Обсуждение

Я схватил листки, кинул взгляд по диагонали... стоп!... это что такое? «Я продаю душу, желая осуществить в 2006 году открытие в области физики, которое явится переворотом в представлении о быстротекущих процессах...»

Э-ээ?!!!

– Позвольте, – решил я уточнить. – Открытие будет сделано через тринадцать лет?

– Да, а как же иначе? Надо окончить институт, аспирантуру, обрести научный опыт и потом дерзать мыслью.

– А до того момента жить на стипендию и зарплату мэнээса?

– Само собой.

– Как сейчас?

– Будет хуже, но не переживайте, я вас кочегаром устрою на подработку. С голоду не помрете. В девяносто девятом зарплату прибавят на пару тысяч, и потом еще разок… впрочем, нет, это уже после вашей смерти будет. Не печальтесь, открытия делаются только так, особенно фундаментальные.

– А Эйнштейн в двадцать шесть лет?

– Но вы же Песков. Чего вы хотели? Лежа на советском диване, сверкнуть умом и осуществить прорыв в незнаемое? Могу облегчить дорогу к славе. Расстрою вашу свадьбу с Зинаидой и отправлю в Америку. Отсутствие бытовых неудобств и семейных дрязг стимулирует работу мозга. И кочегарить не надо.

– Спасибо. Мне это не нравится.

– Печально.

Я почувствовал себя неловко. Разрушил нобелевское будущее в угоду непонятному, которого хотелось здесь и сейчас. Я поерзал и, полупугаясь-полустесняясь будущего ответа, спросил господина:

– Вы можете ответить на вопрос?

– Пожалуйста.

– Зачем был создан человек?

– Не знаю.

– Но как вы думаете, для чего я родился?

– Для чего родились именно вы, меня никоим образом не заботит. Представьте: сидите на диване, смотрите футбол по телевизору и выползает таракан по тараканьим делам. Что вы сделаете?

– Шлепну.

– А задаваться вопросом, зачем он появился на свет, в чем заключается его миссия и прочее? Вы будете над этим думать?

– Нет.

– Я тоже не утруждаю себя размышлениями о смысле вашей жизни.

– Значит, люди для вас как насекомые?

– Ну почему же? Среди людей попадаются достойные экземпляры, отдельными персонажами бываю удовлетворен. В целом, люди озабочены одним, максимум двумя желаниями, как котики или зайчики. Из них забавно выстраивать картинку, что-то среднее между бильярдом и паззлом.

Господин встал и направился к светильнику, к шарам. Подойдя, толкнул крайний. Тот, прокатившись пару метров, столкнулся со вторым, с третьим, четвертым… Через полминуты по плоскости катались тринадцать шаров, то и дело сталкиваясь друг с другом.

– Бинго! – воскликнул господин.

Один шар покатился прочь, за светильник, туда, где в красном полумраке высилась огромная – я до боли в глазах всмотрелся – быть не может! огромная гора, с вершиной, пропадавшей за тучами. Гора состояла из миллионов шаров подобных прибившемуся. Господин обернулся в мою сторону.

– Такая игра. Тронуть шар, чтобы задеть всех. А лучший попадает к избранным. Но давайте поговорим о деле и достигнем соглашения.

Я опять оказался перед господином.

– Ну-с, – он вопросительно глянул на меня. – Если продадите душу, вас это не обойдет.

– Я согласен.

– Отлично.

– Что делать?

– Ничего. Немножко терпения. Как только подготовят бумаги, приступим к процедуре.

– Почему выбрали меня?

– За вами забавно наблюдать. Можете глянуть.

Господин встал и направился к светильнику, мерцавшему метрах в тридцати. Я встал и направился за ним. Где-то на половине пути, он остановился и пропустил меня вперед с напутствием:

– Дальше идите осторожно. Вы очень впечатлительный человек.

