Обсуждение

– Эй, – раздался женский голос.

За меня взялась жена неба?

Я приоткрыл глаза и увидел натуральные женские ноги, ровные, длинные, загорелые. Потом увидел полотно красной ткани в белый горошек, не самую тонкую талию, обнаженные полные груди, хм, тоже могли бы быть получше, лицо…

Лицо было знакомым, принадлежавшим рыжей женщине из вагона. Сейчас стояла надо мной почти голой. Наличие одежды обозначал кусок ткани на бедрах, отвлекавших от мыслей о бесконечности и смерти. Опять не давали встретить с достоинством жребий. Тьфу!

– Да…

– А ты зачем лежишь? – спросила женщина, напряженно всматриваясь в меня ниже шеи.

– Просто так. Лежу и все.

– Понятно, – кивнула она, присела рядом, поводила туда-сюда ладонью по песку. Взгляд ее зеленых глаз, оставаясь напряженным, бродил где-то около моей поясницы. Что-то ее ломало и тревожило. Что?

Я, окончательно отвлекшийся от игры в ящик, приподнялся на локтях. Потом, стараясь не цепляться взглядом за выпуклости, колыхавшиеся ниже каштановых волос, встал и стряхнул с одежды песчинки. Женщина внимательно, по-саперски боясь в первый и последний раз ошибиться, проехала глазами по моей фигуре, все там же – от шеи вниз. Потом, скалькулировав увиденное, спросила:

– Тебя как зовут, золотой?

– Роман.

– Очень приятно. Меня – Вероника, – и после секундной паузы добавила: – Сергеевна.

– Тоже очень приятно.

– Слушай, Ромочка. Вода есть?

– Нет.

– А вообще что-нибудь есть?

– Э-ммм. Не знаю...

– Вот как? – Ее вид из просто напряженного превратился в напряженно задумавшийся, будто решала в уме двусложное уравнение. Вскоре зеленые глаза сверкнули радостью решения. Вероника облизнула губы:

– Котик, а какой у тебя размер одежды?

– Сорок шестой. А что?

– Ничего, – Вероника провела ладонью по моему бедру: – Неплохие штанишечки.

– Неплохие, – согласился я, все еще не понимая, куда Вероника Сергеевна клонит.

– Ну так как? Подаришь джинсики? Ты ведь не жадный? А я много умею, – она приблизилась так близко, что у меня дыхание сперло. Упругая волна хлынула по телу в направлении от затылка к штанам. По дороге волна размазала кровь по щекам, ушам и прочему. Я почувствовал, как полыхаю ярко-красным цветом.

Волна захлестнула сердце, выдавшее без причины сумасшедший барабанный брейк, и перелопатила живот. В окрестностях желудка что-то хлюпнуло, булькнуло и повисло в самом низу. Неведомая тяжесть рухнула на мочевой пузырь и пропала. Или стала незаметной, потому что в конечной точке сумасшедшего потока закрутилась буря, завертелся ураган. Джинсы моментом встопорщились.

Я протянул было руки, чтобы прикрыть эрекцию и… наткнулся на ее ладонь. Она уже поглаживала мой пах. Ее лицо оказалось напротив моего, глаза в глаза.

– Ну что же, сладкий, – прошептала она, не прекращая массировать лучшую часть моей нижней половины. – Снимай штанишечки. Сейчас мы сделаем это.

– Да, да, конечно, – пробормотал я, путаясь в пальцах, штанах и всем остальном, чего касалась Вероника. – Сейчас...

Увы.

Это мы не сделали. Под нами затрясся, заходил ходуном бархан. Вероника Сергеевна взвизгнула, отскочила прочь, закрутилась юлой на месте. Я тоже завертел головой из стороны в сторону, не понимая в чем дело.

Что за напасть? Землетрясение?

Точно.

Нас потряс еще один мощный подземный толчок! Второй! Третий!...

Частые взвизги Вероники превратились в подвывание. Она упала на песок, обхватив голову руками. Заплакала? Нет времени выяснять и успокаивать! Я оглянулся и… чуть не подавился с испуга собственным языком. К нам приближалось нечто… нечто, похожее на человека, но невероятно огромных размеров. Ноги, размером с Останкинскую башню, ступали, вздымая клубы белой пыли. Туловище закрывало полнеба.

Через минуту оно наклонилось, приблизило лицо, оказавшееся – быть не может! – моим! Я увидел себя в огромное увеличительное стекло, которого не существовало. Я помнил свою рожу до мельчайших деталей, и теперь видел их увеличенными в сотни раз. Нет и быть не может тошнотворнее зрелища, чем собственный бугристый мятый рот, растянувшийся на десятки метров; в слоновьих мерзких складках век глаза; кривая гора носа, извергающая жаркий ветер, и рыхлая, в красных буграх прыщей кожа с палками щетины, разбросанными там и сям. От захлестнувшего отвращения страх исчез. Я вскочил на ноги и заорал:

– Чего надо, урод? Катись отсюда, понял?!

Вероника Сергеевна в момент перестала истерить, вскочила и теперь переводила взгляд с меня на гиганта и обратно. Как и я, ничего не понимала. Потом тихо сказала: «Ладно, мальчики. Вы тут разбирайтесь, а мне пора» и с пронзительным взвизгом бросилась прочь. В мгновение ока взобралась на соседний бархан и была, плутовка, такова.

Чудище растянуло рот в улыбке и, разогнувшись, унесло лицо в поднебесье. Вздыбив клубы пыли, развернулось и ушло, содрогая шагами землю...

Уф. Ох-ох-ох…

Если б мне сказали, что встречу самого себя, и один из нас будет рассматривать другого как букашку неразумную, а мелкий будет хамить и задираться, как позорный клоп, я бы рассмеялся.

Но было не до смеха. Показалось, что я прощаюсь с разумом. Все вокруг было бред. Безумный дикий бред. В подтверждение однозначного вывода с неба прозвучало издевательское: «Забыл предложить подзорную трубу. Так удобней.»

Скорость передвижения была низкой. За час одолел километра три, не больше. На протяжении пути пейзаж не менялся. Чу!.. внимание привлек мираж.

Я всмотрелся в бело-красную даль и, потоптавшись, свернул с тропки. То ли блеск от окон поселений, то ли блики водоема поманили. Следовало проверить.

Пройдя пару-тройку сотен шагов, с досады сплюнул – блеск исчез вместе с бликами. В голове лопнуло и по телу разлилось желание рухнуть на песок, забыв и прокляв все на свете. В ту же секунду заметил очередную ерунду. Метрах в ста по гребню соседнего бархана тянулись следы.

Откуда? Куда?

Я спустился, в минуту одолел распадок и, добравшись до отпечатков, остолбенел.

Следы отчетливые, совсем свежие начинались из ниоткуда и вели к гребню следующего бархана.

Как? Откуда?

Ответа не было. Были отметины на песке.

Впереди в паре метров от меня отпечаток левой ноги. Через полметра – правой. Потом опять левой, опять правой и так далеко вперед. Помотав головой и стряхнув обалделость, я поспешил вперед параллельно следам. Одолев очередной распадок, остолбенел повторно. На песке появились вторые следы, точная копия первых. Обе пары следов тянулись дальше в пески.

Вот те на! А второй аэронавт откуда взялся?

Я отправился на следующий бархан и через пару минут увидел то, что подсознательно ожидал. Три пары параллельных следов тянулись дальше, дальше, дальше к барханам в никуда.

Я огляделся.

Не может быть!

Сзади тянулись те же три цепочки следов. Я обернулся. Впереди было то же самое. Я пригляделся к своим ногам и оставляемым следам. Фантастика!!! Я шел вдоль собственных следов!

Как? Куда? Откуда? Непонятно. Неведомо…

Все. Хватит.

Аминь.

Ложусь и подыхаю. Гнию, сохну, мумифицируюсь…

После первого приступа отчаяния следовало не вслушиваться в звуки мотора и не охмуряться надеждой, а лежать и не дергаться. Многогранник над головой подарил бы освобождение от напастей. Тишина пустыни преподнесла бы забвение и вечный покой в самый первый, сладкий раз. Хорошо… Благолепно…

– Ничего особенного. Жизнь – всего лишь повтор пройденного, но чуть поумнев…

Очередной, еле слышный разговор неба я спустил мимо ушей. Ну его, и тьфу на него! Всё – и страх, и любопытство, и недоумение – канули в прошлом.

Я приготовился помирать в спокойствии и благости. Сложил ручки на груди, вздохнул. Закрыл глаза. Расслабился, обмяк…

Красный свет, разбудивший наотмашь, был упрям. Как бы я ни поворачивался, как бы ни раскладывался, свет долбил по глазам. Морщась в сожалении о прерванном сне, я привстал и огляделся. Ничего интересного.

Вокруг расстилались камни, фрагменты скальных пород и прочая булыжная дребедень. Вдали, где валуны превращались в скалы, загрохотали взрывы, застрекотали пулеметы, затявкала легкая и рявкнула тяжелая артиллерия. Натурально, начались боевые действия. Идти туда желания не было. 

Нечего делать в камнях. Однозначно. 

Развернулся спиной к камням, лицом к белым пескам. Что рассказывал Антон? Никто оттуда не возвращался? Помирать от жажды, голода и галлюцинаций среди белого безмолвия не хотелось. Это в песнях звучало романтично, а наяву – противно и мерзко. Проверено розовыми песками…

Я понял: выбора нет. Судьба толкала в единственном направлении – к тропке между песками и камнями. Я сунул руку в карман штанов и обнаружил гранату. 

Она тут откуда? Ах, да. Конь в пальто подкинул. Путь будет.

Я понял – пропадать с музыкой не способен, но шевелиться надо. Надо идти.

Конвоируемый Антоном ковылял в направлении песков. Валуны лежали реже, размеры становились меньше. Впрочем, через четверть часа добрались до могучей россыпи камней, почти холмов. Антон как ждал:

– Дальше иди один.

Я обернулся и не увидел его. Конвоиры исчезли, растворились среди камней. Я усомнился, а существовал ли капитан ВДВ СССР Плотников с бессловесным компаньоном? Что это было?

Вскоре меня поглотила непроглядная антрацитная темень.

Я присел на валун, прислушался. Никаких интересных звуков не обнаружил. Плотная тишина нарушалась только собственными шевелениями. То камешек шаркнет под ногой, то руки за спиной шкарябнут ногтями по валуну.

Вспомнился недавний рассказ. Наступило время проверить на правдивость. Я начал ждать, когда отрублюсь без задних ног, чтобы очухаться утром свежее огурчика.

Прошло минут пять... полчаса прошло... час...

Обещанная потеря сознания миновала разум.

Вспомнились фильмы с плененными комсомольцами-добровольцами, под прицелами врагов перетиравшими веревки подручными остроугольными камнями. А я? Что мне мешало?

Мысль показалась интересной. Делать нечего, надо перетирать. Я встал с камня, уселся на грунт и замурлыкал под нос:

Желтоглазая ночь,
Свою милость яви,
Ты должна мне помочь,
Ты царица любви.

Воспроизводя оптимистический мотивчик, перебрал все доступные булыжники. Нащупав один условно остроугольный, начал теребить веревку на запястьях.

Занятие оказалось утомительным, неудобным и бестолковым. Но когда кругом темень, сна ни в одном глазу, а в голове свербит: «Веревка – вервие простое», что еще остается делать связанному человеку?

Верно. Остаются только упорство и труд!

В итоге размочалил веревку и, сморенный усталостью, уснул.

Антон стал рассказывать:

– Училище я закончил в восемьдесят первом. Поехал из Москвы в Забайкалье по распределению. Там с женой развелся. С сучкой подмосковной… И что я сделал? Правильно. Написал рапорт и вперед. Поехал помогать афганским братьям строить социализм. Приехал, а там – войнушка, как в кино. Вместо дружбы с братским народом – пиф-паф и нет шурави. Дали роту бойцов и сказали: давай Антоха, жми вперед, на перевал. Принимай под охрану и оборону участок от и до. А что я, зеленый лейтенант, знаю? Сказал «есть» и вперед. Ветер в харю, я все шпарю! Вскоре я немного обтесался. Воякой стал. Заматерел. В итоге залетел по самые не балуйся.

Где-то через год после моего приезда в Афган это случилось.

