Обсуждение

Автоматная очередь и рев мотора вывели из оцепенения.

Встрепенувшись, я полез на смотровую вершинку, чтобы увидеть мятый вагон, развороченные пески и уезжавший танк. Машина катила в том же направлении, в котором ушел господин во фраке. На башне сидели три голых женщины и двое мужчин. На моторном отсеке лежали четыре тела.

Когда танк пропал за горизонтом, я спустился со смотрового бархана, в пару минут миновал мелкий распадок и вышел к раздолбанному вагону.

«Эта штука привезла сюда. Штуку взорвали. Назад дороги нет!» – хрумкнуло в голове. В отчаянии я долбанул ногой по железу и услышал всхлипы. Кто-то хныкал в покореженной конструкции.

– Эй, – с опаской позвал я.

– Чего? – всхлипнуло в ответ. Голос тонкий, девичий.

– Выходи.

Я на всякий случай сделал шаг назад. Боялся всего и всех. Кто плакал в подорванном вагоне? Кто сумел остаться в живых? Танкистский прихвостень? Обезумевший пассажир? Некто опасный? Безопасный?

Ответом рою вопросов оказалась девчонка, вернее, её голова, высунувшаяся и прохныкавшая:

– Ты откуда?

– Э-эээ. Вместе ехали. Давай, иди сюда.

Девчонка отрицательно помотала головой, так и не показываясь полностью. Похоже, голая.

– Одежда есть?

– Нет, – опять помотала головой.

Я снял рубашку, кинул в вагон. Там пошуршало и плаксиво проблеяло:

– А они-и-и... где-еее…

– Нет их. Уехали. Ты как в вагоне оказалась? – поинтересовался я.

– Убежала.

Радоваться надо, что жива осталась, а она слезы льет, дура.

Девчонка продолжила:

– Того-о-о за-застрелили, а-а я сюда до-добежала, спрята-алась…

– Кого застрелили? – поинтересовался я.

– Со мной рванул. Застрелили… и-иии...

Девчонка, хныча и шебуршась, высунулась из вагона.

Я подал руку.

Плаксивое создание спрыгнуло на песок, прислонилось спиной к вагону и, поджав ноги, зарыдало в полный голос. По лицу потекли слезы черными от туши следами.

Что с ней делать? Что делать с собой? Как отвезти взгляд от белых ляжек?

В поисках ответов я огляделся.

– Тц-цццц! Тишина! – скомандовал я.

Девчонка заткнулась. Стало проще соображать, выстраивать мысли в логические цепочки, делать выводы и предполагать, но чего-то важного не хватало. Чего?

Я решил отвлечься.

– Как тебя зовут? – спросил девчонку.

– Вера.

Есть! Нужно поставить цель и поверить в нее. У меня в голове построился план.

– Вот что, – сказал я Вере. – Пойдем за танком. Больше некуда. Здесь мы сдохнем от жажды. Там, куда поехал танк, должна быть вода. Хочешь пить?

– Угу.

– Понятно. Ты хочешь пить. Я хочу пить. Значит, идем туда. Там будут люди. И не такие козлы, как эти. Пошли.

– Ни-куда-а я не-не пой-ду, – проикала Вера.

– Чего?

– Ни-ни-и-ку-да...

– Ну и оставайся здесь! Загибайся как хочешь. Уламывать не буду, – действительно, не мог я уламывать девчонок. Убеждать плаксивую соплячку не собирался тем более.

Никуда никому убежать не удалось.

Тра-та-та! Тра-та-та! Тра-та-та!!!

Танкисты парой автоматных очередей рассекли обоих пэтэушников. Подстреленные взмахнули руками и рухнули в противоестественных позах, с жизнью не совместимых. Остальные пассажиры, образумленные свистом пуль, рухнули кто где и затихли.

Я тоже вжался в песок. В голове ухало: «неможетбыть! неможетбыть! неможетбыть!» Перед глазами мелькало одно и то же. Пэтэушники, взмахивающие руками и падающие как марионетки, как бескостные куклы валящиеся на песок.

Это смерть.

Впервые в жизни я оказался очевидцем убийства. Смесь ужаса с отторжением реальности обволокла сознание. Внутренности переплелись в комок и полезли наружу. Я насилу подавил волну, нет, цунами тошноты. За первым накатом тошноты последовал второй, послабее. Потом третий, умеренный. Четвертого почти не было.

