Обсуждение

В понедельник я умер. Убил наповал Серега, бестия-проныра, знавший всё про всех и уличавший во всём за глаза.

Серега ворвался в комнату с ошеломительной вестью:

– Ромка, подъем! Помнишь Валерку Рославского? Вчера грохнули. Кинули гранату под ноги и взорвали на хрен. Анька в его конторе работает. Опер приходил, сказал, что Валерка такими делами ворочал, мама дорогая! Во, как!

– Чего? – я не переварил Сережкину скороговорку.

– Анька, подруга моя, утром заходила. Рославский капут, аллес ферботен! Аннигилировался. Сосед твой! Забыл, что ли?

Не забыл. Хорошо помнил. Парализованный вестью лежал на кровати, смотрел в небо за окном.

Серега, не дождавшись осмысленной реакции, выскочил из комнаты. Я перевернулся на бок. Все рухнуло и замерло. Умерло навсегда.

Ангел-хранитель, позавчера явившийся в желтой рубашке и посуливший избавление от проблем, оказался подбит гранатой на взлете. Я представил картинку из военно-художественного фильма. Валерка сидел за штурвалом пылающего истребителя, кричал: «Иду на таран!», во всю глотку орал про раскудрявый клен зеленый. Грохот снарядов, свисты пуль и разрывы бомб оглушали. Затуманившимися от слез глазами я видел, как ведомая Валеркой машина пикировала на колонны «Мерседесов», из которых выпрыгивали турецкие султаны и дудаевцы.

Нет.

Не могло такого быть! Было отчаянно жаль Валерку и еще отчаянней жаль себя.

Я закусил губу, чтоб не взвыть от обиды и отчаяния, зажмурился, сосчитал до ста... до двухсот… трехсот… четырехсот… на полутысяче разлепил веки и долго смотрел в потолок.

Вспоминал последние Валеркины слова о сущности жизни. Он прав.

Жизнь ничем хорошим не была. Светлого и воодушевляющего не сулила. Я закрыл глаза и представил будущее. Предстояло долгую жизнь работать ведущим инженером во вниичегонибудьзабудьнавек, изнывая по будням с отчетами, а по выходным с банкой пива на столе. Свадьба подоспеет – пупсик на радиатор, майонез в салатик... Детишки пойдут. Вырастут. Уедут. Тоска.

Надо вставать.

Вставши потер ноющую коленку. Вопящий копчик тереть остерегся. Надел джинсы, футболку. Глянул в окно, перевел взгляд на холодильник, на стол. Есть! Вспомнил слова Сереги, что заходила Аня. Значит, пили чай и должны остаться пряники-пироженки. Более того, Серега жил в одной комнате с Юрой Шако, подрабатывавшим сторожем в той же конторе, что и я. Затеплилась надежда, что Юра знает подробности моего увольнения. Например, выходное пособие или зарплата за пять смен, честно отдежуренных в июне.

Ничего обнадеживающего не услышал. Приговор был прост как топор палача – с работы тупо выперли. Юрок, только вернувшийся с дежурства, предупредил: «Если там появишься, Пашка из тебя котлету сделает и под плинтус запинает. Не ходи. Я бы не рискнул.»

В воскресенье я болел. Очень сильно болел.

Мы расположились за столом и в ожидании закусок потрепались, вспоминая былое и думы. Между делом поднимали бокалы за встречу, за институт, за преподавателей и за науки. Вскоре принесли закуски. Посмеялись с набитыми ртами над двумя годами, проведенными вместе, пока Валерку не исключили за несданную дифференциальную математику.

– На всю жизнь запомню эти дифуры, – шлепнул ладошкой по столу Валера. – Препод, сука, всю жизнь поломал.

Я поддакнул и задумался над изломанной Валеркиной судьбой. Бедолагу лишили дерматиновой корочки с записью «Студент дневного отделения факультета электроники и автоматики Московского инженерно-физического института». Теперь мифистский выкидыш влачил жалкое существование. Прокатиться на автобусе по студенческому проездному не мог. Проникнуть на законных основаниях в первый корпус общежития и провести там ночь за росписью преферансной пули – тоже мимо. Даже посидеть под елкой в институтском дворике Валерка никакой возможности не имел. Незавидна и неказиста доля исключенного из МИФИ за неуспеваемость.

– Забей, Валера. Все наладится, – хлопнул я друга по плечу. – Лучше расскажи, чем занимаешься.

– Банковскими технологиями. Денежные потоки и все такое. В понедельник расскажу подробней.

– А что делать?

– Ничего особенного. Работа с платежами. Вернее, работать будут за тебя. Твоя задача – отслеживать цифры. Чистая математика. Ты же шаришь.

– В математике шарю, – согласился я.

– Выпьем за цифры.

– Выпьем.

Мы выпили. Со стуком опорожненных рюмок подкрался метрдотель. Сблизился с Валерой, согнулся пополам и что-то прошептал. Валера потряс головой и сказал, что с султаном разговаривать не готов. Метрдотель выпрямился, постоял в испуганной задумчивости, потом, не наклоняясь, уточнил полушепотом-полуголосом:

– И что султану передать?

– Передай, я сам зайду, как освобожусь. У меня переговоры.

Как только метрдотель удалился, я засыпал Валеру вопросами:

– К султану? В Турцию? А меня возьмешь? А че с ним? У тебя завязки? А я…

– Дурачок, успокойся. Султан – это чечен местный, имя такое, Шахсултан, – ухмыльнулся Валера и пояснил: – Он тут на пятом этаже зависает. Наливай.

Плеснувши водки по стаканам я, распираемый любопытством, поинтересовался:

– Какие дела с чеченом?

– Финансовые, – кратко ответил Валера и махом опрокинул внутрь сотку. Чуть поморщившись, продолжил:

– Схемы всякие. Лимон туда, арбуз сюда... У Султана в нужных местах пупсы натыканы. Он тут сидит и дергает за веревочки.

– Зачем веревочки дергать? – не понял я. Хмель препятствовал мыслительным процессам.

– Чтобы денег намыть. Он по лимону грина в месяц делает.

– Брокером работает? – ахнул я в изумлении.

– Брокеры – это мелочь подзалупная, – хмыкнул Валера. – Настоящие бабки крутятся не на биржах, а между Москвой и регионами. Кстати, ты случайно не из Свердловской области?

– Рядом, тоже с Урала. Но нет.

– Жалко. В Ебурге нужен пупс с выходом на облздрав.

– У мамы, кажется, двоюродная сестра врачом работает в Алапаевске. Может, она кого знает.

– Хорошо бы, но вряд ли. Слушай сюда. Султан сейчас с Минздравом схему крутит. Популярно объясняю для невежд. 

Валера, как Чапай в кино, расставил на столе рюмки, фужеры и стаканы, начал манипулировать:

– Смотри! В Белом доме сидит пупс, который звонит Султану с сообщением, что готовится постановление о выделении Минздраву бюджетных средств. За этот звонок пупс получает денежку. Только за сообщение. Султан выходит на пупса из Минздрава, который готовит бумажку о распределении бюджетных средств по областям. Информация, куда чего и как пойдет, тут же скидывается Султану и тоже за магарыч. В Минздрав бабки поступают из Минфина по частям, не полностью и не вовремя. В Минфине тоже пупс сидит и докладывает Султану конкретные сроки и суммы, куда когда и сколько отправят. В общем, получается, что в областях ждут средства, которые должны быть перечислены, но когда, кому и сколько – понятия не имеют. Зато Султан в курсе. Вчера пошла информация, что через две недели в Ебург триста лимонов запузырят. Надо попилить.

– Как?

– Во вторник вылетаем в Кольцово, оттуда прямиком в облздрав на прием.

– Прямиком?

– А что такого? Всучим секретарше бутылку «Амаретты» и коробку «Моцарта» прямиком из Москвы. Дорвемся до начальника, пообещаем федеральную красоту для области и на карман котлету денег. Главное – озвучить цифры ихнего отката. Стандарт – десять процентов, но можно двигаться до двадцати, хотя такое бывает редко. Понимаешь, в Свердловском облздраве не знают, что приказ о переводе бабосов в их закрома готов. При этом намыть в легкую тридцать лямов – мечта любого чиновника на местах. Наша с тобой задача проста: подогреть пупса и заключить договор поставки на всю выделяемую сумму. Махнем договор, получим от облздрава выделенную сумму, купим технику и по цене в десять концов отправим в Свердловск. Туда же передадим наличными десять процентов комиссионных, чтобы не обижать. В математике ты разбираешься. У нас останется восемьдесят процентов от выделенного на область. Элементарно. Двести сорок лямов за ликер из ларька и конфетки.

– А если они не согласятся подписать с нами контракт?

– Будут сосать. Султан позвонит другим пупсам в пару мест, и средства Свердловского облздрава переправят в Брянский облобр. Денег никогда не хватает. Поэтому транзакцию можно отменить в любой момент. Мы работаем честно. Кто сотрудничает с нами – получает деньги. А кто отказывается – сосет…

– А больные?

– Какие больные?

– Ну, там, в Свердловской области, есть больные. Им государство деньги на лечение отправляет. А ты хочешь забрать.

– Ну и что? Не я, так кто-нибудь другой заберет. Деньги до больных в любом случае не дойдут. Ты чего напрягся? Так устроена страна. Тебе в Свердловской области не лечиться. Мне тоже. Нет проблем.

– У больных деньги отнимать?...

– Э-э. Да ты совсем дремучий. Никто ничего не отнимает. Это бизнес. Есть схема. Хочешь жить хорошо – живи по схеме. А кто не умеет жить по схеме, тот сосет. Ну. Расслабься.

Я расслабился. Перевел дыхание. Сосредоточился. В четыре глотка осушил пару рюмок и поплыл в туман, дальнейшее не запоминая.