Сели мы с бойцами на каком-то собрании постановления партии одобрять. Туда-сюда, кто за, кто против… И тут на! Картина Репина «Приплыли»! Минометный обстрел. Вот это новости! Духи всю жизнь из жестяных пукалок стреляли, а тут где-то установку минометную добыли. Наверное, на траву у наших же бойцов сменяли. В общем, разбираться времени нет. Кругом мины шлепаются. Трамтарарам не мерянный. Ко всем бедам еще одна: сбоку пулемет очередями начал по позициям сандалить. Причем, бля буду, ДШК! Вот и допрыгался, думаю. Считайте меня коммунистом. В общем, покосили нас будь здоров. Конечно, я сам был виноват. Лень было посты проверять, и, видимо, часовые там прикемарили. Их сонных духи почикали, потом подобрались к расположению вплотную и начали нас мочить. Вот в этом бою получил я свое. Осколком в голову и пишите письма. Да. Боль адская весь чан прошибла. Слетаю, естественно, с копыт долой. Дальше ничего не помню. Очухиваюсь уже здесь, под красным небом. В руках «калашников», на голове каска, рядом гранаты лежат. Оглядываюсь. Вот те на! Рядом еще девять моих бойцов валяются. Что за ерунда, думаю. А тут, опять обстрел, опять война. Ну ладно, думаю, мозговать потом буду. Сейчас надо спасаться. Тут мои бойцы тоже очухались. Головами покрутили туда-сюда и заняли круговую оборону. Лежим, отстреливаемся. Со всех сторон враги всякие лезут, палят вовсю. Война! Дело знакомое. Вскоре, еще один сюрприз случился. Патронов на рожок осталось и все. Ну, думаю, теперь точно хана. Надо прорываться к своим. А где они? Неизвестно, но прорываться надо. Разделились мы на тройки и короткими перебежками свалили с того местечка. Правда, двоих потеряли убитыми. Еще троих хлопцев тяжело ранили. Вон видишь там стрельба? Ну вон же, где самый бой? Ад кромешный там, полный улет! Мы тогда в самой середине оказались. Слава богу, умудрились оттуда отползти. Где-то здесь неподалеку выползли из-под огня. Отдышались, отплевались, стали друг друга спрашивать, что за ерунда приключилась. Ответа нет. Тут, один боец тяжелораненый, Серега-радист, кони двинул от потери крови. Решили его закопать по-христиански, но вдруг быстро так темнеть начало. Ладно, решили переждать до утра. Ночью грунт ковырять, сам знаешь, небольшой кайф. Назначили дозор, договорились, что через два часа сменим и бамс! отрубились. Как, почему? Не помним. А потом вдруг резко так бумс! и утро. Что такое? Глаза протерли. Глазам не верим. Не может быть! Серега, накануне дуба давший, вместе с нами мордой крутит. Что за медицинские новости? У нас челюсти отвисли, чуть не вывихнули. И что еще удивительней, все раны, накануне полученные, позатягивались, как будто не было. Все сияют как новогодние игрушки. Во! А тут опять войнушка кругом началась. Правда, на этот раз мы оказались в стороне от основных дел. Патронов у нас как не было, так и нет. Решили дальше сваливать. Построил я своих, и короткими перебежками двинули мы в сторону песков, подальше от войны. Версты четыре протопали, сделали привал. Стали рассуждать, что за чертовщина творится. А мыслей нет никаких, одно обалдевание. Ну ладно, посидели, подумали, ничего не поняли. Я встаю, говорю бойцам: «становись». А они мне – иди в баню, здесь все равны, не больно-то и командуй. Раскусили козлы, что Советской властью в этих краях не пахнет. Ладно, говорю, самцы, возитесь здесь сами, как хотите, а я пошел. Развернулся и попер куда глаза глядят. Эти чудаки там еще чего-то повякали, мол, ну его обижаться, возвращайся давай. Но я завелся – не остановить. В общем, прикандехал я вон в те пески. Во, думаю, здесь и сдохну. Тут опять ночь. Потом утро. Причем они, заметил, как-то так странно происходят. Мгновенно темнеет, ты отрубаешься, а через секунду очухиваешься и – здрасьте-пожалуйста, новый день. Сам свеженький, как огурчик, все чин чинарем. Если накануне ранили – никаких следов. А вот эта рука чертова, – парень кивнул на перебинтованную руку, – все равно болит, уже одиннадцать лет без перерыва. Мне ее за неделю до того, как здесь оказался, царапнуло. Загноилась, чертова душонка, вылечить не успел, теперь маюсь. Болит каждый день с утра до вечера, ничем не успокоишь. Разве что когда курнешь, боль стихает ненадолго. Думаю, уже никогда не вылечится. Тоска. Я и отрубал ее даже. Без разницы. С утра опять приделана и пуще прежнего болит. Ну ладно о грустном. Дня два я таскался по пескам. Это атас. Кто в пески попадает, тот не возвращается. Проверено. Мне же просто повезло, что далеко не ушел. Так, с краю потусовался, но башню мне подорвало основательно. Постоянно видения были, гнусность всякая шмыгала мимо. Даже драконы какие-то летали, и вместо пламени у них из пасти фугасы ядерные сыпались. Обалдеть. Поначалу постоянном напряжении, но это правильное напряжение. Война все-таки, расслабляться нельзя. А в песках ничем особенным не занят, остаешься один на один со своей головой. Такое туда лезет, что… – Антон взмахнул рукой, подбирая нужные слова. Не подобрал, выругался и продолжил:

– В общем, везде херово. Но здесь, понятно почему. Ты убиваешь, тебя убивают. Все при делах, и вроде как цель в жизни имеется. Все делом заняты, готовы друг дружку руками голыми рвать и сдавать на опыты. Как меня тогда в песках. На второй день наткнулся на трех клоунов в пожарных касках. Тоже бродили без дела и без оружия. Малехо потолкался с ними, но сам понимаешь, один к трем – никакая не драка, одна тягомотина. А тут какая-то толпа непонятная налетела и так накостыляла всем четверым – кровью умылись. Отряд клерчат, так называется. В общем, есть такие зондер-команды, хуже эсэсовских. Порядок у них железнейший, шерстят по пустыне и, кто не при делах, тех хватают и тащут к себе, в зону, – Антон махнул рукой куда-то в сторону. – В общем, нас туда притащили. Город там поразительных размеров, и кроме бараков ничего хорошего я там не увидел. Вели по городу минут двадцать, потом запустили в какой-то огромадный барак. Народу внутри тысячи, и все дерутся друг с другом по черному. Ногами, руками, кусаются, царапаются, творят че хотят, но все без оружия. Мне тут же два каких-то чудака по морде дали: зубы выбили и скулу своротили. Потом ногами уделали в пять сек, дальше не помню. На следующий день та же самая ерунда. Только очнулся – кулаком в бубен въехали. Ну я уже приноровился, блок поставил, то сё, в общем, отбился и сам принялся чужие хлебальники рихтовать. В чем смысл мордобоя, непонятно. Можно легко уделать десяток-другой парнишек, а потом могут тебя запросто затоптать. В принципе, как и здесь, все там были за себя, но иногда могли объединиться против какого-нибудь мордоворота. Вдесятером люлей накатить и разбежаться. Весело.

Антон ухмыльнулся, закурил и продолжил. Если первую часть рассказа он практически тараторил, то теперь говорил медленно, с паузами на пристальное рассматривание выдуваемых им колечек дыма.

– Веселый барак. Нас дерут, а мы крепчаем, – такой там принцип был. Все как один – бойцы. Просто звери. Других не было. А главный прикол был в том, что рядом – стена к стене – находился другой барак. Оттуда иногда выкидывали избитых до полусмерти пареньков в маечках. В белых маечках. Типа, шанс на повышение. Да. Закидывают кровавый фарш в белой маечке к нам в барак и начинается настоящее рубилово. Кто выжил – напялил майчонку, перешел к соседям. Там все в белых майках, меж собой дерутся уже не так интенсивно, а более осмысленно. Прикидывают, кто самый борзый, валят вдесятером и выкидывают в усмерть отмудоханного в первый барак. Типа, вот вам майка белая. Чем больше таких борзых вынесешь, тем лучше. Потому что там, опять стена к стене, есть следущий барак, откуда регулярно выкидывают клиента в голубой майке. Цель та же самая – надеть майку на себя и перейти дальше. Ну вот, чем больше ты реальных бойцов выкинешь в первый зал, тем проще потом рубиться за голубую майку. В общем, надеваешь, если получится, голубую майку и переходишь в третий барак, где все такие же, как ты – тертые калачи, никого не уделаешь в одиночку. Там бьются стенка на стенку смертным боем. В принципе, могут и свои сзади по чайнику с ноги заехать. Принципов нет никаких – главное, чтобы вынесли к беломаечникам не тебя, а кого-нибудь другого. Ну и если выкинут из соседнего барака пассажира в красной майке – получаешь следующий шанс на повышение. Часа два побившись с толпой – а тут уж каждый сам за себя – можно отбить маечку и пойти на повышение в следующий, четвертый зал. Там все было интересно… – Антон замолчал. Даже чуть улыбнулся краешком губ. Наверное, вспомнил что-то хорошее. – Если там окажешься вдруг, сам не заметишь, как затянет. Возврата не будет. Там другой мир, другие правила. Здесь, в камнях, гораздо проще. Здесь порядок во всем. Причем понятный на раз. Есть ты и остальные. Мочи всех, пока тебя самого не замочат. Хорошего мало, но это так. Здесь хоть и находишься в все в красных майках. Есть пятый зал, шестой и так далее. Наверное, года два я так бился от первого зала до не поймешь какого, не до подсчетов. Мозги отбиты напрочь, только кулаки стальные остались и невосприимчивость к боли. Просто терпишь и месишь все равно кого, лишь бы не приближался на расстояние удара. Да, полный беспредел. Ты бьешь, тебя бьют. и только одна единственная мысль в голове – добыть последнюю окончательную серо-буро-малиновую, без разницы какую, майку, чтобы все, аллес! никаких драк!!! Ничего у меня не вышло, маек перенадевал всех цветов радуги и везде одна и та же ситуевина. В общем, года за два доперло до меня, что занят я полной ерундой – крошу таких же, как сам, в пыль только для того, чтобы поменять цвет майки. И конца этому не будет никогда. Бараки там до горизонта. Самый последний барак, в котором, по слухам, никого не бьют – мечта каждого. В общем, как писал граф Толстой: «да призадумалась, а хрен во рту держала…» Да. Призадумался я, и что вижу? Во всех бараках есть выход на улицу, никем не охраняемый. Пожалуйста, выходи, если хочешь. Но почему-то никто не выходит, все увлечены майками, потому как тут, в бараке все понятно и ясно, а вот что творится на улице и чем это чревато – никто не знает. Народ боится неизвестности. Пусть в говне живет, зато завтра и послезавтра это говно никуда не денется. Но я парень не трусливый, вышел. Огляделся. Удивился. Кругом куча бараков, а вокруг них – натуральные уличные бои. Причем серьезные, с танками, пушками, огневой поддержкой. Мрак! Без тяжелого вооружения там делать нечего. Завалят в момент. Заскочил я в барак, который через дорогу, а там та же самая ерунда – народ бьется на смерть, но не за майки, а за галстуки разноцветные. Такая вот дилемма. Я недолго выбирал. Не нужны мне галстуки. Свалил назад на улицу. Два шага только сделал, получил три дырки в пузо и тут же ласты склеил. Очнулся утром в каком-то штурмовом отряде. Дали мне автомат, указали цель и вперед, на штурм. Недели две повоевал за какого-то дядю при больших звездах. Барака три, наверное захватили. И понял я что, это не нужно никаким боком. Чего говоришь? Зачем бараки захватывали? А пес его знает. Внутрь не заходили. А тех, кто оттуда вылезал, были такие, записывали в отряд. Нас штыков триста было. Все – просто звери, настоящие боевые машины. Другие из бараков не выползают. И во всем нашем боевом подразделении только Тишка был один-единственный вменяемый мужик. Прихватил я его и свалил из города сюда, в камни. Стали вдвоем куропчить помаленьку. Я, когда в казарме бился, курить совершенно не хотел, а как здесь оказался, все, Гитлер капут. Мочи нет, курить хочу. И рука разболелась пуще прежнего. Теперь смысл жизни простой, как табурет – найти махорки и курнуть. А чтобы в плен к какой-нибудь вооруженной падле не попасть, надо быть вооруженным до зубов и всегда наготове. Хорошо, что я Тишку с собой зацепил. Безотказный шпет, всегда готов на стреме постоять, ни одной твари не пропустит ближе, чем на ружейный выстрел. Кстати, он же тут складик неподалеку обнаружил, года два назад. Или три… Знатный складик, между прочим. Там по утрам из ниоткуда всякие патроны с гранатами появляются, причем в количествах, которых на оборону Брестской крепости хватит. Но я не Марат Казей, Тихон – тоже. Не выделывались, в перестрелки не встревали, брали по чуть-чуть, чтобы быть при патронах всегда, и отползали в сторону. От складика не отдалялись, но и глаза возле него никому не мозолили. Так, подстрелим кого-нибудь за пачку сигарет и тикать. А через пару месяцев Тишка заметил, что какой-то пидарас повадился тырить с нашего склада патроны и гранаты. Нам не жалко, конечно. Там на всех боеприпасов хватит, но… Антон вдруг замолчал, приложил указательный палец к губам: «Т-шшш».