Я приподнял голову. События у танка шли своим чередом. Танкисты стояли у машины. Напротив переминались с ноги на ногу четыре голых женщины. Поодаль мялись три мужика, одетые, хмурые.

Командир принялся за свое. Массируя рукой член, приблизился к одной из женщин, кивнул ей, мол, давай сама. Женщина легла на тряпку, полусогнула в коленях и широко раздвинула ноги. Танкист, не прекращая онанировать, встал над ней. Где-то через минуту он прекратил теребить танкистское достоинство. Отвел руку в сторону, член завис на полчетвертого. Был как бы готов как бы к вхождению в чужую плоть. Танкист принял упор лежа, пристроился к женскому лону и, по-собачьи поерзав, начал совершать поступательные движения.

Фрикционировал бодро и даже мощно. Женщина перемещалась по тряпке взад-вперед с заметной амплитудой и постанывала от получаемого, несмотря ни на что, удовольствия. Через минуту она приобняла насильника, чем вызвала бурю эмоций у стоявших рядом танкистов. Жестикулируя и похохатывая, они что-то покрикивали товарищу. Даже кинули патрон в его потную задницу.

Пленники смотрели на творящееся безобразие не шевелясь.

Минуты через две совокупляющиеся кончили, обоюдными стонами вызвав прилив энтузиазма у военных и оторопь у плененных. Как только насильник поднялся и взял в руки автомат, его друзья поскидывали одежду и в момент овладели женщинами, отдавшимися безропотно и молча. Я сполз с бархана вниз, зацепился взглядом за гранату, валявшуюся рядом. Что делать? Взять гранату в руки, выдернуть чеку, как на уроке начальной военной подготовки, и метнуть в сторону врага? Поможет? Возможно.

Я взял гранату, подержал на весу... отложил. Не поможет. Никому. Пусть идет чередом без вмешательств с моей стороны. Может, кому-то хуже, но мне номинироваться в герои ни к чему.

Не нужны посмертные подвиги. Я всего лишь хочу жить, никому не мешая... и, похоже, не помогая…

Серая машина, оставляя клубы розовой пыли, мчалась к вагону. Пассажиры, визжа от радости, размахивая руками, бежали навстречу. Когда расстояние меж ними сократилось до полусотни метров, машина резко встала... ее накрыло облако пыли, настигшее, наконец, источник.

Через пару секунд раздался жужжащий звук. Сквозь пыльную хмарь плавно опустился ствол орудия. Из дула выскочил и пропал оранжево-желтый снопик огня. Раздался грохот. Вагон, объятый пламенем и деформированный, приподнялся и рухнул.

Бежавшие к танку люди остановились. Переваривая происшедшее, они проследили, как вагон сползает с бархана вниз, и… оп-па!... помчались прочь кто-куда.

Далеко убежать не дали.

Пулеметная очередь, пущенная веером поверх голов, заставила попадать на песок. Я тоже упал.

Что потом?

Я осторожно приподнял голову, чтоб узнать с вершинки.

В танке звякнуло, лязгнуло, скрипнуло. Со скрежетом и стуком распахнулся люк на башне, наружу вылез чумазый дядька забавного вида. На голове сверкала пожарная каска. Мускулистый, лоснившийся от пота торс был обтянут куском серой материи, скрепленной бляхами на поясе и на плечах. Обувь обозначалась гибридом лаптей и сандалий сорок последнего размера. Танкист спрыгнул с танка и не спеша дошел до пассажиров, голосом поднял и знаками построил, разделив на две половины – мужскую и женскую. После этого из бронемашины выскочили еще два вооруженных автоматами молодца.

Один, повыше и пошире, показался мне начальником. На его сверкающей каске красовался пучок конских волос, а хламида, накинутая на мускулистые плечи, имела светло-желтый цвет, в отличие от линялых тряпок сослуживцев. В осанке, в гордом повороте головы и неспешной работе шейных мышц, в ленивых движениях сквозили командирские спокойствие и уверенность. Донельзя чумазый танкист, вылезший за командиром, однозначно показался механиком. Он и повел себя как механик. Потирая ветошью руки, обошел машину, попинал траки, палец сунул под топливные баки, потом подошел к своим и встал рядом.

Все трое были здоровые, мощные, надутые мышцами. Даже непонятно, каким образом смачные здоровяки умещались внутри боевой машины.