Единственным проблеском сознания оказалась площадь Маяковского, куда привез Жорж. Белый «Мерседес» стоял под памятником пролетарскому поэту. Возле автомобиля скакал Валерка с голым торсом, махал над головой желтой рубашкой и во всю глотку орал: «Жизнь – говно! Жизнь – говно! Жизнь – говно!». Я бродил где-то рядом и поддакивал. По большому счету, Валерка был безусловно прав.

Убитый тоской брел вдоль набережной Москвы-реки. Настроение наипаскуднейшее. В один день лишился будущего и всего остального, обещанного четырьмя годами ярких снов. Приработок исчез. Поиск новой работы грозил затянуться на недели.

Что делать?

Неизвестно…

Мое существование превращалось в руины. Цель, к которой я стремился, оказалась жалким пшиком. Сколько помнил себя, мама наставляла: «Учись, Рома, на пятерки! Окончишь институт, устроишься на хорошую работу и заживешь. А кто плохо учится – будет ломиком махать и вагоны разгружать на морозе.»

Я верил матушке вплоть до сегодняшнего дня. Пример Владислава Аркадьевича стоял иконой передо мной. По конторским слухам босс закончил с отличием МГИМО, высшие курсы при МИДе и теперь возглавлял успешную контору по импорту товаров народного потребления. Даже собирался приобрести в салоне «Вольво-940». Черт подери!!! Пока Владислав Аркадьевич откладывал на иномарку, физкультурники уже гарцевали на заморском внедорожнике круче бульдозера!

В детстве знавал пацанчиков, которые не тратили время на копошение в фолиантах, а тусовались по спортзалам, чтоб подкачать мышцу – дельту, бицепс, трицепс... В моем городе было просто. Ботаники шли в библиотеки, чтобы набираться знаний для будущей светлой жизни. Двоечники шли в качалки, чтобы наращивать мускулатуру, как прояснилось, с той же целью.

Ясно-понятно, что ходил я в детстве не туда. Попусту бегал по библиотекам и кружкам, мамку слушал зря. Следовало докуривать окурки за алкашами, прогуливать уроки, трясти мелочь с первоклашек, дергать старшеклассниц за косички и качать, качать, качать нудно, муторно, в поту бицуху, крылья, плечевой корпус, мышцы кора и остальное.

Я шел, вздыхал, не замечал, как оказался на проезжей части. В реальный мир вернулся услышав визг тормозов и воткнув коленку в бампер белого «Мерседеса».

«Чуть не задавили!» – вспыхнуло в голове. Колено раскололось! Я охнул, заскрипел зубами от боли.

Дверь «Мерседеса» распахнулась. На дорогу выскочил водитель, замызганный, разъяренный донельзя, и завопил на всю Ивановскую:

– Ну ты, кегля! Смотри, куда прешь! Жить надоело? Щас устроим!

Ух! Если такие клоуны водят «Мерседесы»...

– Ромка, ты? – с пассажирского места выгрузился парень до безобразия похожий на Валерку Рославского, моего общажного соседа двумя годами ранее. Валерка, точно он! отогнал водителя и медведем обжал меня обеими лапами.

– Уххх! – выдохнул я, повторно поразившись. – Красавец!

Мы обнялись, похлопали друг друга по спинам и плечам. Засыпали друг друга бестолковыми вопросами: чего? как? где? откуда? И так далее…

Через минуту я сидел, нет, восседал на заднем сидении шестисотого «Мерседеса». Валера в один момент развернул мое настроение на сто восемьдесят градусов. Сначала не терпящим возражений жестом достал из портфеля увесистую пачку российских дензнаков и всучил оную. Потом пообещал немедленно, как только кончатся выходные, трудоустроить. И напоследок обозначил, что сейчас ужинаем в ресторане.

Тишину двора порвало монотонное пиликанье. Жилеточный стремительным движением отцепил мобильный от пуза и прижал к уху. Встал в позе напряженного ожидания совмещенной с позой подобострастного вслушивания в далекий телефонный полусигнал-полутреск на линии. И оп!... все вздрогнули!... несоразмерно телосложения жилеточный фальцетом затараторил:

– Егорка! Да! Привет! Ништяк. Да! Да-аааа! Как договаривались. На месте! Коммерсы жирные! Точно, как забились. С меня причитается. Да, к пяти будем! Нет! Точно. Да помню, помню. На Третьяковке. Терем. Прикрутили. Точно! Бля буду! Отвечаю! Две недели! Зуб даю. Чё? За базар отвечаю, говорю! Да. Пока. Пока, говорю!!! Будь!!!

То ли суетился перед далеким начальником, то ли старался вписаться в предоплаченную минуту разговора – непонятно.

Факт, что закончив разговор, бандитский предводитель сочно цыркнул под ноги, прицепил мобильник обратно и продолжил неспешную беседу с друзьями. Такой же медленный и величавый, как перед звонком. На этот раз говорил тихо.

Я ничего не слышал, только видел, как его сподвижники то согласно кивали головами, то неопределенно пожимали плечами. Бритые головы были впрессованы, нет, вмурованы в надплечевые мышечные бугры и сверху – из моего окна – бандиты казались бюстами на родине героев, обретшими ножки. Любое покачивание головой обозначалось вихлянием в области бедер, при котором вышестоящая конструкция оставалась неподвижной. За исключением мимики. Мимика расслабленно парила от «не понял» до «ништяк» и обратно. Других мест назначения не было. Во всяком случае, мне, стороннему наблюдателю, так казалось.

От группки сотрудников отделился Паша и приблизился к физкультурным бюстам. Что-то сказал. Бандитский ответ был коротким и громким, как дуэльный выстрел: «Ты – труп. Понял, да?».

Почти двухметровый Паша карликообразно скукожился, отковылял от бандитов и пришкандыбал к генеральному. Скрючившись вывалил в директорские уши жаркий шепот. Физкультурники тем временем встали в ряд. Движения их, медленные, уверенные, неостановимые, были движениями экскаваторов. В любой момент, не задумываясь, они могли сковырнуть любого с поверхности двора и тут же во дворе закопать. Каждый жест отдавал экскаваторной грацией и экскаваторской же неотвратимостью. В воздухе запахло соляркой. Обонянием, осязанием, ливером внутренностей я осознал, что значит «тяжелая индустрия».

Мне стало плохо. Я отлип от окна, прижался спиной к стене, зажмурился, за… за… заставляя захлопнуть за собой занавеску застрявшего в замешательстве сознания и унестись в светлую даль. Не получилось…

Тяжелые шаги по лестнице выдернули из полуобморока-полуяви обратно. Я отполз от стены и вплющился в задрипозный дерматиновый стул у входной двери. Занял рабочее место.

Со скрипом дверных петель я примерил маску бдящего стража и слетел с кресла. Паша звезданул меня в ухо кулаком. Могучим кулаком, размером с арбуз, не меньше.

Мозг раскололся на части, разлетелся в ошметки от внутреннего звона. Дыхание сперло. Паша схватил меня за грудки и встряхнул, как свежевыстиранный платок:

– Сученыш. Уволен!

Будь Змей Горыныч былью, а не сказкой, его дыхание было бы менее жарким.

Я мотнул вверх-вниз переполненной впечатлениями головой и медленно пополз вниз, спиной по стене, вниз-вниз-вниз...

Павел ускорил мое движение ударом по макушке и умчался в кабинет. Я же, вечный аутсайдер, калика пожизненный, ударился копчиком о плинтус и прекратил сползание.

Взгляд скользнул по офисным интерьерам, переместился на небо за окошком, опустился ниже. Может, птаха весело чирикнет: «Все будет чики-пуки!»? Или кошечка бесхозная махнет лапкой, мявкнет: «Не сцы, студент, прорвемся»? 

Нет.

Нет!

И еще раз нет!!!

Во дворе, нарушая негласные правила местной парковки, поперек всего на свете стояли три легковушки. Директорский вишневый «Форд-Сиерра», красная «девятка» и серый «Ниссан Патрол» с тонированными стеклами, не местный.

У «девятки» околачивались четыре сотрудника фирмы. Один из них ничего кроме оторопи у меня не вызывал. Это Паша, начальник сторожей и решатель проблем. Это он залез в окно и разбудил меня. Мог сотворить со мной что угодно... и не угодно тоже...

Я вздрогнул, переметнул взгляд на топотавшихся сотрудников. Сотрудники имели жалкий и безрадостный, абсолютно жухлый вид.

Хлопнула дверь. Четверка во дворе переглянулась, колыхнулась, замерла.

Вышедший из офиса директор присоединился к подчиненным. Вид имел такой же тухлый. Тип в жилетке, появившийся следом, источал мегаватты удовольствия. В «Патроле» распахнулись двери, наружу вывалились два гиганта в черных футболках, заправленных в темно-синие спортивные штаны с тройными лампасами. Огромные, квадратные, под стать автомобилю. Мерно покачиваясь при ходьбе, в семь-восемь синхронных шагов подошли к предводителю и, широко расставив ноги, остановились. Жилеточный произнес нечто тихое, затем поворотил лицо в сторону сотрудников конторы. Вместо шеи громоздились убедительные комки мышц, лишенные гибкости. Лицо поворотилось вместе с туловищем. Выражение фигуры вопрошало:

– Ну, че за дела? Я не понял…

Я тоже не понял и перевел взгляд в сторону директорской машины, у которой перетаптывались топотавшиеся. Опять глянул на приезжую троицу.

Понял! Я все понял!

Это просто и однозначно: в контору пожаловали бандиты!

Я осторожненько, бочком-бочком привстал и, пугаясь скрипа, как ядерной войны, медленно, нежно, по-саперски приоткрыл форточку, чтобы не только подглядывать, но и подслушивать.