После минуты утомительной, тягучей паузы он сплюнул под ноги: «Показалось». Помолчал и потом продолжил:

– Так вот. Склад большой, не жалко. Но если каждый шустряк начнет тереться возле него и пополнять свои запасы, это что же такое получится? Найдется какое-нибудь чудило, скажет: это мое, а вы, мол, не маленькие, в сторонке постойте. И займет круговую оборону, ничем ты его оттуда не сковырнешь. Решили мы с Тишкой наказать воришку по всякому нехорошему, чтоб впредь неповадно было, разработали хитрый план. Тишка, типа, почапал в пески, а я засел в засаду, Часа четыре проторчал и вдруг гляжу – ползет кто-то. Ага, думаю, фраерок ты эдакий, получишь сейчас сюрприз на воротник вместо патронов. Устроим тебе половой акт в извращенной форме, чтоб запомнил как у советского десанта патроны воровать. Но этот боец тоже тертый оказался. Непонятно как, однако заметил меня и стал пулять из винтаря. Ну и я не рыжий тоже, запузырил из «калаша» очередью в его сторону, чтоб поутих, и пару «лимонок» отправил в догонку. Оттуда мне ответ Керзону: две «эфки» летят. Во, думаю, наткнулся на удальца. Замучился я с ним воевать, семь потов сошло, но хорошо, Тишка подтянулся. Вдвоем гораздо легче миротворчеством заниматься. Успокоили мы пассажира. Как только патроны у него кончились, он активно так начал сруливать. Догнали его и давай метелить за все на свете, да приговаривать:

– Вали-ка прочь отседова, милый друг, да больше тут не появляйся. Он же в ответ матюками нашенскими поливать начал, у меня аж челюсть опустилась. Зема! Вот это да! Прекратил ему затрещины отвешивать и чуть не прослезился от радости. Родной речи давно не слышал, тоскливо было, все один да один. А тут земеля! Ну, он тоже учухал, что родной брат русак ему репу чистит, заулыбался. В общем, сказал я Тихону, чтоб прекратил пацана рихтовать, начали брататься. Да, забыл сказать, Тихон, вроде как немец, Все понимает, но по-русски не говорит, чудила. Да и вообще, он, по-моему, немой. Вот, облобызались с мужичком троекратно. Оказалось, что зовут его Митяем, и шарится он в этом хитром местечке аж с русско-японской пятого года. Как сюда попал, уже и не помнит. Так, брякнул, что вроде Мукден оборонял или, наоборот, штурмовал… В общем, там штыком его и уконтрапупили. Очухался он здесь, рядышком вся его рота в капусту порубленная лежит, а вокруг непонятная войнушка разворачивается. Естественно, все однополчане тоже вскоре очухались, глаза протерли и что почем разбирать не стали, похватали винтовки в руки и вперед на врага – за царя, за Родину, за веру. Повоевали здесь с месячишко под руководством унтера, да и разбрелись кто куда поодиночке. С тех пор Митяй и пребывает в поисках пути назад в Расею. Много чего интересного он тут увидел, ну и мне рассказал. В общем, здесь оказывается, человек ни за что на свете умереть не может, чего ты с ним не делай. Хоть лимонку в заднице взрывай, все одно – наутро как огурчик будет. Я на себе проверял, кстати. Одно время такая тоска напала – решил застрелиться. Ствол в рот засунул и ногой на курок нажал. Утром все по барабану. Очухиваюсь на том же месте, чайник чуть гудит, но все нормуль. Я подивился слегка такому обстоятельству и понял: от судьбы не уйдешь. Тоска. Так вот. Рассказал Митяй такую фишку, что есть здесь огромные карьеры, в которых людей несчетные числа. И есть еще города, в котором живут одни только бабы. Причем, все бабы такие же больные на голову, как и везде. Все при оружии, и единственное их отличие, что воюют эти чмошницы друг с другом пореже, ну и на кулаках практически не бьются. Митяй, бабский поклонник, слюной истекал при упоминании женского полу, все меня подбивал в городишко какой-нибудь с ним сходить, чтобы с девчушкой какой законтактиться. Одному ему стремно было – бабы могли разорвать толпой, как Тузик грелку. А мне на баб здесь абсолютно фиолетово, веришь? У меня в этих мрачных местах ни разу не встал. Помню, в Афгане раньше мучился, постоянно белье пачкал. До чекистки дорваться – за счастье было. А как попал сюда, превратился в натурального импотента, никакой романтики с бытовухой не надо. Нет и ладно. Ну, конечно, в душе обидно. Я ведь до Афгана большой любитель был запустить шершавого кому-нибудь между ножек. Эх, скольких девочек попортил возле училища, песня! Настоящим секс-террористом был. А тут – ни желания, ни возможностей. До слез обидно и тоскливо, как будто из книжки самые интересные страницы вырвали. Тоскую, мочи нет. Вот только тоскую головой, а не телом. Организм ничего совершенно не хочет, и с этим ничего не поделаешь. Видал я тут пару телок при оружии. Ну, телки сильно сказано… Так, два угрюмых представителя женского рода при оружии. Подумал: ах, пахнут чем-то далеким и забытым, щас с катушек съеду от желания. Нет… Подумал, прицелился и аккуратно снял сначала одну, потом вторую. Два патрона – два трупа. Как вспомню их, фу, передергивает всего. На рожу чудища страшные, но фигурки ниче так, объемные. А че ты ржешь? Здесь любой человек, который при оружии, тебе злейший враг. А тот, кто в этих краях без оружия ошивается и клювом щелкает, как ты, к примеру, тот моментально излавливается и начинает папой Карлой вкалывать на руднике. Митяй сказал, что его как-то угораздило промумить свою трехлинеечку. Так что ты думаешь? Не прошло и дня, какие-то вояки ухватили за химот и – будь здоров, Митяй Петров! – отправили на рудники. А там житуха оказалась пострашнее, чем в городских бараках. Представь. Рудник огромаднейший, народу горбатится, жуть! И никаких механизмов, все вручную. Рассчитали там Митяя на первый-второй и отправили булыжники ворочать. Работа адская, ухайдакался он там, как сивый Мерин. Каждый вечер от усталости чуть дуба не давал, а с утра свеженький и бодренький опять шел на рудник давать ворочать камушки. Причем работа была бестолковой, жуть. Сначала камни таскаешь снизу вверх, а потом, как охране надоест, дают команду, и ты шарашишь сверху вниз. Надоедает такое ужасно, чуть с ума не сошел он от этого безумия. Но это так, только начало. В руднике все, кто машет кайлом и таскает тачки, поделены на отряды, четные-нечетные. Так вот. Раз в два часа раздается сигнал. Если работяги четного отряда ворочали булыжники лучше, то они начинают лупить работяг из нечетного. И наоборот. В общем, полчасика помесят друг дружку, потом продолжают булыжники ворочать. Тут не забалуешь. Если будешь лениться, сразу попадешь под раздачу. Свои по шее вдумчиво так наваляют, чтоб не подводил отряд. Коллективизм в действии. Мрак полнейший. Ну и к концу дня самый лучший из всех отряд – а их там больше сотни, переводится в охрану. Охрана же посылается ворочать булыжники. Вот так. Все друг дружку и колошматят, и охраняют, и камни ворочают. Поставлено дело в колхозе на твердую пять. Да. Пахал так Митяй, пахал, натуральным папой Карлой стал, и в итоге удрал оттуда. Километра три отмахал от рудника, добрался до песков, там его и поймали. Оприходовали по полной программе – вломили меж ушей и закопали в песок вниз головой. Наказание, говорит Митяй, наиподлейшее. Во все внутренности – в нос, в рот, в легкие – в один момент забивается песок, после чего медленно подыхаешь от удушья. Считаешь до двухсот и отлетаешь к праматери. На следующее утро опять оказываешься свежий и бодрый в той же самой позе «зю», то есть вниз головой, а вокруг тот же самый песок, который опять мелким бесом забивается во все дырки и щелки изнемогающего организма. Опять считаешь до двухсот и опять отлетаешь. И так несчетное количество раз. Митяй, сказал, что где-то через месяц такая мозгомойка достала его. Надоело каждый день кони двигать от удушья, и начал он придумывать, как вылезти наружу. В голову, естественно, ничего путного не лезет. Представь – кругом песок, ты медленно задыхаешься в течение двухсот секунд, а нужно за это время умудриться найти способ вылезти назад. Не знаю как, но, в общем, вылез Митяй наружу. Вода, говорит, камень точит, а тут мужик здоровый, неужто не справится? На вылезание оттуда, потом он выяснил, ушло тридцать лет. Да, вылез он, а сюда бойцы со второй мировой поступают. Автоматы, пулеметы, гранатометы, даже пушки с танками появились здесь. Митяй говорит, что жизнь ухудшилась резко. Без конца перестрелки, вояки всякие гоношистые, разборки гнилые, никакой спокойной жизни. Раньше было проще. Толкнулся он туда-сюда, добрался до камней и решил пристать к кому-нибудь. Ну и денька через два прибился к каким-то киргизским конноармейцам, двадцать стволов в отряде, и стал вместе с ними бродить по камням. Каждый день война, раз пять его шлепали, но ничего, свои не бросали. Очухивался утром при своем оружии и снова в бой. Через полгода Митяй все-таки смылся от них, говорит, достали намазами да политинформациями. К тому ж усек он, что здесь почем, и решил в одиночку шурупить. Мне тоже настойчиво советовал быть все время одному: прогнать Тишку прочь и ни на кого не надеяться. Я почти согласен с ним. Одиночка всегда мобильней и боеспособней любого отряда бойцов. В этих странных условиях самые дисциплинированные бойцы становятся анархическим сборищем шлангов и разгильдяев, всем на все накласть с прибором. Вот как ты здесь накажешь бойца? Расстреляешь? А он утром продерет глазки и тебя же оприходует кирпичом, да еще камнями завалит. Проверено. – Антон кисло улыбнулся, наверное, свою роту вспоминал.

– Да, – продолжил он после паузы. – Одну штуку я здесь точно просек. Человек – это зверь. Пока он грызет других – его никто не тронет. Как только стал добрячком, все, конец! Готовь шею для хомута и подставляй задницу. Знаешь, почему здесь небо такого цвета? Оно такое красное, чтобы ты всегда видел кровь над собой и не забывал о смерти. Пока ты убиваешь других, тебя никто не убьет. Так то… Что-то я отвлекся. Чего я там вспоминал? А, Митяя этого… Рассказал еще такую ерунду – здесь, в скалах, есть места, где каждое утро изниоткуда появляются всякие полезные штучки – ну, курево там, патроны, снаряды, амуниция военная, бензин даже в бочках встречается. В общем, самые разнообразные запчасти и принадлежности, необходимые для ведения боевых действий. Собственно, вон та войнушка, слышишь? – парень опять махнул рукой в сторону боя, шумевшего вдалеке. – Так вот, там как раз воюют из-за одного такого месторождения боеприпасов. Митяй уверял, что своими глазами видел, как утром там появилась гора ящиков с патронами и гранатами. Он тогда в киргизском отряде служил, и они это самое месторождение у кого-то отбили. Два дня они там продержались, но не долго музыка играла. На третий день их самих оттуда выбили. После этого он и свалил от киргизов. Говорит, с тех пор бродит один, на судьбу не жалуется совсем и все такой же огневой мужик. Единственное «но» – устал воевать, мочи нет. А без войны здесь одна дорога – на рудники камни ворочать или в бараки за майки драться. Еще мне Митяй сказал, что все люди здесь – большие засранцы, никому нельзя доверять. Я это мимо ушей пропустил. Долго Митяй всякую ерунду в уши лил, я и половины не запомнил. Во, вспомнил один прикол. Он сказал, повезло ему, что в песок закопали, а не засыпали камнями. Говорит, когда горбатился на руднике, из-под валунов вытащили мокрое место от человека, а наутро оно проснулось здоровым мужиком, и что ты думаешь? Оказался он легионером Веспасиана, своими чуваками заваленным за какую-то провинность. Две тысячи лет его каждый день раздавливало насмерть. Представляешь? Кстати, чуваки в пожарных касках – римские легионеры, сволочной народ. Воюют как боги, где-то даже танк отбили, и при этом безжалостные суки. Всех уделывают, как пацанят. Я с одной такой скотинкой в пожарной каске дня два тут воевал. Этот чудак от своих отстал и на меня наткнулся, в плен решил взять, мечтатель. Я, кажется, отвлекся. В общем, много чего Митяй мне рассказал, потом наступил вечер, улеглись мы спать. Наутро я глаза не успел толком продрать, как Митяй мне промеж ушей булыжником засветил. Я, естественно, с коньков слетел, а он, подонок гнойный, забрал мой автомат, два магазина с патронами и был таков. Действительно, никому здесь нельзя доверять. С той поры никого ближе, чем на сотню метров не подпускаю. Только если связанный, могу подойти ближе. Или если труп. Так-то, зема. А с Митяем разговор короткий будет. Изловлю, суку, и яйца ему вокруг шеи намотаю, а задницу на уши натяну. Чтобы впредь неповадно было. Чую, где-то рядом этот чмошник бродит. Ох, поймаю…

Антон потянулся за очередной сигаретой. Я, пораженный рассказом, сопоставлял только что услышанное с недавно увиденным. Все срасталось. Я подивился даже, как тесен местный мирок, не смотря на присутствие в нем Веспасиановых легионеров и прочих персонажей. Всего час назад тут делал Антону гадости некурящий Митяй, и вот теперь он сам, никотиновый страдалец, сидел рядом. Похоже, все остальное тоже было правдой. Нет, на правду это не было похоже. Наверное, у Антона поехала крыша вследствие воздержания от курения. Или по другой причине. Я решил немного уточнить:

– А что? Здесь на самом деле все так плохо?