Командир, плотоядно улыбаясь, встал перед крайней в строю женщиной, дородной блондинкой. Выражение лица имел однозначное, ничего хорошего не сулившее. Блондинка скукожилась, пригорюнилась. Командир медленно провел ладонью по ее щеке, хлопнул по плечу и резким движением сверху вниз разорвал блузку. Блондинка отпрянула прочь, а он радостно заржал, схватил ее за шею и, притянув к себе, укусил за ухо. Блондинка взвизгнула, взбрыкнула и, сраженная ударом под дых, рухнула на песок. Танкист принялся со всей мочи пинать ее. Женщины ахнули. Строй мужиков поломало движение.

Пузатый дядька бросился на помощь к блондинке и рухнул, сраженный очередью из автомата. Стрелял вылезший первым – из автомата от пуза, эффектно, эффективно, почти как ковбой, если бы у ковбоев были автоматы. Песок вокруг рухнувшего покрылся бурыми пятнами. Люди, мгновение назад стоявшие строем, с криками-визгами бросились врассыпную.

– Ты думаешь, у тебя будет могила?

Я открыл глаза. Нет, я их широко, шире некуда! распахнул и охнул.

Надо мной стоял шикарный господин из вагона. Черный фрак и монокль в левом глазу распознал в момент. Тросточка отсутствовала. Белоснежные перчатки тоже. Господин сосредоточенно, ни разу не глянув в мою сторону, полировал пилочкой ногти на правой руке.

– Идентифицирован верно. Могила не предусмотрена, – сообщил он. – Некому закапывать. Здесь с трупами не возятся.

При слове «труп» шок, испытываемый мною, прошел, уступил место недоумению.

– А вы кто?

– Стейк в пальто, – ухмыльнулся господин. – Местный житель, как и ты теперь.

– А что за место?

Господин не ответил. Осмотрел отполированные ногти и, удовлетворившись маникюром, бросил пилочку прочь. Потом перевел взгляд на меня. От холодной пронзительности, от бесстрастного анатомического исследования тела, головы, ног и рук в моем подбрюшьи подморозило.

– Рост сто семьдесят. Голова сорок шесть. Ноги сорок, – заключил господин с разительной точностью. Потом повернулся и пошел вбок и вверх по склону бархана. Шел ровно, упруго, без усилий. Ноги господина в песке не вязли, и движение по песку неудобств не доставляло.

В подбрюшье потеплело, но встать силы не нашлись. Что есть мочи просипел:

– Эй!

Хотелось разузнать, что это за местность, в каком направлении идти, чем заниматься в дороге и куда обращаться за помощью.

Куча вопросов давила изнутри на темя и требовала незамедлительных ответов, но… господин не глядя, не останавливаясь, не оборачиваясь – просто шел, шел, шел и оп! – кинул в мою сторону гранату. Металлический цилиндр цвета хаки размером с граненый стакан шмякнулся перед носом. Я зажмурился. Парализованный ужасом, вспомнил жизнь и жутко расстроился – ничего достойного предсмертных воспоминаний! Килограмм карамелек на день рождения в детском садике и первый в жизни медляк с Леной… или Таней? Черт! Как зовут – не помню, но точно рыженькая из третьего отряда в пионерском лагере… А больше вспомнить нечего, кроме рыженькой и карамелек… Жаль. Жаль. Жаль…

Я разлепил веки. Граната лежала в десяти сантиметрах перед лицом. Целехонькая, пахнущая машинной смазкой. Стальное кольцо – то, что именуется чекой в литературе по НВП – покачивалось там, где должно, безмятежно позвякивая. Уф. Ну и шуточки!

Я приподнялся. Господин исчез за гребнем бархана, как будто не было. Даже следов на песке не осталось. Я оглянулся. Мои следы на месте. Песком не затянуты. Странно.

А это что?

Легкий гул, возникший и пропавший, отвлек внимание от обозрения следов.

Что это было? Почудилось? В самом деле было? Или не было? Что? Снова появилось? Да, точно! Опять далекий гул в ушах. Еле слышное колебание воздуха заглушило учащенный грохот сердца, перекрыло шум в голове.

Оглядевшись, чтобы увидеть источник звука, я в отчаянии хлопнул ладонью по бедру. Черт! Надо же так попасться!

Я находился в распадке меж двух барханов и не мог видеть ничего, кроме розовых склонов. А гул, пробившийся сквозь галлюцинации и полуобморок, усиливался. Становился отчетливей, явственней и… и… и превращался в натуральный рокот мотора. Это шумел двигатель машины, направлявшейся к вагону. Я услышал вопли: Сюда! Сюда! Мы здесь!