Паша и Владислав Аркадьевич бубнили друг другу секретное, на расстоянии не слышное. Павел, судя по жестикуляции, нечто энергичное втолковывал директору. Тот, вялый, интровертный, никакой, качал головой, не понимая бубнеж. Время от времени взрывался междометиями, как подрывник баржи у Жванецкого. Прочие сотрудники шушукались совсем неслышно.

Граждане-бандосы стояли расслабленно. Уверенно и даже по-хозяйски попирали двор ослепительно белыми кроссовками и обсуждали вчерашний кураж на Егоркиной хате.

Их односложную речь я слышал четко: «В натуре, чисса ништяк оттянулись… Ну-ууу… Короче… Я недопонял… Э-эээ… Кто бухло выжрал?… Ну, Карабас с соской… типа, завалился, да… Прикинь… Конкретно два корабля взорвали… Гонишь… Короче… Пухлый на бычку… Да… Ссыкуха кипеж потом подняла… Э-эээ, прикинь, рамсы попутала… Кидаю палку… Предъявы… Че за дела… Короче, по приходу на измену сел… Да… Базар-вокзал… Ну, Карабас подорвался… Прикинь, мартышка всем отстрочила… Э-эээ… Кто в ванной-то наблевал? Ни подмыться, ни умыться…»

Похоже, вопросы были риторические. Облаченный в жилетку бандит с той же пролетарской гордостью, что и премированный красными шароварами революционный командир, важно подошел к директору-буржую и громогласно произвел допрос:

– Э-ээ? Ну так че? Стреляться хочешь, что ли?.. Ы-ы… Вот я конкретно че-то недопонял. Лопату неси тогда. Сейчас закапывать будем. Гы-гы.

Потом медленно, как комиссар перед расстрелом белопузых в черно-белых фильмах за Гражданскую войну, вернулся к своим. Постоял, выдерживая мхатовскую паузу. Вылитый артист Жаров, который Анискин, и еще вылитый Максим из юности имени себя. И все это актерское великолепие в одном простом рязанском лице. Такой незатейливый паренек с мещерской засеки, наевшийся анаболиков со стероидами до звона в мышцах и познавший через звон высший смысл революции…

Начало было кислым, в общем и целом.

Стоял июнь одна тысяча девятьсот девяносто третьего года. Я заканчивал четвертый курс МИФИ и по совместительству работал сторожем. Раз в трое суток дежурил, то есть спал в офисе, занимавшем этаж в двухэтажном здании близ Пречистенки.

Жизнь текла по распорядку летней сессии: экзамен, дежурство, зубреж, зубреж, экзамен… Три экзамена закончились оценкой «хорошо», четвертый пролетел рядом с «неудом». Пролет закончился «удовлетворительной» оценкой. Стипендия ценой пары сникерсов махнула лапкой. Пока имелась работа, трагедий не переживал. Важно, что переходил на следующий уровень – на пятый курс. А там, со слов бывалых студентов, начиналась другая жизнь, как у взрослых…

Предаваясь мечтам и думам о грядущем, хлопнул бутылку Москворецкого пива, купил в киоске «МК» и отправился на дежурство менять коллегу.

Была суббота.

Было жарко.

Я пребывал в романтическом подпитии. В офис прибыл с четвертьчасовым опозданием. Нехорошо.

Степан Федорович, сменяемый коллега-пенсионер, отреагировал на опоздание как чайник. Пошипел, побулькал и оп! закипел, зашумел, сорвался на крик-визг-истерику. Ай-я-яй! Намеревался поехать на дачу дневной электричкой, а теперь из-за раздолбая такого-сякого ждать последующий паровоз три часа! Суббота пропала!!! Так да растак меня, и еще не только так!!! Ух! Ох! И еще в другую дырку!!! В следующий раз уйдет на час раньше, растуды всех в нетуды и затуды и вот так через эдак вот сюда и туда!!!

Словесный кипяток булькал мимо. Я решал кроссворд. Ждал, когда старикан угомонится и свалит на садово-огородный надел. Минут через пять заполнил все клеточки и порадовался: Йессс! Ай, да сукин сын!

Пора думать о службе.

Как Машенька у медведей, побродил по офису. Усаживался то в кресло генерального директора, то в кресло главбуха, то в кресло начальника охраны.

Все не то.

Неудобно. Не комфортно. Не безмятежно.

Со стуком хлопнувшей за Федорычем двери, завалился спать. Мое тело принял диван в секретарской комнате. Я моментально уснул, спал без сновидений и чрезвычайно удивился, оказавшись на полу. Это начальник охраны Паша скинул меня с дивана.

Оп-па!

Чтоб прийти в сознание и окончательно проснуться, понадобилось секунды две. Паша исчез, уступив место директору конторы Владиславу Аркадьевичу и незнакомому типу быковатого вида. Тип был в черной кожаной жилетке, черной футболке и черных спортивных штанах с белыми лампасами. На пузе болтался мобильный телефон в кожаном чехле. Ух-ты! Круто!

Оба стояли надо мной и молчали. О чем-то думали. Я ничего придумать не мог.

Голова гудела. Руки-ноги сосуществовали с телом на ельцинских условиях – проглотили автономии, сколько смогли, но ничего путного с ней не делали. Глаза сторонились сепаратизма и подчинялись мозгам. Ничего хорошего не видели.

Внутренний голос подтвердил: «Точно. Бля буду! Жди выговор с занесением в грудную клетку и штраф в размере месячного оклада. Короче: адьес, амиго!»

Бурча «Счастья в жизни нет», внутренний голос исчез в области пяток.

Пф-фффф. Ох-хххххх.

Я потер физиономию и окончательно проснулся. По директорскому взгляду понял, что внутренний голос ситуацию смягчил. Меня ожидала самая большая неприятность из возможных – увольнение. Вскочив с пола и кое-как вписавшись в дверной проем, я вылетел из секретарской комнаты. Прошил лазерным лучом коридор и там, в конце, оказался на стульчике между входной дверью и окном. Отдышался, огляделся, загрустил.

На последней странице перо «Монблан» выведет тринадцать строк:

• Егор Воронин
• Мирослав Лихачев
• Марина Бельская
• Анатолий Вырубов
• Чича
• Геннадий Ложечников
• Вадим Трошкин
• Кирилл Стамм
• Елена Жолтова
• Вера Панская
• Вероника Сергеевна
• Анастасия Игоревна
• Роман Песков

Затем вспорхнет, качнется вверх-вниз, прицеливаясь, и аккуратными ровными линиями начнет зачеркивать первую строчку, вторую, третью… Перед тринадцатой, последней, с водительского места прозвучит:

– Показался.

Пассажир на заднем сидении автомобиля, переложит, не закрывая, ежедневник на задний диван и скомандует:

– Стартуй!

Пока водитель заведет ярко-красный «БМВ-325», вырулит из укрытия и наберет скорость, пассажир успеет:

• надеть перчатки;
• достать из спортивной сумки, лежавшей в ногах, автомат Калашникова;
• перевести предохранитель в боевое положение;
• передернуть затвор;
• выставить ствол в открытое окно;
• глубоко вдохнуть, задержать дыхание;
• прицелиться;
• нажать на курок;
• выдохнуть: «плюс один, последний…»

Салон наполнится кислым запахом пороховых газов. «Бэшка» с визгом шин, с черным росчерком на сером асфальте рванет вперед и, вильнув в заносе, скроется за зданием – гигантским параллелепипедом цвета топленого молока. Скроется, чтобы пять минут спустя оказаться брошенной в пустом дворике на Ордынке. Там же, за скамейкой у детской площадки, примнет траву автомат Калашникова. Чуть дальше, в песочнице, зашуршит ежедневник в кожаном переплете. Ветер пробежится по листам вперед и назад, пытаясь найти не пустое, но тщетно. Страницы чисты. Лишь на последней со списком из тринадцати зачеркнутых строк блеснет парой капель невысохших чернил оборванная судьба.

Небо сменит палевый цвет на свинцовый. Тучи. Солнце оставит затею пробиться к земле. Предливневый сумрак окутает город, над которым высоко в небе побредут эхом никому не слышные слова:

– Скучно живете, господа. Скучно…

На арену лязгая, тарахтя и чадя выкатился танк. На башне, широко расставив ноги, стояла женщина. Короткое черное платье обтягивало сисясто-жопастую фигуру.

Видимость нехорошая, до танка больше ста метров. Присмотревшись, я испытал подозрение, что на башне танка покачивала бедрами Вероника Сергеевна.

Бред! Хотелось убедить себя в невозможности такого события! Не вязался с реальностью звездный поворот Вероникиной судьбы. Я сидел в ошейнике на склоне. Она сияла в лучах славы на арене.

Нет. Не могло такого быть!

Впрочем, другая пассажирка вагона, Верочка, неплохо тут устроилась. Так что...

Из танка раздалось ритмическое позвякивание, превратившееся в «ум-ца, ум-ца, ум-ца». В уши слушателей ворвался ритм в две четверти. Певица на танке подвигала жопой в такт и тонким голосом запела. Скорее заголосила, подмяукивая и подтявкивая.

Со звукоизвлечением у бронетанковой дивы имелись проблемы. Со склонов громыхнуло: «Дерьмо! Шит! Шассен! Долой!» и тысячи прочих нехороших слов. Вопли негодования перекрыли звук с арены. Сотня-другая слушателей подтвердила мнение стрельбой. Певичку сдуло с башни. Она спряталась под танк и…

...что такое?

Башня танка, закрутилась вокруг оси, бабахая по негодующим. Один из взрывов громыхнул совсем рядом. Уши заложило от его мощи.

Дым обстрела рассеялся. Сидевших слева разметало, размазало по склонам. По краям зоны поражения ворочались раненые и контуженные. Тут же захлопали выстрелы. Это добивали раненых оборванцы с вершины, отнимали оружие и становились полноправными зрителями концерта.

Требовательные зрители по-прежнему тут и там кричали «дерьмо!», но не во всю глотку, а вполголоса, чтоб танкисты не услышали. Вопли негодования скукожились до недовольного урчания.