Глазам открылось интересное. На высоте в полтора метра висел кристалл размером с апельсин, многогранник интенсивно красного света, непонятным образом подсвеченный. Он, ничем не закрепленный, парил подобно призраку и освещал площадку, казавшуюся знакомой. На зеркальный пол насыпали песок и гравий. Рядом стоял белый шар, в полметра диаметром, странно знакомый. За ним в метрах в десяти-пятнадцати стояла дюжина таких же шаров. 

Я прошел чуть вперед, чтобы рассмотреть площадку, и обнаружил клоповье шевеление. В пару шажков подошел к светильнику, чуть подвинул и направил луч света на заинтересовавший пятачок. Конечно же, это были я сам и Вероника Сергеевна, размером с вошек. Я вспомнил, как полтора месяца назад подыхал в поганой пустыне, как наблюдал за подошедшим великаном, как оскорблял его. Всплывшие из памяти ругательства в собственный адрес заставили улыбнуться.

Смелый парень, однако. Знал бы с чем еще столкнется, не сучил бы ручонками-ножонками.

Я разогнулся и пошел обратно. Ничтожная тварь, а что-то корчит из себя.

Действительно, забавно.

На полпути был остановлен визуальным сигналом. Господин приподнял ладонь, чтобы я двигался медленнее, и пальцем вычертил наказ пройти стороной.

Что такое?

В ложбинке сбоку ползала очередная копия меня.

Я глянул в сторону господина. Он поднес указательный палец ко рту, потом еще раз очертил полукруг. Точно! Надо осторожно обойти это место. Не ровен час, опять напугаю сам себя до икоты.

Как можно мягче ставя подошвы, я отправился к господину. Тиражирование моей сущности он объяснять не стал, ограничился фразой:

– Ничего особенного. Жизнь – всего лишь повторение пройденного, но чуть поумнев…

Я молчал, ничего не понимая. Господин потрепал по плечу:

– Забыл предложить подзорную трубу. Так удобней

– Кто это? – кивнул я в сторону собственных копий. Вспомнил мудреное слово «репродукция». Зачем множить мои копии?

– Ответ неправильный, – насмешливый взгляд господина превратился в веселый. – Нет копий. Везде вы собственной персоной.

– Не понял.

– Тяжело объяснить. Может быть, потом вам расскажут. Но давайте для простоты представим, что случилась репликация личности. Например, одна реплика страдает в аду. Вторая возвращается в свой мир и наслаждается. Третья остается здесь на службе. Но это одна и та же личность. Разницу между репликой и копией понимаете?

– Нет.

– Тогда закроем тему. Еще вопросы есть?

– Какой смысл в том, что именуется адом?

– Никакого. Человек должен страдать. Мучения – его крест. Если он в первой жизни не испытал страданий, компенсирует в последующих ипостасях.

– Почему вы решили, что удел человека страдание?

– Не знаю. Мне кажется, что я создал его для страданий. Если есть душа, будет страдать. Не страдают те, у кого нет души. Зверюшки всякие, подонки, идиоты...

– Люди, которые воюют в песках, тоже страдают?

– Еще как. И не только те, кто воюет. Все, попавшие сюда, страдают. Одни страдают на полях сражений, другие в рудниках, третьи в песках, четвертые страдают, ничего не делая. Для одного ад – это тяжелый физический труд. Для другого – ожидание войны и мордобоя. Для третьего – отсутствие секса.

– Меру страданий определяете вы?

– Нет. Я тут ни при чем.

– Но это же ад. Вы здесь главный.

– Ну и что? У каждого человека собственный ад, и он носит его в собственной душе. Это закон жизни.

– Что ждет меня после смерти?

– То же самое. Только нескончаемое, бесконечное. Все, что носите в своей душе – это ваше на веки веков при жизни и после смерти. Впрочем, несут бумаги.

Толпа прибывала, заполняла места, переругиваясь с пришедшими ранее, перестреливаясь. Тут и там разворачивались баталии. У правого уха вжикнуло, горячим осколком чиркнуло по щеке. Я пригнулся, спрятался за камень, испугаться не успел... два взрыва... тишина. Бой, возникший за спиной, затих.