Черт подери! Там звали помощь и видели ее наяву!

Я забыл про аборигена во фраке, махнул рукой в его сторону и, чтобы движение не пропало, инстинктивно подобрал с песка гранату. Пусть будет, пригодится.

Спотыкаясь, скользя и падая, с гранатой в руке, я полез обратно на бархан.

 Ужаснее занятие не представить. Ноги вязли в зыбком месиве. Склон, глумясь, осыпался. После десяти – давшихся отчаянным трудом! – шагов продвижение вперед составляло метр. Я был близок к истерике, но не переставал карабкаться. Я пыхтел. Я плакал. Терял разум, проклинал все на свете, но продолжал ползти наверх. В конце концов, добился своего.

Выбившись из сил, прокляв все и вся, на полусогнутых дрожащих ногах, вконец измочаленный, выбрался на вершину и увидел то, что хотел, о чем мечтал, на что молился во время изнурительного подъема.

Это был танк.

В анемичном состоянии пребывали недолго. Вагон затормозил, качнул пассажиров вперед-назад, скрипнул и замер. Шесть дверей с грохотом распахнулись, из динамиков прошипело: – Пшшшшли вон! Поезд дальшшше не идет. Ш-шшш!

Пассажиры вскочили со скамеек. Что? Что такое? Ага, нас гнали прочь!

Мы опасливо, как саперы на войне, спрыгнули на песок. Сначала мужчины, потом женщины. Каждый внимательно огляделся. На месте финальной остановки ожидали увидеть знакомое и обнадеживающее.

Увы.

Даже самой малости, похожей на Московский метрополитен с окрестностями, не обнаружили. Вокруг расстилался пейзаж из гламурных барханов и тревожного красного неба. Куда идти? Что делать? Как возвращаться назад? Непонятно.

Мужик, ломавший дверь к машинистам, глянул под вагон. Ужас произнесенного «Ахтыжтвоюмать!» заставил последовать примеру. Мы, боясь напороться взглядом на смертельно опасное, пригнулись и увидели…

Такого быть не могло!

Такого быть не могло никогда и ни при каких обстоятельствах.

Под вагоном вместо рельс, шпал и гравия наличествовал песок, утопивший колеса полностью. Тринадцать изумленных человек, не проронив ни звука, не подымая глаз, зашли за вагон... издали совместный стон удивления. Песчаная целина за метрошной железякой издевалась нетронутостью, отсутствием каких-либо следов. Пустыня давала понять, что вагон попал сюда не посуху, а необъяснимым чертовским способом. Возможно, упал с неба или – раз! два! три! – возник из Ниоткуда, чтобы высадить пассажиров посередине Нигде в стране Никогда.

Мы огляделись. Вокруг не было никаких следов, никаких признаков движения. Вообще ничего, кроме целинного песка.

«Угораздило ж попасть сюда!» – подумал каждый и начал действовать. Три мужика, поминутно оглядываясь, побрели в сторону, откуда мы прикатили, судя по корме вагона. Два пэтэушника, чуть помедлив, последовали за ними. Шестой пассажир, выпрыгивавший из вагона, сел на песок и, обхватив голову окровавленными руками, застыл неподвижно. Наверное, изображал позу отчаяния… Или боролся с болью. Весь из себя несуразный – длинный, ломкий, не надежный. Еще один пассажир – хмурый, дерганый, в пиджаке поверх майки-алкоголички – выпал из поля зрения. Кажется, шагнул за вагон и пропал. Женщины – раз, два, три, четыре! – разбрелись по сторонам, не удаляясь, впрочем, друг от друга.

Я обозрел тоскливые кучи песка и направился к самой высокой, возвышавшейся в полукилометре. Предположил, что с ее вершины смогу обозреть окрестности. 

Увы. Между вагоном и могучей кучей песка лежала другая кучка, небольшая, незаметная. Я бодро на нее вскарабкался, еще бодрей спустился и в глубоком распадке понял, что подъем на высоту в шестьдесят-семьдесят метров по осыпающемуся песку превратится в многочасовое предприятие. Потоптавшись на дне распадка и переведя дух, полез наверх к манящей вершине. За минуту одолел десяток метров и рухнул пузом оземь. Тьфу на все и на всех! Отбой! Лежать!

Я перевернулся, вгляделся в кристаллический многогранник на небе и осознал, что останусь в песках навек. Выхода нет. Мысль о неминуемости смерти пришла простой и ясной. Нутром, брюшным ливером чувствовал: силы утекают в песок, тело слабеет. Еще немного и все вопросы, задаваемые себе, унесу в могилу...