Певичка взгромоздилась на башню и продолжила мявканье-тявканье, без азарта и без повиливаний в жопе! Финальные аккорды встретила дружными аплодисментами. Наконец-то закончила! 

Второй номер программы продержался недолго. Танковой поддержкой певун не озаботился. Эстрадный номер «два притопа – три прихлопа» сопровождал взвод легковооруженных стрелков, в течение минуты рассеянный по долине сотней залпов с обоих склонов одновременно. Третий номер я не дождался. Потянули за ошейник.

Антон потащил к площадке, где сновали три десятка вооруженных мордоворотов. В стороне кучковались невооруженные хлюпики.

К нам подскочили два автоматчика.

Кучерявый, толстый, потный, донельзя противный, подхватил Антона под ручку и выпалил: «Этот больше пяти минут не продержится. Один билет в десятый ряд». Другой, высокий, могучий, хмурый, пощупал мои бицепсы, хлопнул по загривку и сказал, как отрезал: «Дерьмо». Просто и без затей развернул меня на сто восемьдесят градусов и пинком под зад вернул Антону.

Антон молчал, жевал губами, щурил глаз. Соображал, чем опровергнуть услышанное. Придумать убедительный довод в мою пользу не получалось. Из-за его спины нарисовалась Вера и отчеканила:

– Продержится двадцать минут. За два билета в третий ряд. 

Толстячок с могучим переглянулись, улыбнулись.

– Если не продержится, ничего не получаете. Идет?

– Идет, – кивнула Вера.

Они ударили по рукам. Антон разомкнул оковы на моих дрожащих лапках, пинком под жопу отправил к хлюпикам.

Через полчаса нас переместили к валу.

Там за валом некто, со всех сторон обстреливаемый, исполнял в меру тоскливый, в меру ритмичный блюз на манер Джо Майалла. Исполнял незатейливо, упорно и настойчиво. Наверное, имел хорошую группу поддержки из роты снайперов, гасивших смутьянов до того, как те откроют недовольную пасть.

Мне песня понравилась, но дослушать не дали. Затолкалинашу толпу в загончик и жестами пояснили, что надо переодеться в черные тряпки, лежавшие на скамейках.

Непонятные хламиды непонятным образом были надеты без понуканий самостоятельно. Уяснилось, что это обычные хитоны. Тут же каждому вручили по круглому щиту и увесистому мечу

Я поправил щит на левой руке, приладился, оправился, стукнул по щиту мечом и вдруг... на долю секунды... впал в морок, в котором похожие действия совершал ранее, поразился... тут же вернулся из морока с командой: «Становись!»

Повисла напряженная тишина. Я смотрел на далекий шар и вспоминал себя, находящегося внутри в состоянии сытого блаженства. Таким был смысл жизни? Наверное, таким, если подарил ощущение счастья. Впрочем, кто сказал, что я был счастлив? Я мучился. Я страдал в той комнате. Стоп! В песках я тоже страдал. И в общаге страдал.

Черт! Совсем запутался. Где счастье, где страдание? Не разобраться!

...послышался вкрадчивый баритон:

– Замечу, что ан масс души продают люди, одержимые идеей. Я могу воплотить любую. Много с моей помощью появилось великих идееборцев. Есть у вас идея, за которую не жалко душу продать?

– Нет.

– Жаль, – вздохнул господин. – Так и думал.

– ну это, типа,... – промямлил я. – Конечно кое-какие есть, но не такие, чтобы...

– Понимаю. Хочется пожить так, чтоб получить все возможное, не сильно напрягаясь.

– Ага.

– Могу устроить наследство в Южной Америке, такое большое, что устанете проматывать. Взамен по истечении срока договора я получу вашу бессмертную душу. Идет?

– Нет.

– Опять двадцать пять. Что не так?

– Мне кажется, что жизнь дана не для того, чтобы проматывать чужие состояния.

Господин устало улыбнулся:

– Верно. Для чего же тогда, по вашему мнению?

– Для того, чтобы принести пользу людям.

– Хм, как интересно заговорили. Раньше вам такие мысли не приходили. Знаете ли... Ни один человек не продаст душу в обмен на то, чтоб не было войны во всем мире или чтоб детишки не голодали. Каждый сидевший здесь, думал только о себе. Сделка, которую вам предлагают, касается лично вас. В этом заключается ее глубинный смысл: вы, Роман Викторович Песков выступаете против человечества. Либо вы живете так, как предписано обществом и предначертано судьбой, либо так, как хочется персонально вам. Выбирайте, какую вашу жизнь я буду исполнять назло обществу.

Фраза о противостоянии с обществом отрезвила. Я огляделся и, вспомнив место, где обучаюсь, задал вопрос:

– Можете сделать из меня всемирно известного ученого?

– Легко.

– Лауреата Нобелевской премии?

– Прецеденты были. Вы не первый.

– Я хочу стать ученым и сделать такое грандиозное открытие, что...

– Оно уже сделано. Следующее грандиозное открытие приведет к разрушению Земли. Я на это не пойду. Довольствуйтесь менее грандиозными.

– Согласен.

– Тогда читайте, – он взял со стола папку, перебрал листы и вытащил пару:

– Условия договора. Вы сделаете открытие, всемирная известность, деньги, слава, толпы поклонников. Шикарная жизнь, одним словом. Не пожалеете.

Я схватил листки, кинул взгляд по диагонали... стоп!... это что такое? «Я продаю душу, желая осуществить в 2006 году открытие в области физики, которое явится переворотом в представлении о быстротекущих процессах...»

Э-ээ?!!!

– Позвольте, – решил я уточнить. – Открытие будет сделано через тринадцать лет?

– Да, а как же иначе? Надо окончить институт, аспирантуру, обрести научный опыт и потом дерзать мыслью.

– А до того момента жить на стипендию и зарплату мэнээса?

– Само собой.

– Как сейчас?

– Будет хуже, но не переживайте, я вас кочегаром устрою на подработку. С голоду не помрете. В девяносто девятом зарплату прибавят на пару тысяч, и потом еще разок… впрочем, нет, это уже после вашей смерти будет. Не печальтесь, открытия делаются только так, особенно фундаментальные.

– А Эйнштейн в двадцать шесть лет?

– Но вы же Песков. Чего вы хотели? Лежа на советском диване, сверкнуть умом и осуществить прорыв в незнаемое? Могу облегчить дорогу к славе. Расстрою вашу свадьбу с Зинаидой и отправлю в Америку. Отсутствие бытовых неудобств и семейных дрязг стимулирует работу мозга. И кочегарить не надо.

– Спасибо. Мне это не нравится.

– Печально.

Я почувствовал себя неловко. Разрушил нобелевское будущее в угоду непонятному, которого хотелось здесь и сейчас. Я поерзал и, полупугаясь-полустесняясь будущего ответа, спросил господина:

– Вы можете ответить на вопрос?

– Пожалуйста.

– Зачем был создан человек?

– Не знаю.

– Но как вы думаете, для чего я родился?

– Для чего родились именно вы, меня никоим образом не заботит. Представьте: сидите на диване, смотрите футбол по телевизору и выползает таракан по тараканьим делам. Что вы сделаете?

– Шлепну.

– А задаваться вопросом, зачем он появился на свет, в чем заключается его миссия и прочее? Вы будете над этим думать?

– Нет.

– Я тоже не утруждаю себя размышлениями о смысле вашей жизни.

– Значит, люди для вас как насекомые?

– Ну почему же? Среди людей попадаются достойные экземпляры, отдельными персонажами бываю удовлетворен. В целом, люди озабочены одним, максимум двумя желаниями, как котики или зайчики. Из них забавно выстраивать картинку, что-то среднее между бильярдом и паззлом.

Господин встал и направился к светильнику, к шарам. Подойдя, толкнул крайний. Тот, прокатившись пару метров, столкнулся со вторым, с третьим, четвертым… Через полминуты по плоскости катались тринадцать шаров, то и дело сталкиваясь друг с другом.

– Бинго! – воскликнул господин.

Один шар покатился прочь, за светильник, туда, где в красном полумраке высилась огромная – я до боли в глазах всмотрелся – быть не может! огромная гора, с вершиной, пропадавшей за тучами. Гора состояла из миллионов шаров подобных прибившемуся. Господин обернулся в мою сторону.

– Такая игра. Тронуть шар, чтобы задеть всех. А лучший попадает к избранным. Но давайте поговорим о деле и достигнем соглашения.

Я опять оказался перед господином.

– Ну-с, – он вопросительно глянул на меня. – Если продадите душу, вас это не обойдет.

– Я согласен.

– Отлично.

– Что делать?

– Ничего. Немножко терпения. Как только подготовят бумаги, приступим к процедуре.

– Почему выбрали меня?

– За вами забавно наблюдать. Можете глянуть.

Господин встал и направился к светильнику, мерцавшему метрах в тридцати. Я встал и направился за ним. Где-то на половине пути, он остановился и пропустил меня вперед с напутствием:

– Дальше идите осторожно. Вы очень впечатлительный человек.

Глазам открылось интересное. На высоте в полтора метра висел кристалл размером с апельсин, многогранник интенсивно красного света, непонятным образом подсвеченный. Он, ничем не закрепленный, парил подобно призраку и освещал площадку, казавшуюся знакомой. На зеркальный пол насыпали песок и гравий. Рядом стоял белый шар, в полметра диаметром, странно знакомый. За ним в метрах в десяти-пятнадцати стояла дюжина таких же шаров. 

Я прошел чуть вперед, чтобы рассмотреть площадку, и обнаружил клоповье шевеление. В пару шажков подошел к светильнику, чуть подвинул и направил луч света на заинтересовавший пятачок. Конечно же, это были я сам и Вероника Сергеевна, размером с вошек. Я вспомнил, как полтора месяца назад подыхал в поганой пустыне, как наблюдал за подошедшим великаном, как оскорблял его. Всплывшие из памяти ругательства в собственный адрес заставили улыбнуться.