– Сам то как думаешь?

Я пожал плечами: – Ну не знаю еще…

– Ничего. Скоро узнаешь. – Антон затянулся сигаретой, выпустил тугую струю дыма и, как мне показадось, мечтательно улыбнулся. – Не боись, зёмеля. Раз в году бывают здесь сейшены. День исполнения мечты.

Антон громко рассмеялся. У него определенно имелись проблемы с умственной деятельностью. Смех без всякой причины... Я привстал. Решил выяснить окончательно, в каком направлении двигаться дальше. Надоело сидение среди камней в обществе вооруженного фантазера. Антон тоже встал и, оглядевшись, сказал:

– Да, скоро стемнеет. Пора отсюда сваливать. Эти жмурики из джипа утром оживут, не обрадуешься. Пошли, – приказал он.

– Куда? – Вон к тем пескам. Будешь идти впереди. Эй, Тишка! Сюда.

Откуда то из камней, метрах в пятидесяти от нас выскочил еще один паренек в синем бронежилете, но без оружия.

– Видал чего? – спросил Антон. Тишка развел руками, мол, ничего интересного.

– Тогда пошли. Тихон исчез среди камней. Антон и я медленно пошли прочь от подорванного джипа в сторону, откуда час назад меня привезли.

Глава 18. Это цензурный вариант.

Если вы читали оригинальный нецензурный вариант, то продолжение – здесь.

Сознание включалось медленно. Сколько прошло времени после удара, непонятно. Может минута, может час. Головокружение сменялось погружением в туман. Проблески видимого перемежались видениями мнимого. Путешествия по волнам памяти заканчивались на берегу беспамятства, чтобы продолжиться плаванием в никуда. Реальность вернулась нескоро. Вернулась звуками родимой речи.

– Черт подери! И этот чертила без курева! Вот черт!

В ту же секунду меня быстро обшарили. Кто – я не видел, зажмурился. Вскоре обшаривание прекратилось и чертыхавшийся, судя по звуку шагов, удалился. Я осторожно приоткрыл глаза. Вот он! Какой-то солдат с ручным пулеметом в левой руке склонился над бородачом из джипа.

– Вот незадача! Где же у них сигареты? А! Вот же, а! Должны же быть! Должны быть! Должны быть! Должны быть! – приговаривал он без конца.

«Ищет курево, – умозаключил я. – А курево-то того, тю-тю.»

Я вспомнил предыдущего вояку. Забавно у них получалось. Один курево уничтожал, другой искал. Хоп! Из голенища сапога, принадлежавшего бородатому, выскользнула пачка сигарет и упала на гальку. Солдат ее, однако, не заметил. Обшарив бородатого, он заглянул под джип. Поворочал железки, находившиеся под ним, потом ударил коленом по колесу и, изнеможенный, присел на валун, подперев одной рукой голову. Я шевельнулся, попытавшись встать. Солдат моментально среагировал на шорох. Он направил на меня пулемет.

– Не стреляй! – испуганно крикнул я.

– По-русски говоришь? – удивился он.

– Да.

– Откуда такой? – спросил он, встав с валуна и подойдя поближе.

– Из Москвы.

– Земеля значит. А давно?

– Со вчера.

– Свеженький. Какой там год?

– Девяносто третий.

– Понял, – парень перевернул меня на живот. Наверное, как и первый вояка, оценивал качество петли, стянувшей мои запястья. Точно, так и было. Парень пробурчал себе под нос: – Нарядно затянули.

Я тяжко вздохнул. Солдат тоже вздохнул и, присев на корточки рядом, спросил:

– Курить есть, братишка?

– У меня нет, у того вон есть.

– Свистишь? – встрепенулся он. – У кого?

– Вон у бородатого. Вернее под ним.

Парень в два прыжка оказался у бородатого, отодвинул его в сторону и радостно оскалился, обнаружив пачку:

– Есть контакт!

Вернувшись ко мне, он поудобнее устроился на небольшом плоском булыжнике, вытянул ноги и медленно, явно растягивая удовольствие, закурил.

– Кайф, – выдохнул он, выпуская кольца дыма изо рта. – Скорей бы настали дни, которые хочется прожить бесконечно.

– Слушай, развяжи, а?– жалостливо обратился я к нему.

– С какого перепугу? – спросил парень, не отрывая глаз с тлеющего кончика сигареты.

– Неудобно же.

– Неудобно шубу в трусы заправлять и спать на потолке. Остальное все удобно. Так что не умничай, Герасим. Все пучком.

«Во жлоб,» – подумал я.

– Зачем ты мне сдался? – продолжил солдат. – Развяжу, а ты меня бульником по чайнику шмякнешь. Да? Так что лежи и не вякай.

– Да ничего я тебе не сделаю. Отпусти, а? – взмолился я.

– Конечно не сделаешь... пока связанный. Так какой сейчас год, говоришь?

– Девяносто третий.

Парень, ничего не сказав, докурил сигарету, щелчком отправил окурок в сторону джипа и закурил по новой. Я поерзал и, устроившись поудобней, внимательно рассмотрел его странный внешний вид. На одной ноге парня был короткий сапог со шнуровкой сбоку, серый от пыли и донельзя стоптанный, на второй красовалась кроссовка «Найки», тоже серая и стоптанная, с проволокой вместо шнурков. Бледно-зеленые штаны, порванные во многих местах, были похожи на одну сплошную дырку или на устройство для эффективного проветривания нижних конечностей. Завершался костюм новеньким синим бронежилетом со множеством карманов и карманчиков, накинутым на голый торс. Тело, проглядывавшее сквозь отверстия одежды, было сухим и жилистым. Левой рукой, замотанной грязными бинтами, он придерживал ручной пулемет. В правой кроме сигареты ничего не было. Волосы, выгоревшие добела, топорщились короткошерстым ежиком. Лицо с облупленным носом, усеянным веснушками, было лицом пацана-хулигана из соседней подворотни. Откуда он тут взялся? Когда разглядывание надоело, я предпринял очередную попытку подняться. Удивительно, но у меня получилось. Сопровождаемый насмешливым взглядом парня, я с трудом встал на ноги и огляделся. Пейзаж оказался таким же гнусным, что и при разглядывании лежа – камни и камни. Впрочем, где-то у самого горизонта простирались пески. Привезли меня из тех краев. Я посмотрел в другую сторону. Оттуда доносились звуки боя – одиночные выстрелы, автоматные очереди, стрекот пулеметов, разрывы снарядов. Меня везли в том направлении, но тащиться туда не с руки, напиться вряд ли там дадут, а вот пристрелить могут запросто. В какую же сторону идти, чтоб вернуться домой?

– Смотришь куда пойти? Ну-ну, – усмехнулся парень.

– А чего? Куда-нибудь выберусь.

– Никуда ты отсюда не выберешься. Я здесь с восемьдесят второго болтаюсь, одиннадцать лет уже, и никаких путей назад не нашел.

– А что это за место?

– Никто не знает. Никому неизвестно. Ясно одно – это самая большая жопа, в которой можно оказаться. Причем жопа на века.

– Как на века?

– Так. Я бы сказал – безвылазная антижопа. Вход есть, выхода нет.

– Не может быть.

– Здесь все может быть. Да ты пригнись, а то заметят еще. Внимание лишнее ни к чему.

Я послушно присел рядом. Парень покосился на мои связанные руки, хмыкнул, сплюнул, улыбнулся:

– Что-то потрепаться тянет. Как тебя зовут?

– Рома.

– Меня Антоном. – Он опять внимательно посмотрел на меня и спросил: – Помнишь, как здесь оказался?

– Да. В метро ехал.

– Чего?

– В метро ехал.

– Ну ты сказанул. В первый раз такую байду слышу. А я вот с войны сюда попал. – Антон помолчал, потом важно добавил: – Про Афган слышал?

– Конечно.

– И чего ты слышал? Про сады дружбы по радио? Нет, зема, там была натуральная война. – Антон ухмыльнулся. – Хех, про Афган он слышал.

Антон замолчал. Внимательно разглядывал выпускаемые кольца дыма и, похоже, сосредоточенно о чем-то важном думал. Когда сигарета дотлела до фильтра, он щелчком отправил окурок в сторону джипа, потом высыпал из пачки сигареты, разложил перед собой, выровнял и два раза пересчитал. «Всего-навсего восемь штучек, бля», – вздохнул и, закурив еще одну, оставшиеся семь вернул обратно в пачку фильтром вниз. Выпустив одно за другим десяток белесых никотиновых колец, Антон сунул пачку в один из многочисленных карманов на жилетке, туда же отправил зажигалку, потом потер ладони об штаны, печально глянул в небо и заключил:

– Жизнь говно.

Я тоже посмотрел вверх. Ничего, что могло поспорить с Антоном, там не было. Противные коричневые облака и красные прогалины между ними. Я сочувственно вздохнул в унисон умозаключения, услышанного не впервые и, более того, полностью созвучного моему мироощущению.

– И вообще, все – говно, – Антон довел мысль до логического конца. – Хочешь узнать, как я здесь оказался?

– Ага, – согласился я с тайной надеждой, что Антон меня, как благодарного слушателя, в конце повествования развяжет.

– Тогда слушай сюда. Все равно делать пока нечего. Э-э… Чего это я?… А, вспомнил. В общем…

Антон приступил к повествованию – ровному, монотонному – будто повторял в стотысячный раз давно придуманный рассказ:

– Да. Хуета со мной всегда. Парень ладный, для хуеты приметный. Так вот. Мелкие пиздецы в расфасовке по сто грамм для новоприбывших – охуеть не встать, конечно! Но бывают расклады и пожестче. Сегодня в шоколаде, завтра в говне, потом хуякс и помер, нахуй! На утро здравствуй, жопа, Новый год, опять весь в таблероне! Это шоколад опизденский в дукане, если не всосал. Ближе к теме, к истокам, так сказать. У меня папа – второй секретарь обкома, не хуй собачий. И мама с целеполаганием моей жизни после средней школы: ты у меня туповатенький получился, пиздуй в офицеры. Что тупой – это в армии плюсом будет. Кошт казенный завсегда плюс почет и уважение, все девки твои. На пенсию уйдешь в сорок пять, хату вымутим в соседнем доме. Уходи полковником, полканам трешки дают!

В общем из-за доступных дырок пошел я после школы не в технарь, а в кремлевское общевойсковое училище. Пиздец, бля! Пехота на понтах да с выебончиком. Было дело, были учения, были девки на жарких поебках… Прошло четыре года, хуё-моё, расписали туда-сюда после выпуска. Папаши-генерала не обнаружили, лишь жопошного «чего изволите»‎ из обкомчика на выселках. Ага. Папан в области величина, а в Москве – мелкий прыщ из преджопия большой страны. Да... По окончании училища, как пропидора… ну, то есть отличника боевой и политической подготовки, отправили не взводным Ванькой в Европу, но ебанули на должность ротного в Сибирь, в ЗабВО. Ахуеть! Все друзья со взвода, у кого папаши генералы, отправились в Германию. Я как в героической песне из телевизора: «Дан приказ всем на Запад, мне в другую сторону»‎ поехал хуй знает куда, но с повышением и плюсом в личном деле. А хуле! 
Вчера сраный курсант, а сегодня – товарищ ротный. Но не сильно выёбствывай, старлей двадцатиоднолетний, помни как Отче Наш, что ЗабВО – это ЗАБудь Вернуться Обратно. Если не всосал, докладываю – распределили меня в Забайкальский Военный Округ. Всучили в подчинение четырех летёх, три из которых – матерые залетчики, по двадцать лет отпескоструили в ожидании офицерской пенсии, недолго осталось. 