Я выждал некоторое время, высунул голову из укрытия и увидел, как на убитых соседей набросились… Я приподнялся, рассмотрел… Да, десятка два существ в ошейниках, похоже, мои коллеги… Раздался взрыв, второй… Я спрятался, выглянул по затишьи, присмотрелся. Снесенных взрывами граждан терзала толпа в ошейниках. Вооружившись, сорвав ошейники толпа вступила в перестрелку с вояками, похоже, с охраной бывших хозяев. Троекратный перевес на стороне бывших рабов. И пусть оружия рабы добыли немного, но противников рассеяли по склону. Успешно повоевав, разместились на месте боя. Трупы убитых соперников и соратников использовали вместо сидений. Бывшие рабы стали хозяевами положения.

Я до зубовного скрежета позавидовал их перемене участи, перевел взгляд на рукоять пистолета, в полуметре торчавший из-за Верочкиного пояса. Легче легкого, казалось, выхватить пистолет и разобраться с пленителями так, как принято здесь. Два выстрела – два трупа. Я имел возможность сделать это. Я мог!

Антон и Вера, увлеченные друг другом, не обращали внимания на происходившее вокруг. Антон шептал Верочке жаркие глупости, бесцеремонно лапал талию, норовя съехать вниз. Верочка, беспрестанно хихикая, одергивала Антона, не слишком убедительно, впрочем. Ее пистолет был почти в моей руке. Надо решиться стать хозяином положения!

Я могу. Я должен!

Схватить пистолет, взвести курок… нет, передернуть затвор… черт, как же он стреляет? Почему я такой кретин? Почему не могу исполнить элементарное?

Потому что я туфяк! В моем кармане по-прежнему лежала граната, подкинутая аборигеном, и я по-прежнему не представлял, что с ней делать.

Антон травил, помнится, что раз в году бывает день исполнения мечты. Я мог исполнить свою прямо сейчас. Расстрелять парочку доминусов и обернуться индивидуумом. Все время, которое я находился здесь, было временем жертвы. Я ни разу не принял решения, которое могло радикально изменить мою жизнь.

Момент настал! Пятьдесят сантиметров до пистолета, который переведет в положение не изгоя, но достопочтенного гражданина.

Нет.

Я одернул руку и вздохнул. Как зарядить и стрельнуть без осечки? А вдруг осечка? Что будет со мной?

Надо сидеть и не дергаться, смирившись с мыслью, что я не герой и не хозяин жизни. Я мартышка на цепочке… жалкая, зато живая.

Еще раз вздохнул, вздрогнул...

С арены громыхнуло сотней громкоговорителей: «Внимание!»

Шпрехшталмейстерем оказался дядька в армейском камуфляже. Выждал положенную паузу и, содрогая воздух неимоверной мощью акустической системы, провозгласил: «Начинаем!»

Исчез.

Я взял со стола камешки, два в правую руку и два в левую.

– Сколько? – спросил я.

– Два зеленых в одной руке и два зеленых в другой.

– А вместе?

– Зависит от обстоятельств. Мне кажется, что будет три. Зеленые камни, полученные в результате сложения желтого и голубого, норовят исчезнуть. Если хотите предъявить иной результат, складывайте.

Я пожал плечами и высыпал камешки из правой руки в левую. Опять вспыхнули огоньки, и на ладони оказались два салатовых камешка и один фиолетовый.

– Фокусы, – резюмировал я.

– Отнюдь. Вы согласны, что в сложении камней есть логика?

Господин взял со стола зеленый камушек и положил его в мою ладонь. Камушек моргнул желтым и стал фиолетовым. У меня на ладони лежали два салатовых камушка и два фиолетовых. В логике отказать трудно.

– Другой пример. Бывают вопросы, на которые могут быть два взаимоисключающих правильных ответа.