Смелый парень, однако. Знал бы с чем еще столкнется, не сучил бы ручонками-ножонками.

Я разогнулся и пошел обратно. Ничтожная тварь, а что-то корчит из себя.

Действительно, забавно.

На полпути был остановлен визуальным сигналом. Господин приподнял ладонь, чтобы я двигался медленнее, и пальцем вычертил наказ пройти стороной.

Что такое?

В ложбинке сбоку ползала очередная копия меня.

Я глянул в сторону господина. Он поднес указательный палец ко рту, потом еще раз очертил полукруг. Точно! Надо осторожно обойти это место. Не ровен час, опять напугаю сам себя до икоты.

Как можно мягче ставя подошвы, я отправился к господину. Тиражирование моей сущности он объяснять не стал, ограничился фразой:

– Ничего особенного. Жизнь – всего лишь повторение пройденного, но чуть поумнев…

Я молчал, ничего не понимая. Господин потрепал по плечу:

– Забыл предложить подзорную трубу. Так удобней

– Кто это? – кивнул я в сторону собственных копий. Вспомнил мудреное слово «репродукция». Зачем множить мои копии?

– Ответ неправильный, – насмешливый взгляд господина превратился в веселый. – Нет копий. Везде вы собственной персоной.

– Не понял.

– Тяжело объяснить. Может быть, потом вам расскажут. Но давайте для простоты представим, что случилась репликация личности. Например, одна реплика страдает в аду. Вторая возвращается в свой мир и наслаждается. Третья остается здесь на службе. Но это одна и та же личность. Разницу между репликой и копией понимаете?

– Нет.

– Тогда закроем тему. Еще вопросы есть?

– Какой смысл в том, что именуется адом?

– Никакого. Человек должен страдать. Мучения – его крест. Если он в первой жизни не испытал страданий, компенсирует в последующих ипостасях.

– Почему вы решили, что удел человека страдание?

– Не знаю. Мне кажется, что я создал его для страданий. Если есть душа, будет страдать. Не страдают те, у кого нет души. Зверюшки всякие, подонки, идиоты...

– Люди, которые воюют в песках, тоже страдают?

– Еще как. И не только те, кто воюет. Все, попавшие сюда, страдают. Одни страдают на полях сражений, другие в рудниках, третьи в песках, четвертые страдают, ничего не делая. Для одного ад – это тяжелый физический труд. Для другого – ожидание войны и мордобоя. Для третьего – отсутствие секса.

– Меру страданий определяете вы?

– Нет. Я тут ни при чем.

– Но это же ад. Вы здесь главный.

– Ну и что? У каждого человека собственный ад, и он носит его в собственной душе. Это закон жизни.

– Что ждет меня после смерти?

– То же самое. Только нескончаемое, бесконечное. Все, что носите в своей душе – это ваше на веки веков при жизни и после смерти. Впрочем, несут бумаги.

Толпа прибывала, заполняла места, переругиваясь с пришедшими ранее, перестреливаясь. Тут и там разворачивались баталии. У правого уха вжикнуло, горячим осколком чиркнуло по щеке. Я пригнулся, спрятался за камень, испугаться не успел... два взрыва... тишина. Бой, возникший за спиной, затих.

Я выждал некоторое время, высунул голову из укрытия и увидел, как на убитых соседей набросились… Я приподнялся, рассмотрел… Да, десятка два существ в ошейниках, похоже, мои коллеги… Раздался взрыв, второй… Я спрятался, выглянул по затишьи, присмотрелся. Снесенных взрывами граждан терзала толпа в ошейниках. Вооружившись, сорвав ошейники толпа вступила в перестрелку с вояками, похоже, с охраной бывших хозяев. Троекратный перевес на стороне бывших рабов. И пусть оружия рабы добыли немного, но противников рассеяли по склону. Успешно повоевав, разместились на месте боя. Трупы убитых соперников и соратников использовали вместо сидений. Бывшие рабы стали хозяевами положения.

Я до зубовного скрежета позавидовал их перемене участи, перевел взгляд на рукоять пистолета, в полуметре торчавший из-за Верочкиного пояса. Легче легкого, казалось, выхватить пистолет и разобраться с пленителями так, как принято здесь. Два выстрела – два трупа. Я имел возможность сделать это. Я мог!

Антон и Вера, увлеченные друг другом, не обращали внимания на происходившее вокруг. Антон шептал Верочке жаркие глупости, бесцеремонно лапал талию, норовя съехать вниз. Верочка, беспрестанно хихикая, одергивала Антона, не слишком убедительно, впрочем. Ее пистолет был почти в моей руке. Надо решиться стать хозяином положения!

Я могу. Я должен!

Схватить пистолет, взвести курок… нет, передернуть затвор… черт, как же он стреляет? Почему я такой кретин? Почему не могу исполнить элементарное?

Потому что я туфяк! В моем кармане по-прежнему лежала граната, подкинутая аборигеном, и я по-прежнему не представлял, что с ней делать.

Антон травил, помнится, что раз в году бывает день исполнения мечты. Я мог исполнить свою прямо сейчас. Расстрелять парочку доминусов и обернуться индивидуумом. Все время, которое я находился здесь, было временем жертвы. Я ни разу не принял решения, которое могло радикально изменить мою жизнь.

Момент настал! Пятьдесят сантиметров до пистолета, который переведет в положение не изгоя, но достопочтенного гражданина.

Нет.

Я одернул руку и вздохнул. Как зарядить и стрельнуть без осечки? А вдруг осечка? Что будет со мной?

Надо сидеть и не дергаться, смирившись с мыслью, что я не герой и не хозяин жизни. Я мартышка на цепочке… жалкая, зато живая.

Еще раз вздохнул, вздрогнул...

С арены громыхнуло сотней громкоговорителей: «Внимание!»

Шпрехшталмейстерем оказался дядька в армейском камуфляже. Выждал положенную паузу и, содрогая воздух неимоверной мощью акустической системы, провозгласил: «Начинаем!»

Исчез.

Я взял со стола камешки, два в правую руку и два в левую.

– Сколько? – спросил я.

– Два зеленых в одной руке и два зеленых в другой.

– А вместе?

– Зависит от обстоятельств. Мне кажется, что будет три. Зеленые камни, полученные в результате сложения желтого и голубого, норовят исчезнуть. Если хотите предъявить иной результат, складывайте.

Я пожал плечами и высыпал камешки из правой руки в левую. Опять вспыхнули огоньки, и на ладони оказались два салатовых камешка и один фиолетовый.

– Фокусы, – резюмировал я.

– Отнюдь. Вы согласны, что в сложении камней есть логика?

Господин взял со стола зеленый камушек и положил его в мою ладонь. Камушек моргнул желтым и стал фиолетовым. У меня на ладони лежали два салатовых камушка и два фиолетовых. В логике отказать трудно.

– Другой пример. Бывают вопросы, на которые могут быть два взаимоисключающих правильных ответа.

– Как?

– Грубо говоря, вы можете ответить на вопрос положительно, можете ответить отрицательно. В любом случае оба ответа будут правильные.

– Не может такого быть.

– Смотрите.

Господин встал, при этом оставаясь в кресле. Каким образом? Ага. Раздвоился. Фокусы!

Я наблюдал за происходящим.

Собеседников стало два. Один строгим профессором сидел напротив, в той же самой позе, что секунду назад. Второй с чеширской улыбкой встал рядом со мной.

– Продолжаем разговор, – сказал сидевший.

– Вы не против? — спросил стоявший.

Я неопределенно пожал плечами. Почему нет? Продолжаем.

– Итак, пари.

– Пари.

Я на всякий случай кивнул обоим.

Стоявший господин достал из кармана стодолларовую купюру и положил ее на стол со словами: «Отдам эти деньги тому, кто угадает, что я сейчас сделаю».

Ерунда полнейшая! Что он может сделать? Он сделает все что угодно, но только не то, что я скажу. Заведомо беспроигрышное пари для стоявшего.

Стоявший и сидевший смотрели на меня. Я переводил взгляд с одного на другого, не зная, как оформить словами мысль. Сидевший улыбнулся:

– Если Роман не возражает, я попробую угадать, что ты сделаешь. Ты не отдашь эти деньги мне.

Оп-па!

Вот это фокус! Если стоявший хочет выиграть пари, он должен отдать деньги сидевшему, а потом забрать их назад. Но в итоге получится, что он эти деньги не отдал. И наоборот, чтобы сидевший выиграл пари, надо, чтобы он не брал деньги сейчас, а взял потом. Нет…

Не так…

А как?

Я застыл в поиске ответа. Мысли шарахались и к знаменателю не приходили. Сидевший господин встал из-за стола и протянул руку к стоявшему. Тот тоже протянул руку. Стодолларовая купюра взлетела со стола и зависла в воздухе аккурат посередине. Господа хором объявили:

– Я как всегда прав.

Быть не может! Они стояли с протянутыми руками, между которыми висела в воздухе стодолларовая купюра. Не было зацепки в условиях пари, чтобы понять, кто из них проиграл, а кто – выиграл. Либо они оба были одновременно в выигрыше, либо – одновременно в проигрыше. Я пожал плечами.

Господа улыбнулись, подошли друг к другу и снова стали единым целым. Купюра, заложив вираж, свалилась на стол. Господин поднял ее и, сделав замысловатый пасс рукой, превратил в перламутровый шар.