Хех. В Борзе, в три дырки ебаной, имелись две равнохуйственных забавы – шило и ханшин, что есть одно и то же, а именно спиртяга чистоганом в двухсотграммовой кружке без закуси. Закусывать – западло. В общем, через полгода превратился в натурального советского офицера и тут же развелся. А хули там, в степях бурятских ловить офицерской жене помимо трипака и злоебучего монгольского сифона? Вот так. Съебла ссыкуха к мамочке обратно в Коломну, с чемоданом китайской контрабанды, но без алиментов, что засчиталось хуемордым плюсом! Так-то я без обид. Нормальная пиздося была, ебливая, из сучонок возле казарм в Кузьминках ошивавшихся. Искала кошт казенный и хуй при нем. Маман права. Ссаные дырки любят присесть на стоячий курсантский хуй и автоматом получить распределение в приличное общежитие при штабе дивизии где-нибудь в Потсдаме или крайний случай – в Житомире, но халява не проканала: послали молодую семью в обратном от Европы направлении. Зато у меня с халявой заебок: шесть месяцев до свадьбы за любовь пердолился, то есть бесплатно, и шесть месяцев после – на правах законного мужа. Сэкономил больше, чем проебал на разводе. О чем я? Ах, да. О разводе.

На радостях засинячил, в просвете между пьянками ебанул начштабу рапорт. Обычная хуйня. Советскому офицеру платят столько, чтоб не спился, а семья не голодала. Так вот. Семья пропала, голодать некому, бухать барьеров нет. По синьке навалял манифест, типа, рапорт. Четко изложил, что кругом беспортошные мудаки с замуденцами голожопыми. Еблан сидит на ебанате и ебанашкой под еблетским присмотром погоняет и проебывает оборонопособность страны. Я один в парадном кителе на аксельбантах переживаю за порядок в ВС СССР. И что ты думаешь? Выперли меня из партии? Нет! Объявили строгий выговор с занесением? Хуя! В душу по-товарищески насрали и в скворечник ебанули как положено в советской армии? Ни хуя! Эти суки пиздорвотные в момент представили меня к внеочередному званию капитана и командировали к афганским братьям налаживать хуйню за мир и дружбу. Как самого заслуженного вояку со всего полка, без пизды! Оказалось, что пришла разнарядка в полк: самого охуенского ротного командировать в КСАВО на должность комбата. Разпиздос случился вовремя. Меня и отправили. Комполка заебался мозги залетчикам ебать, что поедут за речку. А тут хуякс – разнарядка! Одновременно с разнарядкй железный кандидат объявился, остальным – в устрашение! Меня как самого охуенского офицера согласно представления отправили в Афган комбатом. Отставить! Спиздел. Отправили на должность ИО комбата. Остальные залетчики полка выдохнули и продолжили приближать тихий дембель незаметненько до следующей разнарядки.

Кадровики-пидарасы протрезветь не дали, посадили в самолет на Ташкент. В Ташкенте неделю посинячил в доме офицеров и здрасьте! Стою за речкой с дрожащей рукой, прислоненной к синему ебалу в офицерском приветствии:

– Тыщ генерал-майор! Прибыл к месту прохождения дальнейшей службы!

Получил наказ с инструкциями и схуел. Оказывается, налаживаем дружбу с дехканами сквозь прорезь прицела, блядь! А хули? Войнушка в полный рост, как в студии ДЕФА. Кино про Оцеолу, вождя семинолов, блядь! Один в один. Пиф-паф-хуякс-пиздыкс! И бледнолицый, то есть шурави, делает ножками брыкс и грузом двести улетает нахуй! А местные чурки, притворившись миндалем бухарским, продолжают украшать мирный пейзаж да науськивать бачат на чейндж с ганджубасом. Я хуею, дорогая редакция!

На третий день по прилету в Баграм приписали меня к сотне полосатых распиздяев, именуемых десантной ротой. Какой нахуй ИО комбата? Ты сначала с ротой разберись! Тут же поставили цель: пиздуй, товарищ Плотников в гвардейскую роту на хуй, вперед и выше, на высоту двадцать восемь сорок. Там принимай под охрану и оборону участок от и до. Плотников – это моя фамилия, если что, а предшественника моего, как выяснилось позже, комиссовали контуженным, то есть убитым в мозг. Вот такая, блядь, передислокация с пертурбацией как борьба с офицерскими алкоголизмом и контузиями на местах.

Ну и хули я, зеленый кэп полтора года как с училища, знаю? Гаркнул: «Есть!». Лопата к черепу и вперед! Ветер в харю, я хуярю! Загрузился в вертушку, попиздяшил заступать на должность. Прилетел в гвардейский ОДШБ, там пацаны уссались – как новогодняя игрушка блестел, блядь. А хули! Форма отпидарашена по-золотопогонному, как положено – сапоги заебашены утюгом со свечкой, вставки, обшивки, хуё-моё, фура как аэродром у фюрера. Потом обтесался, бля, стал не в рот ебаться рейнджером. Не в «кимрах», но в «адидасе», бляха-нахуй. Хотя «кимры» на вазелине – тоже вещь.

Так вот, за год заматерел, бля, стал Акела-седые яйца. На все насрать, остальное – похую, не доросло еще, чтоб со мной разговаривать. В результате залетел по самые патиссоны. Это через год, да, через тринадцать месяцев прилетел замполит дивизии карлсончиком, на вертушке прибыл то есть. Засрал мозг, типа, дедушка Брежнев окочурился, штирлицы наводят порядок,нам тоже надо соответствовать, сунул вырезку из «Красной звезды» и улетел минут через пять с наказом: бойцам новую политику партии растолковать. На прощание промычал, мол, давай, грузи политинформацию и чтоб у полосатых гамадрилов конспекты были с человеческими буквами, а не с хуями и закорючками от заморской группы «Кисс», что переводится, как поцелуйте меня в эсэсовскую жопу. 

Делать нечего, присели в палатке постановления партии одобрять-воздерживаться для галочки. И тут пиздец подкрался – минометный обстрел.

Картина Репина «Пиздец. Приплыли!»

У меня матка чуть не вывалилась. Вот это новости! Бородатые кореша днем не высовывались, по ночам в тихую куропчили с контрабасом. Если по приказу от мудаков с золотыми погонами мы их беспокоили, то кореша отстреливались по-дружески, без выебона. Хуле! Мы не по своей воле оказались в жопе мира, бабаи понимали. Такой порядок в горах. Так то, мы к порядку приучены, контрабасить не мешали. Разве что умник из штаба дивизии прикажет артиллерам дать залп в сторону гор. В ответ бабаи пуляли из хуйнюшек, которые с предыдущей войны от англичан остались. Бля буду, кремниевые мушкеты как в кино про Буссенара. Дальность стрельбы будь здоров какая, но плотность огня с хуй да ни хуя. 

А тут полная хуетация с кромешной ажитацией приключились. Бабаи хуй знает откуда миномет выкатили, наверное, на траву у наших же бойцов сменяли. Разбираться времени нет. Кругом мины ебашат, расхуяривают окружающий пейзаж до состояния марсианского. И вдруг сбоку как въебурят пулеметными очередями, причем, бля буду, из ДШК! Ну, думаю, суки, пиздец грядет немеряный. В первый раз духи на располагу средь бела дня поперли. Чую – дела серьезные. Похоже, кто-то из моих пиздорванцев наебал бачат с чейнджем. Бачата окрысились, старших позвали в помощь, бабаи не отказались. А мне хули делать? Отбивать атаку!

В общем, пришло время полосатым приматам отвечать за разводки-наебки, началась война-хуйня.

М-да... Покосили нас будь здоров. Признаю сразу, сам виноват, дораспиздяйничался. Похуизм сгубил. Посты в лом проверять, типа дэшэбэпитеки тертые, мудя заплесневевшие, справятся без няньки. Хуй там! Прикемарили в охранении, пидары синегнойные, анаши обкурившись. Порезали духи припиздков вялых на посту, подползли к позициям и начали расхуяривать роту туда-сюда по трафарету. В результате, не прошло и часа, как получаю осколком в чан и улетаю в космос к звездам. Дальше ни хуя не помню. Пиздец котенку, называйте «ноль двадцать один». Пацаны потом рассказали, что полбашки снесло в пизду – мозги вытекли к ебеням на хуй, в черепухе одни гланды остались, язык в жопу свалился через пищевод.

Очухиваюсь здесь. В руках «калашников», два магаза с трассерами, на голове каска, «аишка» куревом набита, как положено, на пузе – «лифчик» с гранатами, пять, нет, пизжу, шесть «эргэшек». Глядь – рядом восемь бойцов валяются. Ручонками-ножонками дрыгают, как котята. Свои, полосатые.

Очухались.

Приняли меры согласно уставу. Как положено у дяди Васи: яйца об землю, сразу в бой! На подствольниках БК, у каждого, как на матросе Железняке, пулеметные ленты! Дымы, огни – все на месте. Войска в порядке, Буденный на лошадке! А что за хуйня кругом творится – нихуя непонятно. Небо красное, кругом пиздец и, бля, опять артналет, опять сражения.

Хуй с ним, надо спасаться!

Ситуацию прочухали, заняли круговую оборону. Я трассерами направления показываю, бойцы хуярят. Куда конкретно – хуй проссышь, да и по хую, в общем-то. Отовсюду шлоебень всякая лезет, стреляет почем зря, блядь. Причем, грамотно – кучно и без перерыва. Головы не поднять. Чую — нихуя не дехкане, а спецы. С такими воевать себе дороже!

Постреляли друг дружку с полчаса, гляжу – ебать-копать-не закопаться! – с быком пиздец! Отстреливаться нечем!!! Надо прорываться к своим на хуй, докладывать по форме и требовать подмогу... оп-па! А где свои? Пизда знает, но молчит, а мы в глубокой жопе! В общем, перегруппировались и короткими перебежками съебофонили со злоебучего местечка. В съебофоне потеряли одного двухсотым, пару затрехсотило, вытащили на горбах. Вон, слышишь стрельбу, ну вон же? Ага! Ад кромешный там, бляха-нахуй, полный пиздос! Как говорится, феерический оргазм со знаком минус. И мы в самой середине антисквирта оказались. Не дети вроде, натуральные гвардейцы, но со всех сторон спецура лезет – ахуеть! Пиздопротивное место, но, слава яйцам, перегруппировались на съеб, как положено у десанта, с высоко поднятым знаменем.

Где-то тут неподалеку выползли из-под огня, отдышались, отплевались, продристались, проявили интерес к происшедшему: что за хуйня? Ответа нет. Сплошной неуставной пиздеж! Тут, парняга тяжелораненый, Серега-радист, гукнулся от потери крови. Бедро осколком распороло. Вроде перебинтовали, как положено. Ни хуя! Ласты склеил. Решили закопать пацана по-христиански, но внезапно стемнело. Пять секунд и полный мрак. Как космонавт в научно-популярном фильме – пиздыкс! и здравствуй, обратная сторона луны. Хуй с ними, с природными катаклизмами. Мы не Пинк Флойд, сопли разводить не стали. Решили мозги не парить, дунуть запасы с ченджа и дождаться рассвета. Ночью грунт ковырять кайфа нет. Да и нервы бы поправить. Выставили дозор, договорились, что через два часа смена и хуякс! отрубились. Причем сразу все! Как, почему, дудку же не раскурили! Ответа нет! А потом – еблысь! утро встало красным светом!

Такая вот пиздохрень, ни один Сид Баррет не придумает.

Глаза протерли, бля, а Серега, дуба давший, вместе с нами ебалом крутит, охуевает живее Ильича. Во бля! Мы конкретно схуели, челюсти поотвисали, чуть не вывихнули. И что удивительней, раны, накануне полученные, затянулись, будто не было. Бойцы сияют как яйца мартовского кота. Ебаться-сраться! Опизденели в полный рост. Что за хуета? В толк не возьмем, ебанись все жопьим пропадом! Тут опять войнушка. В этот раз оказались в стороне от основных дел. Хуй к носу прикинули и решили в бои не вступать, а потихоньку тихим съёбом съёбывать. Построил полосатых, и короткими перебежками поебашили в сторону песков, подальше от войны. Без вертушек, пешим ходом, что для десанта не характерно! 

Версты четыре протопали, устроили привал. Стали рассуждать, что за мудотень творится. А мыслей никаких, одно охуевание с мозгоебством напополам. Ну ладно, посидели, попиздели, ни хуя не поняли, я командую бойцам: «Становись». А они мне – отсоси-ка, брателла, здесь все равны, нехуй командовать, давай, типа, без выебонов прикидывать хуй к носу, что к чему, а уж потом решать – вставать в строй или сидеть на жопе ровно. Раскусили хуеплёты, что Советской властью тут не пахнет.