– Как?

– Грубо говоря, вы можете ответить на вопрос положительно, можете ответить отрицательно. В любом случае оба ответа будут правильные.

– Не может такого быть.

– Смотрите.

Господин встал, при этом оставаясь в кресле. Каким образом? Ага. Раздвоился. Фокусы!

Я наблюдал за происходящим.

Собеседников стало два. Один строгим профессором сидел напротив, в той же самой позе, что секунду назад. Второй с чеширской улыбкой встал рядом со мной.

– Продолжаем разговор, – сказал сидевший.

– Вы не против? — спросил стоявший.

Я неопределенно пожал плечами. Почему нет? Продолжаем.

– Итак, пари.

– Пари.

Я на всякий случай кивнул обоим.

Стоявший господин достал из кармана стодолларовую купюру и положил ее на стол со словами: «Отдам эти деньги тому, кто угадает, что я сейчас сделаю».

Ерунда полнейшая! Что он может сделать? Он сделает все что угодно, но только не то, что я скажу. Заведомо беспроигрышное пари для стоявшего.

Стоявший и сидевший смотрели на меня. Я переводил взгляд с одного на другого, не зная, как оформить словами мысль. Сидевший улыбнулся:

– Если Роман не возражает, я попробую угадать, что ты сделаешь. Ты не отдашь эти деньги мне.

Оп-па!

Вот это фокус! Если стоявший хочет выиграть пари, он должен отдать деньги сидевшему, а потом забрать их назад. Но в итоге получится, что он эти деньги не отдал. И наоборот, чтобы сидевший выиграл пари, надо, чтобы он не брал деньги сейчас, а взял потом. Нет…

Не так…

А как?

Я застыл в поиске ответа. Мысли шарахались и к знаменателю не приходили. Сидевший господин встал из-за стола и протянул руку к стоявшему. Тот тоже протянул руку. Стодолларовая купюра взлетела со стола и зависла в воздухе аккурат посередине. Господа хором объявили:

– Я как всегда прав.

Быть не может! Они стояли с протянутыми руками, между которыми висела в воздухе стодолларовая купюра. Не было зацепки в условиях пари, чтобы понять, кто из них проиграл, а кто – выиграл. Либо они оба были одновременно в выигрыше, либо – одновременно в проигрыше. Я пожал плечами.

Господа улыбнулись, подошли друг к другу и снова стали единым целым. Купюра, заложив вираж, свалилась на стол. Господин поднял ее и, сделав замысловатый пасс рукой, превратил в перламутровый шар.

23 июня 1993г.
среда

На следующий день, ровно в восемь утра, когда самый приятный студенческий сон подкрадывается к первому корпусу общежития МИФИ и принимает в ласковые объятия усталые, опустошенные учебой и безденежьем тела, в это хрупкое время полумечты-полузабытья бесцеремонный бульдозероподобный Жорик вытряхнул меня из-под одеяла, ополоснул под холодной водой, одел в новенькие, ни одна муха не садилась, одежды, сунул в рот пару бутербродов с колбасой-салями, усадил в машину и куда-то повез. Разбудить забыл.

По итогу продрал глаза в огромной квартире, светлой и просторной. Квартира имела минимум мебели, как то: два облезлых табурета, видавшую виды газовую плиту в ржавых разводьях, бежевый кухонный шкапчик и тумбочку «под орех» с раздолбанным, перетянутым изолентой телефонным аппаратом красного цвета. В воздухе носился горький запах клея.

Я огляделся.

В самом деле, обои на стенах сверкали первозданной свежестью. Перехватив мой взгляд, Жорик пояснил:

– Мужики со стройки всю ночь клеили. Час назад закончили. В триста баксов ремонт встал.

Я поразился фантастической цифре: триста баксов!!! жить пару месяцев можно, а то и три, потом прикинул: «Откуда деньги? Мы на шмотки вчера спустили», но голос не подал.