23 июня 1993г.
среда

На следующий день, ровно в восемь утра, когда самый приятный студенческий сон подкрадывается к первому корпусу общежития МИФИ и принимает в ласковые объятия усталые, опустошенные учебой и безденежьем тела, в это хрупкое время полумечты-полузабытья бесцеремонный бульдозероподобный Жорик вытряхнул меня из-под одеяла, ополоснул под холодной водой, одел в новенькие, ни одна муха не садилась, одежды, сунул в рот пару бутербродов с колбасой-салями, усадил в машину и куда-то повез. Разбудить забыл.

По итогу продрал глаза в огромной квартире, светлой и просторной. Квартира имела минимум мебели, как то: два облезлых табурета, видавшую виды газовую плиту в ржавых разводьях, бежевый кухонный шкапчик и тумбочку «под орех» с раздолбанным, перетянутым изолентой телефонным аппаратом красного цвета. В воздухе носился горький запах клея.

Я огляделся.

В самом деле, обои на стенах сверкали первозданной свежестью. Перехватив мой взгляд, Жорик пояснил:

– Мужики со стройки всю ночь клеили. Час назад закончили. В триста баксов ремонт встал.

Я поразился фантастической цифре: триста баксов!!! жить пару месяцев можно, а то и три, потом прикинул: «Откуда деньги? Мы на шмотки вчера спустили», но голос не подал.

Жорик поставилз адачу:

– Вот телефонная книга. Ищи научные институты по Варшавке, Профсоюзной, Ленинградскому проспекту и проспекту Мира. Звони в секретариат, представляйся замзавом из Москомитета по науке и технике, проводящим сверку. Есть там мальчонка, Альбертом Игоревичем звать. Голоса у вас похожи. Так что, в путь! Представляйся Аликом из москомнака и узнавай фио директоров и замов по АХЧ. Обращай внимание на голоса секретарш. Если голос на слух молодой, помечай и узнавай имя секретарши тоже. Информацию пиши сюда, – вслед за телефонной книгой бросил увесистый ежедневник, новый, не пользованный.

Последив за тем, как я ворочаю справочник, и удовлетворившись увиденным, Жора сделал ручкой «адьес».

Был таков.

Я почесал гудящую голову. Побродил по квартире, испытывая неудобство в штанах. Сунул руку в карман и выудил гранату: эге-ге! Откуда? Через минуту сообразил, что таскал ее в песках до тех пор, пока не оказался в голубой комнате. А потом? Не помню.

Не важно! Надо избавляться! Сунул гранату в тумбу... перенес на балкон... перепрятал в коробку с учебниками... вспомнил, что Жорик приказывал.

Насколько позволил провод, перенес тумбу с телефоном ближе к окну. Присел на табурет, водрузил справочник на колени и, полистав, нашел раздел, посвященный научно-исследовательским институтам. Порыскал по столбцам мелких буковок с циферками и наткнулся на Варшавское шоссе, д.8.

– Эге-ге. То, что надо, – я покрутил скрипучий диск телефона, после двух длинных гудков услышал энергичный женский голос:

– Всероссийский институт прампампампапампамммм…

Я, не выслушав половины названия, внезапно сник, покрылся потом, сипя и дребезжа, выдавил из пересохшей глотки:

– Добрый день, из комитета по науке и технике беспокоят.

– Да!

– Альберт Игоревич я

– Да, очень приятно.

Вдруг я забыл, что надо говорить дальше. Стало неловко и страшно. Прошиб испуг, что сейчас раскусят, выведут за ушко да на солнышко. Ох!

Я бросил трубку и попытался успокоить гудящую голову: «Тихо, тихо, Ромка. Возьми себя в руки. Это легко, как два пальца об асфальт – почирикать с секретаршей. Давай, давай, будь смелее. Что скажет Жорик, когда узнает, что я ничего не могу толком сделать? Даже Альбертом представиться!»

В борьбе с больной головой провел минут пять. Подкачался небольшим количеством наглости и набрал следующий номер:

– Алло. Добрый ден, из комиссии по науке и технике. Альберт Игоревич.

– Да, слушаю.

– Не подскажете фио директора?

– Извините, а зачем?

Я напрягся, вспотев и онемев в поисках ответа. На том конце трубки подсказали:

– Опять делать нечего?

– Точно. Плановая сверка. Ничего серьезного, – затараторил я, готовый воспарить от радости: «Фух! Покатило!»

– Записывайте. Диктую…

Я записал. Даже не забыл отметить, что дивный голос секретарши был моложавым. Со следующей секретаршей беседовал спокойней и – о, чудо! – не забыл спросить ФИО зама по АХЧ.

Через полчаса вальяжно бросал в трубку:

– Приветствую. Альберт Игоревич из москомнака. Сам на месте?

В ответ на: «Занят. А вы по какому вопросу?», рокотал брюшным баритончиком:

– Вопрос пустяшный, с вами можем решить. Кстати, как вас зовут? Очень приятно, Светлана Георгиевна. По секрету докладываю – составляем списки научных светил и что у них осталось на хозяйстве. Продиктуйте, пожалуйста, ФИО вашего директора и зама по АХЧ. С ними потом свяжутся.

23 июня 1993г.
среда
14-00

К обеду примчался Жорик с парой работяг и рулонами кисло-пахнущего разноцветного.

– Ковровое покрытие. Бельгийское, – пояснил Жора и стал, жестикулируя и матерясь для пущей доходчивости, объяснять работягам как, чего и куда стелить. Те переглянулись, почесали затылки и заявили Жорику: «Хорошо бы добавить – фатерка большая. Работы до утра».

– До вечера, мужики! – Жорик поднял указательный палец над головой и помахал. – Чтоб к шести закончили, а добавку получите, не заржавеет. Вперед!

Работяги сложили рулоны в холле, достали рулетку и принялись обходить комнаты, скрупулезно обмеряя трапецевидные периметры. Старания им было не занимать.

– Ну-с, Алик. Какие успехи? – подошел ко мне Жорик.

– Жрать хочу.

– Хавчик будет. Сколько институтов обзвонил?

– Сорок два.

– Молодые секретарши есть?

– Восемь. Зачем они?

– Если у директора института молодая секретарша, значит, он не потерял интереса к жизни. Наша задача – этот интерес подогреть. А так как обзванивались учреждения науки, интерес подогреть несложно. Научные деятели бедны как крысы и готовы продаться с потрохами. Незадорого, оптом дешевле. Как говаривал Менделеев: Широко простирает руки химия и клянчит: «Дайте денег!». А теперь поехали, пообедаем.

Мы вышли из подъезда, и я поразился отсутствию вчерашней «БМВ». Ее заменяла, причем неравноценно, обтерханная «шестерка».

– Загнал вчерашнюю чаечку за три килобакса. Потошним на «шахе», – перехватил мой немой вопрос Жорик.

«Быстр и ловок», – подумал я, усаживаясь в автомобиль, вчера казавшийся пределом мечтаний. Сегодня мироощущение было иным – подросшим в холке и скакнувшим на пару ступенек вверх.

Пока Жора гонял к давешней кафешечке на улицу Палиашвили и обратно, я анализировал ощущения от езды. Вывод следовал однозначный: «танец с саблями» по кочкам на «шестерке» – не «полет шмеля» на иномарке. Хорошо, хоть поели нормально. С другой стороны, после сытного обеда меня разморило, я начал клевать носом. Куда ни кинь – всюду клин. Почему мне все время не везет?

– С какой горой закончил? – поинтересовался Жора.

– Триста тридцать.

– А средняя?

– Триста десять. Двести рублей просадил.

– И этому тебя учить надо. Эх, студент-студент, – Жора почесал небритый подбородок. – Ладно, двадцать центов – не деньги! Прорвемся.

Мы остановились у продуктового магазина. Я потянулся было выйти из машины, но Жорик скомандовал:

– Отставить! Остаешься за главного. Карауль шарабан, пока едой затариваюсь.

Делать нечего. Пришлось сидеть, крутить ручки магнитолы и думать, какую еду Жорик собрался покупать и как её употреблять. Квартира была пуста, как монашеская келья – ни мебели, ни посуды, вообще ничего, кроме обоев, ковролина и пары табуреток...

Так и есть. Продукты Жорик покупать не стал. Выскочил из магазина, звякая посудой в авоськах – двумя бутылками импортного шампанского и несчетным количеством бутылок отечественной водки. Не иначе, на студенческий пикник собрался.

– Переезд с ремонтом – дело хлопотное. Это тебе не шашлык на Борисовских прудах кушать, – пояснил Жорик по дороге.

Звякание бухла на заднем диване подтверждало – дело хлопотное.

Когда вернулись на квартиру, работа, слаженная и спорая, кипела вовсю. Жора прошествовал по комнатам прокураторским шагом… эх, белого плаща с кровавым подбоем не хватало… осмотрел фронт работ и торжественно вручил мужикам две бутылки «Столичной»... чуток подумав, изъял обратно. Пояснил, что вернет, когда дело будет сделано. Мужики недовольно побурчали про рабочий класс, который опять забижают и двигают на обочину жизни, и показывая удесятеренное рвение, возобновили работы. Жорик, заряженный их трудовым азартом, кинулся помогать.

Минут пять кипел в трудовом порыве и спекся. Скомандовал: «Продолжаем в том же духе, чтоб к вечеру был заебок!», после чего взгромоздился на табурет рядом со мной. Взял в руки ежедневник, полистал страницы, изрек:

– Работать есть с чем. Прошвырнусь по адресам, гляну на богадельни. А ты пока отдыхай. Но сначала спрячь бухло от пролетариев.

Выдрал листки из ежедневника, сунул в задний карман и был таков.

Я запихал бутылки в шкапчик, а потом, чтоб не мешаться и не путаться под ногами, забился в самый дальний уголок. Разморенный обедом и добитый бессонницей, прилег на пол, свежекрытый ковролином. Приспособил под голову пакет с учебниками и мгновенно провалился в глухое ущелье сна.

Не пролетев и трети пути, не увидев дна, вообще ничего не увидев, перекувыркнулся, затрясся, открыл глаза и узрел Жорика, толкавшего меня:

– Подъем! На разгрузку мебели становись!