Ладно, говорю, самцы, ебитесь сами, как хотите, только мозоли не натрите на ладошках и жопу товарища не порвите. А сам пошел. Развернулся и попиздовал куда глаза глядят. Эти долбоебы там еще чего-то повякали, мол, харэ выёбываться, завязывай с припиздью и возвращайся назад. Но я, бля, завелся, не остановился.

Ну что за хуйня? Я четыре года учился воевать, а тут какие-то хуеплеты после школы решили, что имеют на войну равные со мной права. Я так решил: пусть ебланчики поебутся колхозом на войне и проверят, что значит знание против равноправия. В общем, похуярил я в одну морду к уебанским пескам белого цвета. Катаклизм и парадокс: тут все кругом красное с оттенками, а там – натурально белые пески... возможно, с розовым оттенком, но не уверен... Видал? Нет? Как увидишь, разберешься.

Ну так вот. Верст десять протопал, покрутил ебальником по сторонам и понял: здесь, бля, и сдохну нахуй. Туда сюда покрутился. Снова ночь, снова утро. Причем хуй проссышь, как происходят. Мгновенно темнеет, отрубаешься, через секунду очухиваешься: здравствуй, хуй мордастый, новый день! Такой подъебец с изъебинкой! Сам ни хуя морально не отдохнувший, но физически бодрячком, как хуй надроченный, чин чинарем. Если накануне ранили, никаких следов. А вот рука блядская, – Антон кивнул на перебинтованную руку, – однохуйственно болит, десять лет без перерыва. Мне ее за неделю до того, как здесь оказался, царапнуло. Загноилась, блядская душонка. Вылечить в Афгане не успел, теперь маюсь. Ноет пиздецки с утра до вечера, ничем не успокоишь. Разве что курнешь, тогда боль стихает. Думаю, никогда не вылечится. Тоска. Я и отрубал ее, но похую. С утра пришпандорена и пуще прежнего свербит, как дрель по кости. Ну, ладно о грустном.

Два дня я шароёбился в песках. Там пиздец. Кто туда попадает, тот не возвращается. Проверено. Мне свезло, как утопленнику. Далеко не упиздячивал, с краю тусовался, но башню подорвал. Постоянно видения всякие, поебень чертячья. Драконы заходили на бреющем и вместо пламени из пасти фугасы ядерные рассыпали квадратно-гнездовым. Охуеть, из дома пишут! 

Антон умолк... улыбнувшись краешком губ,продолжил:

– Там окажешься и ни хуя не заметишь, как затянет. Пиздец! Возврата нет. Невротебательство творится, мама не горюй! Групповое жопоёбство в полный рост без лубрикантов! Ставят раком, в антресоли хуй суют и в дымоход две елды с разбега всаживают. Вот так. В камнях попроще. Расписан и утвержден охуестический порядок. Все действия согласно устава. Есть ты, и есть остальная пиздобратия. Правило номер один, оно же единственное на все времена – ебашь посторонних, пока самого не заебашат. Пиздатого в этом правиле нихуя, но, если разобраться, хуевости тоже нет. Жизнь такая. Чувствуешь себя задроченным припиздком, весь на нервяке, пар из ушей, сплошной шубняк до дрожи в яйцах, но это нормально. Война же, мать ее ёб, так и должно быть. А в песках ты ни хуя ничем не занят, остаешься один на один со своей головой. И тут подкрадывается такой пиздец, такой… – Антон пожевал губами, подбирая нужное словцо. Не подобрал, продолжил:

– Эх, ебать-копать-не закопаться. Везде хуёво! Ты убиваешь, тебя убивают, потом опять ты, потом опять тебя. Все при делах, и вроде как охуенская цель в жизни имеется. Называется – не подпускать никого ближе, чем на ружейный выстрел. Люди делом заняты, чужие жопы в полоски рвут и на хуй наматывают. Хорошо, когда ты наматываешь чужую жопу, а не посторонний твою.

Мне в песках не повезло. Наткнулся на босоногих хуеплетов, трое было. Попиздился так нехуево на кулаках, но сам понимаешь, один к трем – ни в пизду, ни в Красную армию. И сам умудохался, и хуеплеты – никакие. А наутро какая-то плесень подзалупная налетела, даже не заметил – кто, откуда? и таких пиздянок наваляла, кровью умылись все. Центурионы, блядь, налетели, как выяснил позже. В общем, есть тут зондер-команды, хуже эсэсовских. Порядок железнейший. Ходят строем, ебут хором, шерстят окрестности и если кто не при делах, хватают за химот и тащут в зону, – Антон махнул рукой куда-то в сторону.

– В общем, нас четверых туда притащили. Город опизденительных размеров, и ни хуя хорошего там нет. Поводили по улочкам-захуюлочкам, потом запустили в охуенный барак. Народу внутри ебанические тысячи, и все пиздятся друг с другом по черному. Ногами, руками, кусаются, царапаются, творят чё хотят, но при этом без говна, то есть на чистых кулаках. Расклад как бы нехуевый, но... Ко мне в первый сек два еблана подскочили и пизды прописали: с ноги ебач своротили и вдогон по печени хуйнули, уже с разбега по лежачему. Уделали под ноль в момент, ничего не помню. Вырубился нахуй. На утро та же самая хуйня. Только очнулся – кулаком в бубен заебашили. Но я уже надроченный-наученный, блок поставил, то сё, в общем, отбился и сам принялся ебальники рихтовать.

В чем смысл мордобоя, хуй проссышь. Можно отмудохать десяток-другой уебышей, а потом раз! и тебя утрамбуют. В принципе, как и здесь, все были сами за себя, но иногда могли объединиться против какого-нибудь мордоворота. Например, с утра пятерка отчаянных парняг налетит, пиздюлей накатит и разбежится по углам. Типа, не скучай.

Антон ухмыльнулся и закурил. Речь лилась плавно, с долгими паузами на пристальное рассматривание выдуваемого

– Да. Веселый барак. Нас ебут, а мы крепчаем. Такой принцип. Все как один – бойцы с большой буквы «З». Потому что звери. Других не было. Даже чахлые чмошники вроде тебя через месяц превращались в молотобойцев. Так в пиздюлятор заряжали – сразу аут! Спецназ отдыхает. А главный прикол заключался в том, что рядом – стена к стене – находился другой барак. Оттуда иногда выкидывали отпизженных в хлам охуярков в майках. В белых майках. Мы то все, задроты беспонтовые, пиздились по голому торсу, а тут получали шанс на повышение. Да. Так и было. Выкидывали угандошенный фарш в белой маечке в барак и начиналось настоящее рубилово. По ихнему – игры на выбывание, а по-нашему – всем порвать очко и самому остаться целочкой. Кто всех отпизживал, тот натягивал на себя майку и переходил культурно через ту же самую дверь к соседям. А там, прикинь, все в белых майках и тоже пиздятся меж собой, но не так интенсивно, нет. Более осмысленно, блядь! Прикидывают хуй к носу, кто самый борзый, валят его вдесятером и выкидывают вусмерть отмудоханного в первый барак. Типа, вот вам майка белая. Чем больше борзых ебланов вынесешь, тем лучше. Потому что рядом, опять стена к стене, стоит следующий барак. Оттуда регулярно выкидывают уебашенного вусмерть пассажира в голубой майчонке. Цель в беломаечном бараке та же самая – порвать все жопы в клочья, напялить голубую маечку и перейти в барак мечты. Примерно так. Тактика боя понятна? Чем больше реальных бойцов выкинешь в первый зал, тем проще пиздиться с оставшимися ухуярками за голубую майку, за пропуск в зал мечты. Ага, надеваешь, если получится добыть, голубую майку и переходишь в третий барак, где уже реальные костоломы тусуются. Кулаки в арбуз, но голова не только хавает, а еще и шестеренками скрежещет. В общем, хуй кого утрамбуешь в одиночку. Другая свадьба, другие песни. Пиздятся иначе. Не только тактика, но и стратегия, блядь! В общем, вся хуйня-муйня, которой в училище учили. Ебашатся стенка на стенку смертным боем с заходами через фланги и десятком бойцов в засаде, чтобы в нужный момент опрокинуть врага в узком месте, а там разделяй и властвуй. Налетай втроем на отбившегося и скидывай в барак к беломаечным. С другой стороны, все бивни продвинутые. Могли, при случае, и своего же особо борзого переебать, сзади или под вечер, как получится. Принципов никаких – главное, чтобы вынесли к беломаечникам не тебя, а похуй кого другого. Ну и если выкинут из соседнего барака охуярка в красной майке – получаешь следующий шанс на повышение. Часа два побившись – тут каждый за себя – можно отбить маечку и пойти на повышение в следующий, четвертый зал, где все в красных майках. Есть пятый зал, шестой и далее, до хуя и больше.

Наверное, года два я бился от первого зала до хуй проссышь какого, не до подсчетов. Мозги отбиты напрочь, сознание в полном ахуе, остались кулаки стальные, невосприимчивость к боли и хитровыебанный мозг бойца. Просто терпишь и хуяришь похуй кого, лишь бы не приближался на расстояние удара. Да, полный пиздец. Ты пиздишь, тебя пиздят, и единственная мысль в голове – добыть последнюю окончательную серо-буро-малиновую, похуй какую, маечку, чтобы пиздецсуканахуйблядь! Никаких пиздилок!!! Никаких барачных уебанств!!! На волю, в пампасы! Ни хуя у меня не вышло. Маек перенадевал всех цветов радуги и везде одно и то же рубилово-мочилово. Через много лет рукопашных боев доперло, что занимаюсь суходрочкой – крошу в пыль таких же, как сам для того, чтобы поменять цвет майки. И конца этому нет. В общем, как писал граф Толстой в памфлете: «да призадумалась, а хуй во рту держала…»

Да. Призадумался я без хуев во рту, что важно, и обнаружил ёбаный в полный рост парадокс! Академик Капица, бля! Прикинь! Во всех бараках был выход на улицу, никем не охраняемый. Пожалуйста, скидывай маечку и выходи по торсу на свободу, пиздуй, куда глаза глядят. Уёбывай на хуй с песнями и плясками, запрета нет! Точно! Но никто не съёбывал, увлекались маечками.

Что за ёбаный штоц?

Долго думал и понял. Все не так, как кажется. Там – внутри барака – существование понятно и ясно. Ебошатся за майки. А что на улице творится и чем чревата свобода от барачных правил – хуй знает. Там не понятно за что надо ебошиться.

Уебаны, пиздящиеся по баракам, боятся неизвестности хуже смертного боя. Надо признать – человек, каким бы ни был мордоворотом, в душе – сцыкун и задрот. Сцыт неизвестности. Похуй, что в говне живет, зато завтра и послезавтра говно родимое не пропадет. Надо выбрать место, где поменьше воняет, и пожалуйста, дрочи в полный рост на любую мечту и уничтожай соперника в борьбе за место, где можно дрочить не принюхиваясь. Блядь! Хорошо, что я парень не сцыкливый, но разумный. Хули терять! Майку скинул и съебофонил из барака нахуй! Огляделся. Опизденел!

Кругом хуева туча бараков, вокруг которых натуральные бои, с танками, пушками и прочей огневой поддержкой. Самолеты не летали, пиздеть не буду, не видел. Но в целом пиздец кромешный! Без тяжелого вооружения делать нехуй. Уебут в момент. В общем, короткими перебежками ломанул до ближайшего перекрестка, там заскочил в ближайший барак, чтобы дыхалку восстановить и дальнейший маршрут обдумать. А вот хуй! То же мозгоебство – дрочеры пиздятся насмерть, но не за майки, а за галстуки разноцветные, ебать их в сраку. Такая вот поебень.

Я недолго размышлял. Нахуй не мотались эти тряпочки для пуза. Попиздовал на улицу. Три шага сделал, получил от снайпера две дырки в грудь, слетел с копыт. Очнулся утром в штурмовом отряде. Дали автомат, указали цель и въебенили поджопник для бодрости, мол, пиздуй вперед, в атаку! Недели две повоевал за дядю при больших звездах. Барака три захватили, кажется. И понял я, что в хуй это мне не уперлось.

Чего говоришь? На хуя бараки захватывали?

Без понятия. Внутрь не заходили. Тех, кто оттуда вылезал, а такие крепыши попадались, записывали в отряд. Так понял, что бараки для захвата нужны по одной причине – выебываться количеством. Чем больше бараков в подчинении, тем круче.

Нас штыков триста было. Звери, натуральные боевые машины. Другие из бараков не выползают.

Да, триста черепов в отряде и все без мозгов. Во всем мудацком подразделении только Тишка оказался единственный вменяемый мужик. После пары заварушек срулили из отряда. Стали хуярить на пару.