Вагон катил по пустыне ярко-розового цвета. Мимо проплывали барханы, похожие на перевернутые вверх дном челны. Отсвечивали бортами в цвет мечты и создавали иллюзию пространства, брошенного миллионом гламурных рыбаков. От горизонта до горизонта, куда ни посмотри, бугрилась песчаная поверхность. А над ней, там, где должна растекаться небесная синь, нависло зеркало багряным цветом. Оно отражало все находящееся внизу, преломляя затейливым образом и подкрашивая во все оттенки красного. Почудилось, что вспоротое брюхо Вселенной нависло над нами.

Оранжево-желто-коричневые облака, клубившиеся там и сям, делали отражение еще фантастичней. Мы видели вагон, растянувшийся в полнеба. Видели горстку людей, глазевших сверху. Тринадцать пучеглазых рож моргало с заоблачной вышины. Пугаясь и недоумевая, мы могли различить мельчайшие детали всего, что было здесь и отражалось с высоты. Но самый большой испуг раскалил сознание, когда на полпути между нами и нашим отражением обнаружился неподвижный камень. Камень, ослепительно яркий, как солнце, похожий на солнце, почти солнце, но... кристаллический многогранник, блиставший отраженным светом далекого светильника, невидимого нам...

 Что творилось?... Куда нас занесло?... Где мы? Не было ответа. Оставалось недоуменно переглядываться и пожимать плечами. Вагон попал совсем не туда, куда мы ехали, и абсолютно не туда, куда могли приехать...

«Он приветствует вас и приглашает в свой мир, господа! Чувствуйте себя, как дома» – грохнувшее киношным саундом позади и сверху заставило оторваться от видений.

Посреди вагона возвышался господин в черном фраке, с моноклем в левом глазу и тростью в правой руке. Кисти рук облегали белоснежные перчатки. Старушка, неподвижно сидевшая на скамейке все время, грациозно встала и скинула с себя черную шаль с черной же накидкой. Вот это да! Она предстала златокудрой женщиной высокого роста, помолодевшей втрое-вчетверо-впятеро! Красота ее неописуема.

Таких женщин я видал только во сне и только во сне мог найти слова, чтобы передать будораживший блеск, пьянившее сияние. Наяву смотреть невозможно. Хотелось забыть все и броситься к ногам великолепия, явившегося в образе умопомрачительной дивы. Это была не женщина. Это был дурман, отрава. Это была страсть, облаченная в прекрасное тело и обтянутая серебристым платьем до пола. Она, чуть покачиваясь при каждом шаге, подошла к сверкавшему господину и, улыбнувшись в тридцать два белоснежных зуба, пропела:

– Он жде-еет ваа-ас.

Ее глаза сверкнули двумя бриллиантами.

Прогремел гром, сверкнула молния. А может, и не молния, и не гром. Непонятно. Но что-то громыхнуло. Вдали полыхнуло и погасло. Потом опять жахнуло. Вагон остановился, двери распахнулись. Сказочно-красивая парочка, взявшаяся невесть откуда, под руку сошла из вагона и растворилась в кровавом мареве пупырчатого горизонта. Двери захлопнулись, вагон покатил дальше. Пассажиры расселись по скамейкам и уставились в проплывавшие за окном пески.

Что случится в следующий раз?

Какой дешевый комикс нарисует засранка-жизнь?

Куда нас везут и сколько будет стоить возвращение назад?

Да! Самое главное – денег у меня ни копейки. Возвращаться назад я собирался только за чужой счет. И похоже, не только я...

Вагон мчался без намеков на остановку. Пассажиры, измученные страхом неизвестности, рухнули на скамьи. Удивительно, но в вагоне оказались двенадцать человек плюс дремавший в углу мужичонка, надменная старуха напротив и я. Впечатление, что из вагона рвалась наружу сотня пассажиров, улетучилось. Шум-гам стих. Невозможное и непонятное перестали пугать.

Мы мчались по тоннелю в течение долгих минут, превращавшихся в утомительные часы, и никаких признаков, что движение в неизвестность прекратится, не наблюдалось.

Психика устала корежиться, ум переключился на другие соображения. 

По всем прикидкам, мы покинули пределы Москвы и катили по области. Получалось, что ехали по секретному правительственному тоннелю в Подольск? Ага, наш вагон перепутали с президентским! Наверное, сегодня репетировали эвакуацию Бориса Николаича и прочих демократических сиятельств!

