаза потемнели от гнева и тревоги, срывающимся голосом она произнесла: «Не имею чести вас знать»… подчиняясь внезапному порыву, она вскочила с места… перед ней стоял высокий, подтянутый, на редкость интересный мужчина лет тридцати с небольшим, хотя легкая проседь в безукоризненно причесанных волосах делала его старше… импозантный мужчина, в котором чувствовалась скрытая страстность. Улыбнувшись, блеснул ровными белыми зубами. Другими быть не могли: в нем все совершенство… ее зеленые глаза бешено сверкнули, она метнула на него уничтожающий взгляд… непримиримая ненависть в ее глазах сменилась брезгливым презрением… запальчиво воскликнула: «Как вы смеете!»… ее глаза угрожающе сузились… ее голос дрогнул и, чтобы скрыть смущение, она мрачно уставилась на свои колени… она угрюмо покачала головой… он покосился на нее и добродушно рассмеялся… колыхнувшись всем телом, она вымолвила: «Ах, оставьте»… его пристальный взгляд соскользнул с картины, висевшей на стене, на ее точеную фигурку и задержался на ее стройных ножках… непроизвольно напряглась от его близости… горячий румянец залил щеки… она почувствовала, как оглушительно бьется сердце… обуревавшие ее чувства… сильное сексуальное напряжение уплотнило воздух, сделало его густым и горячим. Воздух настолько раскалился от пробегающих между ними токов, что стало нечем дышать. Она не могла выдержать его пристальный взгляд и в смятении отвернулась… он обнял ее за талию и мягко привлек к себе. В этом движении не было яростной страсти, только осторожная нежность. Восхитительная истома овладела ею, голова закружилась, она ничего не чувствовала кроме сладкого прикосновения его губ. Она уловила слабый аромат изысканного одеколона. он целовал так, как никто никогда не целовал: с огромной нежностью, в которой чувствовалась затаенная страсть, словно он боялся напугать и оттолкнуть ее… она зарделась от удовольствия… в его глазах заплясали веселые искорки… «погодите же», – пробормотала она… легкая досада кольнула ее сердце… он грустно поведал свою историю… она грустно поведала свою историю… из его груди вырвался приглушенный стон. «Ты так прекрасна» – шепнул он и приник к ее полураскрытым губам. Никогда еще никто так не целовал ее, никогда поцелуй не дарил такого наслаждения... натиск его губ смягчился. Она прильнула к нему, растворяясь в сладком блаженстве, и с жаром ответила на поцелуй. Он погладил ее по спине, вынул гребень из ее волос, и они золотым дождем рассыпались по плечам. он тронул губами душистые пряди и снова припал к ее ждущему рту. Молния на ее платье поползла вниз, прохладный воздух коснулся обнажившейся спины. Она не сопротивлялась. Он спустил ее платье с плеч, наклонился и дотронулся до атласной кожи ее груди. Более восхитительного ощущения она не испытывала за всю жизнь. Его язык нашел набухшие от желания соски. Когда их губы снова сомкнулись, она забыла обо всем. Он же, не отрываясь от ее рта, натянул платье ей на плечи. Теплый шелк согрел кожу спины, молния с тихим шуршанием закрылась. Он взял ее хрупкое лицо в ладони, поцеловал удивленные глаза и сказал: – Крошка, я забыл бабки. – Нет денег – нет секса. – Тогда как-нибудь потом. Бай, бэби. – Бай… – А скидка будет? Развернуть |
ТетралогияЕВСЕЙ-1Евсей вышел на крыльцо, и грудь заходила ходуном от красоты, открывшейся крестьянским глазам. Морозный воздух, колючий и свежий, звенел над сверкающими тысячей радуг сугробами, солнце швыряло снопы искр оземь... ЕВСЕЙ-1 ЕВСЕЙ-2 ЕВСЕЙ-3 ЕВСЕЙ-4 * ad patres – к праотцам (лат.) Развернуть |