С одной стороны полегче – воевать за дядю не надо. С другой – такая, сука, боль терзает… Я, когда в бараке пиздился, ни хуя курить не хотел, не до хуйни. Как сам по себе оказался, пиздец! осатанел. Мочи нет. Курить хочу сильнее, чем ебаться. Ничего не надо! Вдогон рука разболелась пуще прежнего. Теперь цель жизни проста как табурет – найти махорки и курнуть. А чтобы в плен к каким-нибудь хуепуталам не попасть, надо быть вооруженным и готовым к охране и обороне своего очка. Хорошо, что Тишку зацепил. Безотказный шпет, всегда согласный на стреме постоять. Ни одной твари не подпустит ближе, чем на ружейный выстрел. Кстати, он тут складик неподалеку обнаружил, год назад. Или два…

Пиздатейший складик, между прочим, опизденительнейший!

Там по утрам, хуй знает откуда, каждое утро возникают боекомплекты согласно штатного расписания штурмовой дивизии, на захват Берлина хватит. Но я не Марат Казей, и Тиша тоже не любитель героики. Вели себя культурно. Не залупались, не выёбывались, в перестрелки не встревали. Брали по чуть-чуть, чтоб при патронах быть всегда, и отползали тихо-мирно в сторону. Далеко не съёбывали, но и глаза возле склада не мозолили. Так, подстрелим мимо проходившего и тикать. А через полгода Тишка заметил, что некий пидарас повадился пиздить с нашего склада патроны и гранаты. Нам не жалко, на всех хватит, но…

Антон замолчал, приложил указательный палец к губам: «Т-шшш».

После минуты томительной, тягучей паузы сплюнул под ноги: «Показалось», продолжил:

– Так вот. Склад большой, не жалко. Но если каждый хуярок начнет пополнять припасы на складе, что получится? А то! Найдется хитровыебанный пиздюк и заявит: «Шабаш, пацаны, халява кончилась! Таперича все моё, а вы – не маленькие, хуй пососите друг дружке на прощание и пиздуйте на хуй». Потом займет круговую оборону и делом слова обидные подтвердит.

В этом случае хуй ты его со склада выковыряешь. Сто тысяч отборных головорезов без патронов – это хуйня в пупырышках против одного опёздола с исправным пулеметом и нескончаемым боекомплектом.

В общем, решили мы с Тишкой примерно выебать хуепуталу во все щели, дабы впредь неповадно было. Разработали план. Тишка, типа, почапал в пески в охранение, я тоже как будто следом за ним попиздовал в укрепление... недалеко. Там пригорочек неприметный по пути с овражкем. Два раз проверяли с Тишкой - непросматривое место. Как только в овраг зашел, через полсотни метров развернулся и полез на верхотуру, засел в засаде. Часа четыре проторчал, мозоль натер прицелом и – что ты думаешь? – шевеление в сторонке! Не иначе ебанарий крадется. Ага, думаю, хуесосина! Получишь сейчас залупу на воротник взамен складских запасов. Устрою половой акт в виде ебли с плясками, чтоб запомнил как у советского десанта патроны пиздить. Как говаривали в роте перед боевым выходом: «Ебаться будем без трусов!»

Взял шевеление на мушку...

Нихуя! Пиздорванец тертый оказался. Хуй знает как, но приметил меня. Исчез ебанько...ненадолго.. через полчаса начал пулять по мне из винтаря с боку, почти что с тылу. Причем, бля, кучно пули клал. Меня щебенкой всего посекло. Ну, я тоже не рыжий клоун, ебанул очередью из «калаша» в его сторону, чтоб поутих, и «эргешечку» отправил в догонку. Оттуда ответ Керзону: две «эфки» летят. Во, думаю, блядь, наткнулся на удальца. Метров семьдесят меж нами, и мы ни хуя не дискоболы-олимпийцы. Перешли на дворовую стрельбу. Заебался с хуесосом воевать, семь потов сошло, чуть слоненка не родил. Хорошо, Тишка подтянулся. Вдвоем полегче. Как говорится, у кого армия больше – тот и миротворец.

В общем, навели гвардейский порядок, успокоили супостата. А хуле! Патроны у ебанашки кончились. Заебись! Можно устраивать погоню как в кино! Настигли дерзкое тело, принялись опиздошивать за всю хуйню, да приговаривать: – Пошел-ка на хуй, милый друг, и больше здесь не появляйся.

А тело в ответ как взматерится по-русски, мол, суки ебаные в душу бога мать, отпустите на хуй!

У меня аж матка опустилась.

Зёма!

Ни хуя себе, думаю, струя!

Перестал мудохать русака, чуть не обосцался от радости.

Родной речи хуй знает сколько не слышал, тоскливо было, не с кем матюками обменяться. А тут земеля хуями кроет как по маминому! Ну, еборванец тоже учухал, что пиздюли брат-русак вешает как на ёлку, заулыбался.

В общем, скомандовал я Тихону, чтоб прекратил пацана мудохать. Начали брататься с отпизживаемым.

Да, забыл сказать. Тихон, вроде как немчура. Все понимает, но по-русски не говорит. И вообще, он, по-моему, немой.

Облобызались с мужичком троекратно. Оказалось, что зовут его Митяй, и шароёбится он здесь аж с русско-японской пятого года. Как сюда попал, не помнит. Так, спизднул между делом, что вроде как Мукден оборонял или, наоборот, штурмовал… В общем, там его уконтрапупили. Очухался здесь, рядышком рота в мать разъёбанная лежит, а вокруг баталии. Как тут положено, однополчане очухались, глаза протерли и че почем разбирать не стали, похватали винтовки и ломанули на врага. Повоевали с месячишко под руководством унтера, потом ему в жопу красный флаг засунули и разбрелись кто куда поодиночке. С тех пор Митяй пребывает в поисках пути назад в Расею. Много чего интересного тут увидел и мне пересказал. Он хоть и тупиздень редкий, но пороху понюхал, будь здоров! В этих ебических местах человек, оказывается, ни хуя не может умереть, что с ним не делай. Хоть лимонку в жопе взрывай, все одно наутро огурчик будет. Я на себе проверял, кстати. Одно время такая тоска напала, решил застрелиться. Ствол в рот засунул и на курок нажал. Утром похую, сижу и охаю на том же месте. Чайник гудит чутка, как с похмелюги, но в целом ништяк. Я схуел слегонца и понял, блядь, от судьбы не уйдешь.

Жопа.

Так вот. Рассказал Митяй фишку, что есть огромные карьеры, в которых людей до хуя и больше. И есть город напротив, в котором живут одни только бабы. Причем, бабы такие же ебанашки, как и прочие здесь, то есть при оружии. Два отличия: воюют мандавохи друг с другом не часто и кулачное месилово там редкость. Но расслабляться не надо – бабцы вооруженные и опасные. Митяй, пиздострадатель горестный, слюной истекал при упоминании городишка. Этот конёк-ебунёк подбивал сгонять к сцаным дыркам на поёбку. Засесть засадой в пригороде, да заломать мокрощёлку. Одному стремно – тетки могли разорвать толпой, как Тузик грелку. А вдвоем, типа, с какой-нибудь пиздявочкой управимся. Мне же бабы здесь абсолютно похуй, веришь? В этих сраных местах ни разу не встал. Помню, в Афгане мучился, постоянно трухал. До чекистки дорваться – за счастье. А как попал сюда, превратился в натурального импотента, никакой манды не надо. Нет и ладно. Конечно, в душе обидно. Я ведь до Афгана ебака грозный был. Запустить шершавого меж ляжек – два раза не проси! Бля, скольких телок перееб в училище, песня! Натуральным ебарем-террористом был. А тут – ни желания, ни возможностей. До слез обидно и тоскливо, как будто из книжки самые интересные страницы вырвали. Тоскую по пизде, мочи нет, но тоскую головой, а не телом. Организм, бля, не хочет бабы, и ничего с этим не поделаешь. Видал я тут пару телок при оружии. Ну, телки сильно сказано… Так, два угрюмых уебища женского пола, пиздятиной пахли будь здоров. Казалось бы, с катушек съеду от желания. Нет, похую,! Прицелился и снял аккуратно одну мандавшу, потом вторую. Два патрона – два трупа. Как вспомню, фу, бля, передергивает всего. На рожу крокоебицы страшные, но сиськи ниче так, третий номер стоячие. В общем, пиздоси на поёб пригодные… Че ты ржешь? Ни хуя не понял, сынок? Ты гляди, смехуёчки и пиздахаханьки кончились. Здесь другая жизнь, злая, но понятная. Любой опёздол при оружии тебе конкретный враг. А кто безоружный мандаблыжничает и хуем груши околачивает, как ты, к примеру, тот моментально вылавливается и начинает папой Карлой въебывать на руднике. Митяй сказал, что как-то угораздило проебать трехлинеечку. И что думаешь? Не прошло и дня, какие-то вояки взяли за жопу и – будь здоров, Митяй Петров! – отправили на рудники. А там жопа оказалась заковыристей городских бараков.

Рудник невъебательский, народу жуть! Рассчитали Митяя на первый-второй и отправили булыжники ворочать. Работа блядская. Умудохался, как сивый мерин. Каждый вечер от усталости дуба давал, а с утра свеженький и бодренький возвращался на рудник пиздячить за всю хуйню. Причем работа – хуй просцышь. Митяй сначала камни таскал снизу вверх, а потом, как охране настопизживало, давали команду, и Митяй ебашил сверху вниз. Заебывает ужасно, с его слов чуть с ума не сошел от бестолковости. Но это так, начало. В руднике все, кто гондурасят, поделены на отряды, четные-нечетные. Так вот. Раз в два часа раздается сигнал. Если работяги четного отряда ворочали булыжники лучше нечетных, то четные пиздят нечетных. И наоборот. В общем, полчасика попиздят друг дружку, потом продолжают ворочать. Не забалуешь. Если будешь лениться, попадешь под раздачу. Свои же таких пиздюлей наваляют, кровью срать будешь. А хули? Не подводи товарищей по несчастью. Коллективизм в действии, бля. Мрак полнейший. Ну и к концу дня самый лучший отряд из всех – а их там больше сотни – переводился в охрану, а охрана отправлялась на их место ворочать булыжники. Вот так. Все друг дружку и пиздят, и охраняют, и камни ворочают. Пиздасто поставлено дело в колхозе...

Да. Пахал так Митяй, пахал, натуральным папой Карлой стал, и съебал в итоге. Как говорится, на хитрую жопу есть хуй с винтом, а на хуй с винтом найдется жопа с закоулком. Изъебнулся Митяй хитрым выебом. На верху рудника захуярил булдыганом в чан охраннику, вниз пару валунов скинул, типа проход загородил, и был таков. Километра три отмахал от рудника, добрался до песков и присел передохнуть. Так что ты думаешь? В песках свои же, не охранники ни хуя, а такие же лишенцы, как он, поймали и отмудохали по полной программе – пизды промеж ушей вломили, по ребрам попрыгали, хуй оторвали и в жопу засунули, а в конце закопали в песок вниз головой. Пиздец, говорит Митяй, наиполнейший. Во все внутренности – в нос, в рот, в легкие – в момент забивается песок, подыхаешь от удушья. Считаешь до двухсот и отлетаешь к ебеней матери. На следующее утро очухиваешься свежий и бодрый в той же самой позе «зю», то есть вниз головой. Хуй на месте эрегирован, жопа бздит, как новая. Вокруг песок, который ебливой падлой забивается во все дырки и щели охуевающего организма. Ты опять считаешь до двухсот и опять отлетаешь. И так несчетное количество раз.

Через год-через два Митяй прикинул хуй к носу и начал думать, как наружу выбираться. В голову, естественно, ни хуя не лезет. Представь – кругом песок, ты задыхаешься за трех с лихуем мин

Внимание! Дальнейший текст содержит нецензурную лексику.

Отредактированный вариант текста – здесь.

Сознание включалось медленно. Сколько прошло времени – непонятно. Может минута, может час. Головокружение сменялось омутом забытья, блески видимого перемежались колыханием мнимого и обратно. Реальность вернулась нескоро. Вернулась звуками родимой речи.

– Пиздец! Бля буду, и этот сучий потрох без курева!

Меня обшарили. Кто – я не видел, зажмурился. Когда обшаривание прекратилось и матерившийся, судя по звуку шагов, удалился, я приоткрыл глаза.

Ага! Парниша с ручным пулеметом в левой руке склонился над бородачом из джипа матерясь:

– Вот же ж ёбтвоюмать нахуй ёбанаврот! Где ж у них сигареты? Ебическая сила! А! Должны же быть! Ебана муха! Должны быть! Бля! Бля! Бля! – прошла минута, а он все матерился... вдруг... хоп!