Ей-богу, от почти логических мыслей полегчало, колеса застучали весело и правильно: номен-клатур-номен-клатур-номен-клатур...

А-а-у-у-аааа!!!...

Истошный вопль взорвал установившееся спокойствие. Мы обернулись на крик и остолбенели.

На полу, корчась от боли, бился мужичонка. На теле набухали и, брызжа гноем, лопались язвы. Серо-зеленая жидкость сочилась на пол.

– В-вв-ввв-а-аааауу!

С повторным воплем мужичка пассажиры ожили.

– А-а-ааааааа!!! – визжа в ответ, мы бросились прочь от несчастного.

Толпа сгрудилась у выбитой двери и, не найдя силы отвести взгляд, таращилась на зрелище из прокатной VHS-кассеты. Ободранный грязный человечек в корчах извивался на полу. Под ним расплывалась лужица бурой жидкости. Скрюченные пальцы царапали пол, цепляли обувь старухи, с интересом взиравшей на кошмар.

Пальцы человечка начали с хрустом отваливаться и, шипя и пенясь, исчезать в пузырящейся жидкости на полу, как лед на раскаленной сковороде.

– Ай-йа-а-ааа! – взвыл мужичонка и, подметая пол обмылками рук и ног, пополз к нам, оставляя пенящийся след из гноя и крови. Несчастный, мотая головой из стороны в сторону, на оплавляющихся остатках конечностей приближался ближе и ближе. И все меньше и меньше его становилось. Он таял на грязном полу электрички.

Расстояние между мужичком и нами сокращалось. Мы кричали громче и громче. Наши глаза вылезали из орбит от шума, издаваемого собственным телом. Мы закипали от огненной смеси страха и отвращения. Я точно был на грани коллапса, и вдруг...

и вдруг пузырящийся, плавящийся каркас бомжа на последнем издыхании протянул культю руки... замер на секунду... и рухнул в лужу собственной жидкости. Рухнул с оглушительным шипением, будто гигантское сырое яйцо на раскаленный противень. Клянусь, до меня долетели обжигающие капли гноя. Омерзение вывернуло наизнанку.

Все мы содрогнулись. Но что это? Пузырение и плавление прекратились. Точно. Усоп! Превратился в стейк «велл-дан» на жаровне грязного пола... в котлету... превратившуюся в ничто.

Пропал бесследно через полминуты.

Всё стихло. Все притихли.

Внезапно возникшая тишина и поток яркого света, ударивший по глазам, отвлекли от происшедшего.

Вагон выехал из тоннеля и покатил по пространству... по странному пространству. Мы прильнули к окнам и остолбенели. За окном разворачивался необычный вид. Это не было Подмосковьем. Это не было Россией. Это не было даже заграницей. Это было иным, дивным, странным, нереальным.

Беспокойство носилось в воздухе. Пассажиры оглядывались, пялились в темень за окнами и пытались хранить спокойствие. За исключением бомжеватого мужичонки и старухи напротив, каждый ерзал на скамейке, крутил головой, поглядывал на часы. Глянул и я.

Двадцать три двадцать два. Что-то случилось. Согласно давешних расчетов, надлежало дрыхнуть в кровати. Вместо этого сидел в вагоне, мчавшемся в ночь. Что-то не так.

– Молодой человек, следующая «Каширская»? – обратилась ко мне сидевшая рядом девчонка.

– Да.

– А мы не могли ее проскочить?

– Не знаю, может быть.

Действительно, могло быть все. Я ничему не удивлялся. Ничему, кроме одного: кому понадобилось, чтобы я родился в этой непредсказуемой стране в это непредсказываемое время. Остальное мелочь, в том числе заблудившийся в метро состав.

– Что за херня, в конце концов! – истеричный бабский визг пропорол грохот колес. Визжала изящно накрашенная дама спелых лет, копна густых каштановых волос над бирюзовой блузкой, усеянной блестками.

– Действительно, что за хрень? – поддержал даму беспокоившийся рядом мужчина интеллигентного – галстук на шее – вида.

Две фразы, брошенные в суету вагона, высекли искру паники. Шелест страха превратился в шум истерики. Пассажиры вскочили с мест и вперились в мельканье кабелей и арматуры за окном, кто-то начал давить кнопки экстренной связи с машинистом и дергать стоп-кран. В дальнем углу замолотили кулаками по стеклу. Наверное, привлекали внимание пассажиров второго вагона, сохранявших спокойствие. Самые догадливые бросились к машинистам.