Какая мебель?! Спать хочу!

Жорик за шкирку приподнял меня с пола, чуть-чуть потряс и – добился своего! – разбудил окончательно.

Я, позевывая и почесываясь, спустился вниз, чтобы посмотреть, как водитель мебельного фургона маневрирует по тесному двору. Кажется, пытался подогнать машину кузовом к подъезду. Через пару минут двум суровым волосаторуким дядькам, очевидно, грузчикам, маневры надоели. Они крикнули «Шабаш!», распахнули дверцы фургона и вытащили из темного нутра шикарный диван черного цвета. Потом достали кресла, и одно из них, упираясь и потея, я потащил на шестой, самый верхний, этаж. По ступеням потащил. Лифт – незадача! – оказался мелковат, только шавок с мармазетками на прогулку выводить. Тьфу!

Когда споро, с шутками-прибаутками, с «эх, раз! и еще! еще давай!» закончили разгрузку и вся мебель оказалась на квартире, Жора отсчитал грузчикам с водителем денежки, присовокупил по бутылке водки каждому и, довольно потирая руки, заглянул в дальнюю комнату, где томились два работника, только что закончившие стелить ковролин. Жора, почесывая макушку и присматриваясь к качеству работы, полицейской ищейкой обнюхал все углы и пазухи, пару раз возмутился: «Не-е-е, робяты, халтура не канает. Че это здесь пузырится? Щас перестилать будем”. Потом вступил с мужиками в виртуозно-матерную перебранку, по итогу которой отслюнявил обещанные дензнаки и торжественно выдал премией две бутылки «Столичной». Предложение обмыть коврики категорически отверг. Довел работников до дверей и выпроводил прочь.

Потом я и Жорик принялись расставлять мебель. Два дивана, черный шкаф с зеркальными дверцами, три массивных кресла, придающих сидящему неимоверно величавый вид (лично проверил на себе) сразу встали на свои законные места. А вот остальное... Надо подвигать и прикинуть: два журнальных столика из тонированного стекла и латунных реечек, письменный стол черного дерева, тумба под телевизор, просто тумбочка, сверкающий золотом торшер и четыре высоких жестких стула.

«Не было других», – захотел было оправдаться Жорик, но я махнул рукой. И так хорошо! Такая красотища образовалась!

После расстановки мебелей Жорик поделил комнаты: «Я буду жить в этой, маленькой. Ты в дальней, с балконом. Проходная будет общественной, типа, два в одном: зал приемов и столовая, она же гостиная».

Потом почесал подбородок, хлопнул себя по лбу: «Давно пора хлебальник в порядок привести!» и пошел в ванную сбривать щетину.

Я опробовал в деле все три кресла, насладился их податливой упругостью и приятностью. Переменивши десяток поз, глянул на сгущавшиеся за окном июньские сумерки и понял, что время позднее. Надо отдохнуть. Засыпая на лету, рухнул на диван. «Расслабиться, выспаться до часика дня, а уж потом разобраться со всеми делами», – шелестело в голове.

22 июня 1993г.
вторник
9-35

Жорик время не терял. Обнюхал учебники на книжных полках, ознакомился с содержимым тумбочек, поворочал кассетник на подоконнике, сунул голову в шкаф, пошуршал висевшей одеждой, чихнул, переместился к посудному ящику, погромыхал утварью. Потряс мои джинсы, выудил гранату и переместил в тумбочку, не удивившись.

Отшебуршавшись в имуществе, вернулся на середину комнаты и выразительно глянул на часы:

– Бивни ополоснуть не собираешься?

– Собираюсь.

– Четыре минуты на мытье. Отсчет пошел.

«А чего это ты раскомандовался, бомжара мшелый?» – захотелось проявить недовольство, уяснить в чем дело и по какому праву отдаются распоряжения.

Поразмыслив, набежавшую конфронтационную слюну сглотнул.

Решил с вопросами не выступать, недовольство не проявлять, мордобоем не заниматься. Мало ли что. Цепанул умывальные принадлежности и пошлепал к умывальной комнате в конце коридора.

Как только намытый, благоухающий вернулся, Жора переодел меня в джинсы с джинсовой курткой поверх майки, рубашка не нашлась, и устремился прочь: «Опаздываем!»

Влекомый реактивным Жориком, в мгновение ока десантировался на первый этаж, просвистел пулей мимо вахтерши, вылетел под развесистые липы и аллюром три креста помчался к троллейбусной остановке. По дороге пытался вспомнить подробности происшедшей накануне чертовщины, но тщетно. Соображалка гудела, скрипела и выдавала наружу девиз «Спокуха! Не сцать, не бздеть и не стрематься!»

Пустота в мозгах и тяжесть в теле! Ай, черт!!!

Навалилось крайне неприятное болезненное состояние. Мышцы тела загудели, заныли, заломили. Позвоночник скрипнул и заплакал. Потяжелевшие веки засвербили, а глаза принялась давить и мять тупая боль, будто читал всю ночь при свечах «Преступление и наказание».

Как только добрались до безлюдной остановки, я рухнул на скамейку, зажмурился... и боль пропала. «Наконец-то» – выдохнул я. Не открывая глаз, покрутил головой. Пошевелил руками и ногами. Поерзал. Приспособил копчик под деформации поджопной поверхности. Все устроилось в полном порядке. От тугой болезненности не осталось и следа.

Я расслабил мышцы. Сознание погрузилось в поток приятных ощущений. Струя белого света подхватила меня и вынесла на поверхность чужой реальности, где моя персона играла главную роль. Там жизнь искрилась по-иному, и я был другим. Прикинутый, как самый главный нувориш, самоуверенный и умиротворенный, я катил по Варшавскому шоссе в огромном импортном автомобиле, кажется, «БМВ». В кожаном салоне цвета «беж» бархатно мурлыкал «And you’re my love, my sweet, sweet love» задушевный Крис Ри.

«И счастлив я, ла-лай ла-ла,» – в такт подпевала моя беззаботная душа. Внутреннее состояние было состоянием счастливого человека, не обремененного мыслью о возможных гримасах бытия. Никогда прежде так себя не чувствовал. Жаль, что состояние неги продлилось недолго – секунд двадцать, не более. Пропало… Напрочь, без следа.

Я вернулся на скамейку автобусной остановки. Открыл глаза и глянул на Жорика, прислонившегося к стойке павильона. Незваный друг радовался жизни, подставляя лицо под солнечные лучи. Руки заложил за спину, левой ножкой карамболь отстукивал. С левой пяточки на носочек, с носочка на пяточку и, с перебоем правой ножкой, опять с левой пяточки на носочек…

Если не ошибаюсь, этот парниша командирован выполнять мои пожелания. Помнится, в детстве читал сказки о стариках Хоттабычах, молодцах из ларца и прочей нечисти, выполнявшей прихоти курносого пионера. Вот бы разобраться, кто такой мистер Джордж – бомж шаромыжный либо кудесник былинный? Надо проверить.

– Георгий, можете сделать, чтоб не на рогатом, а на «БМВ» поехали?

– Легко, – Жорик, не удивившись полувопросу-полупросьбе, выскочил на проезжую часть и вгляделся в выезжавшие со стороны Кантемировской автомобили. Секунд через пять уточнил: – Серия пять пойдет?

– Да.

– Замазано! Не семь полтос, но М-пять Альпина. Тож ништяк.

Внутри было пусто и жутко. Вместо кровавого падения я услышал вкрадчивый голос:

– Почему вы отказываетесь от выгодного предложения? Плоды отказа будут горьки и безрадостны.

Я распахнул глаза. Сидел напротив улыбающегося господина и ничего не мог сказать. Пытался перевести дыхание и прийти в себя после пережитого. Костяшки пальцев ныли. Новые джинсы забрызганы кровью.

– Что это было? – выдохнул я.

– Ваше будущее. Если откажетесь от моего предложения, через два года получите диплом, вернетесь на родину. Там искалечите жену, лишите сына дара речи, а сами выброситесь с пятого этажа вниз головой, после чего попадете сюда. Потом вашей судьбой буду распоряжаться я. Вы, молодой человек – самоубийца. Ваше место в аду.

Что я мог сказать?

– Ничего нового. Или кончаете самоубийством, или подписываете договор. Третьего не дано, – продолжал господин. – Такое предназначение. Судьба.

Способность логически мыслить вернулась.

«Браво» – похвалили меня глаза господина.

– Как узнать, что будет так? Может, вы обманываете? Откуда я знаю, что вы говорите правду?

– Питаете иллюзии? Увы. Все будет так и никак иначе. А насчет правды я вам отвечу. Я никогда не говорю правду. Не дергайтесь, успокойтесь. Я никогда не говорю правду, потому что ее нет. Нет правды как таковой.

– Как нет?

– Так, – ироническая улыбка скользнула и улетучилась. – Есть только пустые слова.

– А правда?

– Ее нет.

– ?

– Объяснить парой фраз невозможно. Если никуда не спешите, слушайте. Бог создал меня для взаимодействия с физическим миром, через немного миллионов лет присовокупил людей в помощь. Зачем – до сих пор не понимаю, обсудим в сиквеле. Но прямо сейчас разговор не о двуногих зверюшках. Миллионы лет все шло по заведенному порядку: Бог думает, я действую, скотина шевелится. Но вчера, вернее сотню тысяч лет назад, у Бога случился бзик – подключил людишек к себе. Старик любит издеваться и экспериментировать. Я много животных создал по его плану. Самое уродливое животное он решил научить абстрактному мышлению и планированию. Случилась полная ерунда – свары, склоки и обиды на ровном месте. Понимаете?

 – Нет.

– До человека в мире были вещи и звери. После человека появились слова, описывающие вещи и зверей. Потом появились смыслы, понятные только тому, кто умеет говорить.