Жорик поставилз адачу:

– Вот телефонная книга. Ищи научные институты по Варшавке, Профсоюзной, Ленинградскому проспекту и проспекту Мира. Звони в секретариат, представляйся замзавом из Москомитета по науке и технике, проводящим сверку. Есть там мальчонка, Альбертом Игоревичем звать. Голоса у вас похожи. Так что, в путь! Представляйся Аликом из москомнака и узнавай фио директоров и замов по АХЧ. Обращай внимание на голоса секретарш. Если голос на слух молодой, помечай и узнавай имя секретарши тоже. Информацию пиши сюда, – вслед за телефонной книгой бросил увесистый ежедневник, новый, не пользованный.

Последив за тем, как я ворочаю справочник, и удовлетворившись увиденным, Жора сделал ручкой «адьес».

Был таков.

Я почесал гудящую голову. Побродил по квартире, испытывая неудобство в штанах. Сунул руку в карман и выудил гранату: эге-ге! Откуда? Через минуту сообразил, что таскал ее в песках до тех пор, пока не оказался в голубой комнате. А потом? Не помню.

Не важно! Надо избавляться! Сунул гранату в тумбу... перенес на балкон... перепрятал в коробку с учебниками... вспомнил, что Жорик приказывал.

Насколько позволил провод, перенес тумбу с телефоном ближе к окну. Присел на табурет, водрузил справочник на колени и, полистав, нашел раздел, посвященный научно-исследовательским институтам. Порыскал по столбцам мелких буковок с циферками и наткнулся на Варшавское шоссе, д.8.

– Эге-ге. То, что надо, – я покрутил скрипучий диск телефона, после двух длинных гудков услышал энергичный женский голос:

– Всероссийский институт прампампампапампамммм…

Я, не выслушав половины названия, внезапно сник, покрылся потом, сипя и дребезжа, выдавил из пересохшей глотки:

– Добрый день, из комитета по науке и технике беспокоят.

– Да!

– Альберт Игоревич я

– Да, очень приятно.

Вдруг я забыл, что надо говорить дальше. Стало неловко и страшно. Прошиб испуг, что сейчас раскусят, выведут за ушко да на солнышко. Ох!

Я бросил трубку и попытался успокоить гудящую голову: «Тихо, тихо, Ромка. Возьми себя в руки. Это легко, как два пальца об асфальт – почирикать с секретаршей. Давай, давай, будь смелее. Что скажет Жорик, когда узнает, что я ничего не могу толком сделать? Даже Альбертом представиться!»

В борьбе с больной головой провел минут пять. Подкачался небольшим количеством наглости и набрал следующий номер:

– Алло. Добрый ден, из комиссии по науке и технике. Альберт Игоревич.

– Да, слушаю.

– Не подскажете фио директора?

– Извините, а зачем?

Я напрягся, вспотев и онемев в поисках ответа. На том конце трубки подсказали:

– Опять делать нечего?

– Точно. Плановая сверка. Ничего серьезного, – затараторил я, готовый воспарить от радости: «Фух! Покатило!»

– Записывайте. Диктую…

Я записал. Даже не забыл отметить, что дивный голос секретарши был моложавым. Со следующей секретаршей беседовал спокойней и – о, чудо! – не забыл спросить ФИО зама по АХЧ.

Через полчаса вальяжно бросал в трубку:

– Приветствую. Альберт Игоревич из москомнака. Сам на месте?

В ответ на: «Занят. А вы по какому вопросу?», рокотал брюшным баритончиком:

– Вопрос пустяшный, с вами можем решить. Кстати, как вас зовут? Очень приятно, Светлана Георгиевна. По секрету докладываю – составляем списки научных светил и что у них осталось на хозяйстве. Продиктуйте, пожалуйста, ФИО вашего директора и зама по АХЧ. С ними потом свяжутся.

23 июня 1993г.
среда
14-00

К обеду примчался Жорик с парой работяг и рулонами кисло-пахнущего разноцветного.