Ничего ни у кого не получилось.

Поезд мчался вперед. Пассажиры второго вагона хранили невозмутимость. Дверь к машинистам не открывалась.

– Откройте, суки! – взвизгнул фальцетом самый суматошный из ломившихся. – Мне выходить! Ай!!! Открывайте!!!

– Надо, бля, дверь вынести ко всем чертям! – вопль сбоку разрядил суматоху и придал осмысленность действиям. Трое мужчин встали у двери. Самый мощный из наседавших, в бежевой ветровке и милицейских брюках с тонкими красными лампасами, отошел на шаг назад... постоял секунду, а потом!… вот так!!! с разбега ударил ногой по замку!!! Дверь хряснула, но не открылась.

Плевать!

Удар! Еще удар!

Хрясь! Хрясь! Бам-с!!!

Дверь распахнулась и... гады!... Никого нет! Совсем!!! В кабине пустота и темень.

С моего места не видно, но суть происшедшего ясна!

– Кто ведет состав? Куда мы едем? А?!

Внезапные вопросы переставили пассажиров за грань безумства. Истерия охватила вагон. В тот же момент – клянусь, я заметил боковым зрением! – исчезли огни второго вагона. То ли погас свет, то ли свернул не туда, то ли просто исчез, сгинул в тоннеле.

Дальний пассажир, крикнув «Пусти!», разбил окно и полез в мельтешащую темень. С осколками стекла в вагон вполз спертый воздух, и паника сошла на нет. Дыхание затруднилось. На лицах выступил пот. Я физически ощутил спуск в подземелье. Тусклый свет – никто не заметил, как стал таким – дополнил ощущение.

Я чувствовал: происходящее является прелюдией к чему-то более непонятному. Что-то должно случиться. Событие необычное, страшное, захватывающее...

Время шло. Колеса стучали. Вагон качался. Свет мерцал.

Ничего не происходило.

На две трети пустой вагон мчался по тоннелю, выстукивая из школьной программы:

не нажил чести и добра
и не вкусил, чем жизнь остра.
И пес с такой бы жизни взвыл!

Опять тоска напала. Будто не было успокоительного путешествия под сенью бульварных дерев. Вот тоска-а-а-ау-ууу.

Я раскрыл рот, чтобы заскулить-завыть, но одумался. Превратил движение челюсти в зевок. Сглотнул слюну, вздохнул, расслабился. Глаза прикрыл. Погрузился в болотце дремоты.

Бульк!

Тело захлебнулось полусном. Душа очнулась и вспорхнула. Пригрезилось будущее, перламутровое в блестках, похожее на валеркин «Мерседес Бенц». Я важно садился на заднее сидение из белой кожи. Лимузин трогался с места. Транспортировал к месту назначения. Притормаживал на берегу моря. Светило солнце. Пальмы шуршали перистыми листьями. По набережной совершали променад девушки в бикини. Много, очень много девушек в бикини. Они смотрели на меня. Они махали мне ладошками. Я выгружался из лимузина. За спиной раздавалось монотонное: «Осторожно, двери закрываются, следующая станция – «Коломенская».

Оп-п!

В голове толкнулось беспокойство: после «Коломенской» будет «Каширская», скоро выходить! Я потер глаза, зевнул. От видения не осталось и следа.

Глянул на часы, зафиксировал положение стрелок. Без десяти одиннадцать.

Через десять минут ожидалась станция метро «Каширская». Потом десять минут пешего хода и – общага! Итого двадцать минут. Оставались полчаса до подушки и одеяла, до ночных фантазий, до настоящей полноценной жизни.

Я перевел взгляд с циферблата часов «Полет» на окно, за окно, туда, куда выскочил метропоезд из тоннеля. Ни с того, ни с сего захотелось сорвать с себя одежду и прыгнуть вниз головой в черный омут Мазут-реки. Прыгнуть, чтобы, пролетев в отчаянном прыжке двадцать метров, резко, с чьей-то невидимой помощью остановиться над поверхностью водоема. Да, вот так – остановиться, на пару секунд зависнуть и медленно раствориться в воздухе. Исчезнуть. Навсегда скрыться, покинуть поле зрения и жизнь.

Забыть все и самому оказаться забытым.

Тело захлебнулось полусном. Повторно...