Из голенища сапога, принадлежавшего бородатому, выскользнула пачка сигарет и шмякнулась на гальку. Парниша не заметил. Обшарив бородатого, заглянул под джип. Поворочал железки, шлепнул кулаком по колесу и в прострации, лунатически присел на камень, подперев обеими руками голову.

Я шевельнулся, попытавшись встать. Парниша среагировал на шорох, в движение направил на меня пулемет.

– Не стреляй! – испуганно крикнул я.

– По-русски пиздишь? – удивился он.

– Да.

– Откуда такой нарядный?

– Из Москвы.

– Земеля значит. Давно?

– Со вчера.

– Свежачок. Какой там год?

– Девяносто третий.

– Нехуево, – парень в три осторожных шага подошел ко мне, перевернул на живот. Наверное, как и предыдущий воитель, оценивал качество петли, стянувшей запястья.

Точно, так и было.

Парень пробурчал под нос:

– Ништяк запиздяшили.

Я тяжко вздохнул. Парень спросил:

– Курить есть, братиш?

– У меня нет, там есть.

– Пиздишь? – встрепенулся он. – Где?

– У бородатого. Под бородатым.

Парень в момент оказался у джипа, пинком сдвинул тело в сторону и радостно оскалился, обнаружив пачку сигарет:

– Есть на жопе шерсть!

Вернувшись ко мне, пристроился на валунчике напротив, вытянул ноги и растягивая удовольствие закурил.

– Охуительно, бля, – выдохнул он, выпуская кольца дыма изо рта. – Вещь! Есть кайфовые денечки, которые хочется прожить бесконечно. Полгода назад, бля, добыл пачку «Смерти на болоте» и чуть соплями от счастья не захлебнулся, пока не скурил. Ахуенская вещь!

Через полминуты парень покосился в мою сторону и пояснил:

– Это сигареты такие специальные, военные. Понял, чадо?

– Понял! Слушай, а может развяжешь?

– С хуя ли? – спросил парень, не отрывая глаз с тлеющего кончика сигареты.

– Неудобно же.

– Неудобно шубу в трусы заправлять и слониху ебать без стремянки. Остальное все удобно. Так что не еби муму, Герасим. Всё заебца.

«Во жлоб» – подумал я.

– На хуй ты мне сдался? – продолжил парень. – Развяжу тебя, а ты меня булдыганом ухуячишь. В пизду такие развязывания. Лежи и не отсвечивай.

– Да ничего я тебе не сделаю. Отпусти, а? – взмолился я.

– Конечно не сделаешь... пока связанный. Так какой сейчас год, говоришь?

– Девяносто третий.

Парень хмыкнул, докурил сигарету до фильтра, закурил от нее следующую, щелчком отправил окурок в сторону джипа. Я поерзал и, устроившись поудобней, осмотрел его странный вид.

На одной ноге был короткий сапог со шнуровкой сбоку, серый от пыли и стоптанный, на второй красовалась кроссовка «Найки», тоже серая и стоптанная, с проволокой вместо шнурков. Бледно-зеленые штаны, порванные во многих местах, были похожи то ли на дырку со вставками, то ли на устройство для проветривания нижних конечностей. Завершался наряд накинутым на голый торс выцветшим бронежилетом с надписью SWAT на пузе. Тело было сухим и жилистым. Левой рукой, замотанной грязными бинтами, он придерживал ручной пулемет. В правой тлела сигарета. Волосы, выгоревшие добела, топорщились короткошерстым ежиком. Лицо с облупленным носом, усеянным веснушками, было лицом пацана-хулигана из соседней подворотни. Откуда он взялся?

Когда разглядывание надоело, я предпринял очередную попытку подняться. Поразительно, но получилось.

Сопровождаемый насмешливым взглядом, я встал на ноги и огляделся. Пейзаж предстал таким же гнусным, как и при разглядывании лежа – камни, камни и камни вокруг. Впрочем, у самого горизонта простирались пески. Привезли меня из тех краев. Я посмотрел в противоположную сторону. Оттуда доносились звуки боя – одиночные выстрелы, автоматные очереди, стрекот пулеметов и уханье артиллерии.

– Смотришь куда съебофонить? Ну-ну, – усмехнулся парень.

– А что?

– Не еби чердак, пацанчик. Смехуечки с пиздахаханьками кончились. Я здесь с восемьдесят третьего шароеблюсь, десять лет. Никаких путей назад не обнаружил.

– Ммм... М-да... Что за место?

– Хуй знает, товарищ ефрейтор. Единственное, что понял – это самая большая жопа. Докладываю – конкретная жопа, на века.

– Как на века?

– Ну, так, безвылазная жопа. Пиздец, одним словом.

– Не может быть.

– Здесь все может быть. Да ты пригнись, а то заметят еще, угандошат. Внимание лишнее ни к чему.

Я послушно присел рядом. Парень покосился на мои связанные руки, прикурил третью сигарету, выпустил бодрый дым колечками, поинтересовался:

– Тебя как зовут?

– Рома.

– Меня Антон, а вон того ебланчика Тишкой. – Антон кивнул в сторону камней, возвышавшихся метрах в ста от нас.

Никого я там не заметил, но на всякий случай пробормотал:

– Очень приятно.

– Да, Рома, – продолжил Антон, пустив очередной паровозик из дыма. – Оказался ты в такой жопе, что и представить нельзя. Более педерастического места не найти. Помнишь, как здесь оказался?

– В метро ехал.

– Че?

– В метро ехал.

– Ахуеть. Долбоебестический способ, нечего сказать. В первый раз такую хуесрань слышу. А я с войны сюда попал. Про Афган слышал?

– Конечно.

– Че конечно? Че ты мог слышать, ебаный стоц? У вас хуе-мое-пусечки в газетах пишут, сады дружбы, ебиомать, а мы на танках духов гоняем. – Антон ухмыльнулся. – Хех, про Афган он слышал, сынок. По радио Бибиси?

Антон замолк, принялся насвистывать мотивчик «чинк-чинк-чингисхан». Разглядывал кольца дыма, выпускаемого в такт, и о чем-то думал. 

Третья сигарета дотлела до фильтра. Антон щелчком отправил окурок в сторону, высыпал из пачки сигареты, разложил на валуне, выровнял и два раза пересчитал. «Всего-навсего восемь штучек, бля,» – вздохнул и закурил четвертую сигарету. Оставшиеся семь вернул обратно в пачку фильтром вниз.

Выпустив одно за другим пять никотиновых колец, Антон сунул пачку в карман на жилетке, туда же отправил зажигалку, потер ладони об штаны, печально глянул в небо и заключил:

– Жизнь – хуйня. Смерть – поебень. Но мы живем и всех ебем.

Я тоже посмотрел вверх. Ничего, что могло поспорить с Антоном, там не было. Коричневые облака и красные прогалины между ними. Я сочувственно вздохнул в унисон умозаключения, созвучного моему мироощущению.

– И вообще, все в этом мире – хуйня и поебень, – Антон довел мысль до логического конца. – Хочешь узнать, как я здесь оказался?

– Ага! – я поспешно согласился в надежде, что Антон в конце повествования развяжет благодарного слушателя.

– Тогда слушай сюда. Все равно делать нехуя. Э-э… Чего это я?… А, вспомнил. В общем, так…

Глаза распахнулись. Я возлегал в оазисе с водоемом и пальмами по периметру. Два веселых бедуина заигрывали со стюардессками в синих паранджах с нашивкой «Аэрофлот». Ага! Рядом аэропорт. Точно. Я услышал шум турбин. Явственный, громкий, не прекращающийся.

Самолет!

Cпасен! Ура!

На меня ливнем хлынула радость избавления от морока. Я захлебнулся. Натурально захлебнулся. На меня кто-то лил воду.

Я закашлялся, задергался, вытаращил глаза и увидел ведро в руках бородатого мужика. Дядька в пятнистой униформе поливал меня водой. Я приподнялся на локтях. Сбоку тарахтел джипарь без крыши с камуфлированным водилой.

«Опять военные» – мелькнуло в голове.

Заметив мое шевеление, водила рявкнул, спрыгнул на песок, подбежал ко мне, пнул по ребрам. Я охнул, в момент оказался перевернутым на живот и упертым мордой в сыпучую, до чертиков обрыдшую массу.

Связали руки за спиной, отволокли к джипу и швырнули за заднюю скамейку. При ударе грохнулся головой и, кажется, потерял сознание.

Глаза открылись, проморгались. Я зафиксировал коричневые и темно-багровые тучки над собой. До ушей донесся надсадный рев двигателя и обрывки фраз, произносимых, кажется, на французском. Речь была похожа на журчание струи в писсуаре.

«Кто такие?» – подумал я.

Ответ не нашелся. Шевелить мозгами не получалось. Я рассмотрел мятые борта машины, перевел взгляд на тучки и… пробкой от шампанского вылетел из джипа. Летел недолго. Секунду. Может меньше. Однако успел зафиксировать столб огня под машиной, вставшей на дыбы, камуфлированных мужиков, горохом вылетевших вслед за мной, и кучу гальки, на которую приземлился.

Я пропахал по гальке лицом, больно ударился и снова потерял сознание. Очухавшись, сообразил: опять стреляют, гады.

– Как сам, пацан? – поинтересовались рядом.

Я повернул голову на голос и увидел драного дядьку с автоматом в руке и биноклем на пузе. Дядька сидел верхом на огромном валуне, метрах в пятнадцати, и смотрел прямо на меня.

– Девка где? – продолжил интерес дядька.

– Какая?

– С тобой была.

– Не знаю.

– Как это не знаю? Вы вдвоем шли.

Я не стал отвечать. Было без разницы, куда подевалась Вера и что с ней стряслось.

– Лучше развяжи, а? – жалестно попросил я дядьку. Собственные связанные руки представляли больший интерес, чем пропавшая девица.

Дядька спрыгнул с валуна и подошел ко мне. Потрогал веревку на запястьях, оценивая качество связки, потом перевернул с живота на спину.

– Хорр-ро-шшо, – резюмировал дядька, ладошкой хлопнул по плечу: – Ладно, чудилка. Пока здесь полежи.

Подпрыгивающей походкой направился к валявшимся у джипа бойцам. Обшарил карманы каждого и всё, что находил, внимательно рассматривал. Со стороны был похож на ученую ворону. Любая блестящая безделушка – зажигалка, ручка, портсигар – приковывала его внимание. Он хмурился, шевелил губами, чмокал, переправлял находку в карманы шаровар. Найденные папироски и сигареты – ну, точно, ворона! – потрошил и развеивал по ветру. Окончив досмотр трофеев, дядька, звякая содержимым карманов, подошел ко мне.

Вздохнул тяжко: «Точно, пацан» и с размаху пнул меня сапогом. В глазах потемнело. Я простонал самое грязное ругательство, какое смог вспомнить, перевернулся на бок, на живот, опять на бок. В голове раздался щелчок. Изображение погасло. Звук исчез.

Внимание! Далее следует текст с ненормативной лексикой

Продолжение с нормативной лексикой здесь

Я отправился за танком в сторону клубящейся на горизонте пыли. Танк укатил далеко, лишь незаметное вихрение на горизонте выдавало цель.

Вера поплелась за мной, деваться некуда.

Через полчаса мои силы кончились. Передвижение по песку оказалось занятием тягомотным и болезненным. Ноги вязли в зыбком месиве по щиколотку. Выдергивание обратно превратилось в тяжкий труд. В обувь забились стаи песчинок-напильников, терзавших кожу как пираньи. Километра через два нижние конечности превратились в две мозоли – правую и левую.

Я повалился на песок:

– Амба!

– Эй, ты что? Вставай, – потянула за руку девчонка.

– Не встану.

– Ты же сам говорил, там вода. Там нас спасут.

– Заткнись. Нет сил базарить. Проваливай.

Вера определенно мешала расслабиться и забыться. Я махнул рукой и заехал в мягкий животик. Ответ последовал незамедлительно. Град шлепков расколол мой череп.

– Ты что? Офонарела?!

– Вставай, дурак набитый. Пошли.

Ее удары подействовали освежающе. Я встал... исполнил шаг, второй, третий.

– Ну, давай, иди, – подбадривала Вера, поддерживая за руку. – Давай, давай.

Приятно, когда тебя сопровождают, добрые слова шепчут на ушко. Но если нет сил... Я рухнул на песок.

– Болван! – только и крикнула Вера.

«Да, я – болван! Но зато как хорошо лежать и ничего не делать, – умозаключилось само собой. – А ты иди, иди. Может, дойдешь куда.»

Я перевернулся на спину. Ничего в выси не изменилось. Красное небо, коричневые тучки и неподвижный кристалл в вышине. Захотелось пить. В горле пересохло, запершило. По пищеводу прокатился вал огня и в самом низу угас. Боже мой, как неприятно подыхать от жажды.