– Ковровое покрытие. Бельгийское, – пояснил Жора и стал, жестикулируя и матерясь для пущей доходчивости, объяснять работягам как, чего и куда стелить. Те переглянулись, почесали затылки и заявили Жорику: «Хорошо бы добавить – фатерка большая. Работы до утра».

– До вечера, мужики! – Жорик поднял указательный палец над головой и помахал. – Чтоб к шести закончили, а добавку получите, не заржавеет. Вперед!

Работяги сложили рулоны в холле, достали рулетку и принялись обходить комнаты, скрупулезно обмеряя трапецевидные периметры. Старания им было не занимать.

– Ну-с, Алик. Какие успехи? – подошел ко мне Жорик.

– Жрать хочу.

– Хавчик будет. Сколько институтов обзвонил?

– Сорок два.

– Молодые секретарши есть?

– Восемь. Зачем они?

– Если у директора института молодая секретарша, значит, он не потерял интереса к жизни. Наша задача – этот интерес подогреть. А так как обзванивались учреждения науки, интерес подогреть несложно. Научные деятели бедны как крысы и готовы продаться с потрохами. Незадорого, оптом дешевле. Как говаривал Менделеев: Широко простирает руки химия и клянчит: «Дайте денег!». А теперь поехали, пообедаем.

Мы вышли из подъезда, и я поразился отсутствию вчерашней «БМВ». Ее заменяла, причем неравноценно, обтерханная «шестерка».

– Загнал вчерашнюю чаечку за три килобакса. Потошним на «шахе», – перехватил мой немой вопрос Жорик.

«Быстр и ловок», – подумал я, усаживаясь в автомобиль, вчера казавшийся пределом мечтаний. Сегодня мироощущение было иным – подросшим в холке и скакнувшим на пару ступенек вверх.

Пока Жора гонял к давешней кафешечке на улицу Палиашвили и обратно, я анализировал ощущения от езды. Вывод следовал однозначный: «танец с саблями» по кочкам на «шестерке» – не «полет шмеля» на иномарке. Хорошо, хоть поели нормально. С другой стороны, после сытного обеда меня разморило, я начал клевать носом. Куда ни кинь – всюду клин. Почему мне все время не везет?

– С какой горой закончил? – поинтересовался Жора.

– Триста тридцать.

– А средняя?

– Триста десять. Двести рублей просадил.

– И этому тебя учить надо. Эх, студент-студент, – Жора почесал небритый подбородок. – Ладно, двадцать центов – не деньги! Прорвемся.

Мы остановились у продуктового магазина. Я потянулся было выйти из машины, но Жорик скомандовал:

– Отставить! Остаешься за главного. Карауль шарабан, пока едой затариваюсь.

Делать нечего. Пришлось сидеть, крутить ручки магнитолы и думать, какую еду Жорик собрался покупать и как её употреблять. Квартира была пуста, как монашеская келья – ни мебели, ни посуды, вообще ничего, кроме обоев, ковролина и пары табуреток...

Так и есть. Продукты Жорик покупать не стал. Выскочил из магазина, звякая посудой в авоськах – двумя бутылками импортного шампанского и несчетным количеством бутылок отечественной водки. Не иначе, на студенческий пикник собрался.

– Переезд с ремонтом – дело хлопотное. Это тебе не шашлык на Борисовских прудах кушать, – пояснил Жорик по дороге.

Звякание бухла на заднем диване подтверждало – дело хлопотное.

Когда вернулись на квартиру, работа, слаженная и спорая, кипела вовсю. Жора прошествовал по комнатам прокураторским шагом… эх, белого плаща с кровавым подбоем не хватало… осмотрел фронт работ и торжественно вручил мужикам две бутылки «Столичной»... чуток подумав, изъял обратно. Пояснил, что вернет, когда дело будет сделано. Мужики недовольно побурчали про рабочий класс, который опять забижают и двигают на обочину жизни, и показывая удесятеренное рвение, возобновили работы. Жорик, заряженный их трудовым азартом, кинулся помогать.