Господин замолчал, всем видом показывая, что слово ничто, молчание – золото, за которым стоит божий смысл. Я по-прежнему ничего не понимал. Господин ухмыльнулся и продолжил:

– Такое дело: сначала появился мир, потом появились люди, придумавшие слова для обозначения вещей. Пять тысяч лет назад прилагательная функция речевого аппарата стала главной. Человек вместо того, чтобы артикулировать происходящее, начал вкладывать в слова идею, что на самом деле все не так. Слова получили больше смысла, чем вещи, которые они значат. Но это начало беды. Прямо сейчас смысл слова зависит не от вещи, а от обстоятельств, при которых слово сказано... Вижу, вы заскучали.

– Ничего не понятно, – честно признался я.

– Пытался донести до вас, что правды в мире нет. Есть только слова, смысл которых зависит от обстоятельств!

Похоже, я уловил суть разговора. Господин меня морочит! Попробую врезать: 

– Значит, все, что я слышал от вас – ложь.

– Да, мои слова есть натуральная ложь, – господин даже ухом не повел, продолжая бубнеж: – Но такая же ложь есть все, что слышали не от меня ранее и все, что услышите потом.

– Вы меня заморочили.

– Бывает. У каждого человека на плечах есть вот это, – господин указал пальцем на свою голову. Потом перевел палец на мою.

Спонтанно захотелось почесать махушку и, проорав «Эхма, кабы денег тьма!», кинуть оземь картуз! Господин не обратил внимание на перемену чувств.

– Уникальное устройство. Создавалось не для ношения шапки. Анализируйте, размышляйте. Пример, – господин достал из кармана два желтых камушка и бросил их на стол. – Некоторые утверждают, будто дважды два четыре, так?

– Да.

– И в самом деле, принято считать будто дважды два действительно четыре. А теперь смотрите, – господин достал еще два голубых камня: – Два на столе и два в руке, прибавляем эти к тем.

Он кинул голубые к желтым, камешки сверкнули огоньками, пшикнули и превратились в пять зеленых камней, того же размера.

– Пять, – улыбнулся господин.

– Не может быть.

– Вы видели?

– Да.

– Своим глазам доверяете?

– Да.

– Значит это так?

– Нет.

– Вы фанатик.

Шок прошел. Дыхание восстановилось. Я толкнул в мозговых извилинах самый бесполезный нейрон и родил вопрос:

– Я умер?

– Нет. В случае смерти прибыли бы сюда другим.

– Каким?

– Не гостем. Релокант или резидент, но точно не гость...

– Я здесь в гостях?

– Да.

– Непонятно.

– Ничего непонятного. Сели в вагон и прибыли.

– Я ехал в другое место.

– Правильно. Но мне захотелось встретиться с вами. Пришлось поменять маршрут.

– Зачем?

– Решил посмотреть на вас, вот и поменял.

– А зачем на меня смотреть?

– Наверное, не просто смотреть, но и поговорить.

– О чем?

– О разном. О душе, например.

– Ее же нет.

– Да? Действительно, говорить не о чем. Нет души и не было. Однако у меня есть предложение – продайте её.

– Что?

– Я хочу купить вашу душу, поэтому вы сидите здесь и разговариваете со мной. Готовы продать?

– Нет.

– Я готов хорошо заплатить. Назовите цену.

– Я не продам.

– Кхм... Вы говорите, что ее нет. При этом не хотите продавать то, что не существует?

– Поэтому не хочу. Ее же нет.

– Железная логика, – господин засмеялся. Смех показался холодным, физиологическим. Так не смеются. Так сотрясают воздух и пугают людей.

Господин прекратил смеяться и посмотрел на меня, снова в переносицу:

– Вы человек разумный. Я расскажу в чем подвох, и вы сами предложите сделку. Необходимое знаете. В вашем мире адом называют эти окрестности. Чертей и котлов с кипятящимися грешниками здесь нет. Действительность сложней и неприятней, но речь не об этом. Сначала развею иллюзии: оказавшись в гостях при жизни, после смерти окажетесь здесь непременно. Да, не удивляйтесь, есть жизнь после смерти. Радости от этого немного. Вы испытали часть того, что предстоит. Печалиться не надо. У вас есть я, ваш ментор. Мы можем все уладить, и мы уладим. Кстати. Вы верите в Бога?

– Нет.

– Правильно, его в самом деле нет. Есть только я, – господин краешками губ улыбнулся. – Все, что придумано о Божьем образе, его деяниях и прочем – это ложь. Как и то, что придумано обо мне. Бога нет. Его функции выполняет информационное поле, эфемерное, но какое есть, называйте его разумом, если желаете. Или эфиром. Еще есть я, помощник информационного поля. Помощник физически существующий, осязаемый и действующий. Вот две основы вселенной – одна думает, другая действует. Есть у нас с разумом маленькое хобби, оно же предмет споров – люди. Сотворили мы человечество давно, но до сих пор не понятно зачем. Изначально была идея, что человек станет моим помощником в создании рая на Земле. Создавали его не животным, но разумным существом, способным заботиться о чужом благе. Пошло наперекосяк. Скажите, если не затруднит, зачем человек рождается?

– ... чтобы жить.

– Как жить?

– ... хорошо, наверное.

– Почему вы решили, что хорошо? Может, его назначение – поиск ответа на вопрос: «Как убрать из мира несовершенство?» Может, его удел – помогать мне и сообща делать мир лучше? Почему человек думает только о себе? Кто он такой? Прямоходящее млекопитающее, чей разум способен подняться над инстинктами. Только этим человек отличен от животных и подобен мне. И, не знаю почему, но человек очень редко пользуется умением мыслить, но регулярно ведет себя как скотина.

– При чем тут душа?

– Не при чем. Душа – чистый лист бумаги, на котором человек намерениями пишет все, что пожелает. А потом поступками подтверждает написанное. Вот и все. После смерти человека вселенский разум читает написанное и делает выводы. Не знаю какие. Зачем-то он дал людям душу. Я работаю с предметами материальными. Например, с договором о проведении сделки.

– Какой сделки?

– Официальной. В обмен на все блага земной жизни я приобрету вашу душу, ваш лист с намерениями. Вы наяву исполните свои мечтания. Маленькое уточнение – после подписания договора вашей судьбой буду управлять я через доверенных лиц.

– Если не подпишу?

– Воля ваша. Вернетесь к прежней жизни. После смерти окажетесь здесь. Будете воевать в пустыне, ломать камни в карьерах, драться в бараках, мерзнуть в клетках и убегать от зверей. Будете мучиться, страдать, умирать и снова возрождаться. Это ваша судьба. Вы были здесь и обязательно вернетесь.

– А если я продам душу? Что будет?

– То же самое. После смерти окажетесь здесь. Будете воевать в пустыне, ломать камни в карьерах, драться в бараках, мерзнуть в клетках, убегать от зверей, мучиться и страдать, умирать и возрождаться, но… Прежде чем попасть сюда, вы насладитесь жизнью. Вы получите все, что пожелаете. Перед тем как отправиться сюда, вы скажете: «В моей жизни было все». И это будет правдой. Шикарно, не так ли?

– Шикарно. Непонятно другое: люди, не попавшие сюда, где потом оказываются?

– Без понятия. Не попавшие сюда, отлетают в другие места, а что там творится – не знаю, неинтересно. Может, в киселе купаются и по воздуху летают. Но скажите, может ли блаженство быть вечным? Вспомните себя. Когда погибали от жажды, чего хотелось? Пить. Когда напоили, захотелось покушать. Когда накормили, воспылали страстью к девушке. Я понимаю, чего добивались тогда. Но если бы добились? Сыграли бы свадьбу? А что потом? Думаю, у вас возникло бы новое желание. Миллион долларов на счете, интрижка с секретаршей и групповой секс на яхте. Согласитесь. Человек – это бесконечная спираль желаний, закрученная вокруг инстинктов. К сожалению, он устроен так, что, попав в рай, будет мучиться и страдать как прежде. Помните голубую комнату с девушкой? Идеальная модель рая, но сколько мук пережили? Выбора у вас нет, как и не было раньше. Можете выбрать только из того, что предлагаю я – слава, богатство, женщины... все, что пожелаете, в обмен на вашу душу.

– Нет, – выпалил я, вертя в мозгу школьную программу по литературе. В каком классе изучали Гете? О чем шла речь в «Фаусте»? Каким образом сюжет построен и в чем секрет построения? Или «Мастер и Маргарита»? Что там Воланд вещал? Или этот, как его, Понтий Пилат? Был же в книжках секрет! Любое произведение литературы должно иметь смысл в назидание потомкам!

Как на зло, кроме фильма «Маленькие трагедии» со словами «Мне скушно, бес» в голову ничего не лезло. Впрочем, вспомнились слова Иосифа Виссарионыча: «Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете».

Ничего больше. Хотя, стоп... Аннушка масло пролила! 

Господин загадочно улыбался, рассматривая мои мыслительные потуги.

– Надеюсь, это не окончательный ответ, – он сложил четки и сунул их в боковой карман.

Сверкнув красноглазым перстнем, достал из-под столешницы небольшой, с куриное яйцо, прозрачно-искрящийся хрустальный шар и катнул по воздуху в мою сторону.

Шар не упал, разбившись со звоном, нет. Радужно переливаясь, необъяснимо увеличиваясь, шар поплыл мыльным пузырем в мою сторону. Я заворожено наблюдал, как волшебная сфера размером с арбуз подплыла ко мне и… ах!.. коснулась газовой поверхностью, вызвала шевеление волос на теле и пахнула в лицо ментоловым дуновением. Сфера поглотила меня, уменьшив и исказив пространство. Я почувствовал, что возношусь к красному небу, оставляя внизу господина с сумасбродным предложением, мебель из стекла, пологие горы, резавшие зеркальную поверхность у горизонта...