Как стало известно Юре, Паша с директором и менеджерами в субботу оформлял фуру на таможне. При выезде фуры подвалили бандиты с сакраментальным вопросом: «Кто такие и под кем стоите? А это кто такой?» Вразумительного ответа господа рэкетиры не получили, ибо «Влад Трейдинг компани» никакой крыши не имело. Со всеми криминальными, хозяйственными и прочими проблемами разбирался Паша. Его троюродный дед служил важным чином в Министерстве безопасности и запросто отмазывал от любых наездов. В то утро дед запропастился. Ни на работе, ни дома его не оказалось. «Полкан свалил на блядки» – пояснил Юрок.

На этот случай у Паши имелись телефоны дедушкиных утех, которые хранились в секретном органайзере в надежном конторском сейфе. Пока главный бандит предлагал директору покровительство, Паша пытался проникнуть в контору, чтобы дозвониться до блудниц, найти родственника и получить совет, как отбрыкаться от новоявленных друзей. Как на зло сторож, то есть я, дрых на посту и дверь не открывал. Паша добрался до органайзера с опозданием.

За это время ушлый бандюк сумел взять взаймы у директора пять рублей, якобы на телефонный звонок. А по их бандитским понятиям это значило, что Владислав Аркадьевич уже заплатил бандитам и теперь всей жизнью обязан делать это впредь по каждому их приказу. О дальнейшем ходе событий история умалчивала. Понятно, что Пашин родственник впрягаться в мутную историю с троюродным внуком не намерен. Одно дело – раздавать советы, и совсем другое – решать вопросы.

Юрик заключил просто: «Ни копья ты не получишь. В лучшем случае – двоечку в корпус и в челюсть от Паши. В худшем – без прелюдий сразу в анус всей ушибленной конторой...»

Попив чаю с плюшками, я вернулся в комнату и повалился на кровать, без мыслей, без чувств, без будущего. Лежание кончилось тем, что я начал молотить по подушке головой. «Черт! Черт! Черт! – чертыхался я, почти срываясь в истерику. – Как надоело! Как бы оказаться на месте Валерки?! Пожить в свое удовольствие год-полгода-месяц-неделю, а потом взорваться к чертям собачьим! Счастливчик!»

В голове хрустнуло.

Я перевернулся на спину... подумал, что можно с ума сойти. Надо выползти на улицу, проветриться, освежиться.

Как решил, так и сделал. Надел джинсы-пирамиды, футболку и джинсовую рубашку.

Выбрался из общаги, остановился. Вдохнул полной грудью воздух. Вроде, полегчало. Можно идти.

Мимо морга и психушки отправился к станции метро «Каширская». Через час гулял бульварами, размышляя над смыслом жизни.

Размышления ни к чему хорошему не приводили. Единственным итогом оказалась мысль, что я самый позорный неудачник тут и везде. Мне не выбраться из говна.

Эта мысль прилетела на Пушкинской площади, где я присел на скамейку у фонтана. Воу, какие там гуляли девочки! Какие там шагали мальчики! Какие там сверкали тачки! Какая там бурлила жизнь! Казалось – протяни руку и вот! – этот лимузин станет твоим! Эта девчонка станет твоею! Этот блистающий мир – только руку протяни – станет твоим без остатка!!!

Я готов был жилы рвать, свои и чужие, чтоб оказаться в центре золотого безумия, рушащегося на редких счастливчиков. Я жаждал стать хозяином жизни. Я зубами скрипел от желания повелевать потоками денег, ураганами страстей, горами тел. Я, я, я... ах, каким позорным и мелким было мое писклявое «я» на фоне весомых, грубых, зримых «ЙААА!», принадлежащих другим телам.

Мимо фланировали баловни судьбы: предприниматели в льняных пиджаках, рэкетиры в спортивных костюмах, золотая молодежь в шелках.

Я глядел на экспонаты с выставки «Жизнь удалась» и размышлял о перспективе занять место рядом. При удачном раскладе мое место через двадцать лет будет здесь.

Долго ждать!

Так хочется, чтобы прямо сейчас выпал счастливый шанс и оп! еду на новенькой «восьмерке»… оп, девчонка красивая со мной!

Пустые мечты о будущем. В настоящем я был никем и звали меня Никак. Пора возвращаться в общагу, в реальность.

Я спустился в метро, зашел в вагон, присел на скамейку и погрузился в размышления.

Нет. Размышлений не было. Было непонимание. Что я здесь делаю? Зачем я тут?

«Новокузнецкая».

Вздремну.