Минут пять кипел в трудовом порыве и спекся. Скомандовал: «Продолжаем в том же духе, чтоб к вечеру был заебок!», после чего взгромоздился на табурет рядом со мной. Взял в руки ежедневник, полистал страницы, изрек:

– Работать есть с чем. Прошвырнусь по адресам, гляну на богадельни. А ты пока отдыхай. Но сначала спрячь бухло от пролетариев.

Выдрал листки из ежедневника, сунул в задний карман и был таков.

Я запихал бутылки в шкапчик, а потом, чтоб не мешаться и не путаться под ногами, забился в самый дальний уголок. Разморенный обедом и добитый бессонницей, прилег на пол, свежекрытый ковролином. Приспособил под голову пакет с учебниками и мгновенно провалился в глухое ущелье сна.

Не пролетев и трети пути, не увидев дна, вообще ничего не увидев, перекувыркнулся, затрясся, открыл глаза и узрел Жорика, толкавшего меня:

– Подъем! На разгрузку мебели становись!

Какая мебель?! Спать хочу!

Жорик за шкирку приподнял меня с пола, чуть-чуть потряс и – добился своего! – разбудил окончательно.

Я, позевывая и почесываясь, спустился вниз, чтобы посмотреть, как водитель мебельного фургона маневрирует по тесному двору. Кажется, пытался подогнать машину кузовом к подъезду. Через пару минут двум суровым волосаторуким дядькам, очевидно, грузчикам, маневры надоели. Они крикнули «Шабаш!», распахнули дверцы фургона и вытащили из темного нутра шикарный диван черного цвета. Потом достали кресла, и одно из них, упираясь и потея, я потащил на шестой, самый верхний, этаж. По ступеням потащил. Лифт – незадача! – оказался мелковат, только шавок с мармазетками на прогулку выводить. Тьфу!

Когда споро, с шутками-прибаутками, с «эх, раз! и еще! еще давай!» закончили разгрузку и вся мебель оказалась на квартире, Жора отсчитал грузчикам с водителем денежки, присовокупил по бутылке водки каждому и, довольно потирая руки, заглянул в дальнюю комнату, где томились два работника, только что закончившие стелить ковролин. Жора, почесывая макушку и присматриваясь к качеству работы, полицейской ищейкой обнюхал все углы и пазухи, пару раз возмутился: «Не-е-е, робяты, халтура не канает. Че это здесь пузырится? Щас перестилать будем”. Потом вступил с мужиками в виртуозно-матерную перебранку, по итогу которой отслюнявил обещанные дензнаки и торжественно выдал премией две бутылки «Столичной». Предложение обмыть коврики категорически отверг. Довел работников до дверей и выпроводил прочь.

Потом я и Жорик принялись расставлять мебель. Два дивана, черный шкаф с зеркальными дверцами, три массивных кресла, придающих сидящему неимоверно величавый вид (лично проверил на себе) сразу встали на свои законные места. А вот остальное... Надо подвигать и прикинуть: два журнальных столика из тонированного стекла и латунных реечек, письменный стол черного дерева, тумба под телевизор, просто тумбочка, сверкающий золотом торшер и четыре высоких жестких стула.

«Не было других», – захотел было оправдаться Жорик, но я махнул рукой. И так хорошо! Такая красотища образовалась!

После расстановки мебелей Жорик поделил комнаты: «Я буду жить в этой, маленькой. Ты в дальней, с балконом. Проходная будет общественной, типа, два в одном: зал приемов и столовая, она же гостиная».

Потом почесал подбородок, хлопнул себя по лбу: «Давно пора хлебальник в порядок привести!» и пошел в ванную сбривать щетину.

Я опробовал в деле все три кресла, насладился их податливой упругостью и приятностью. Переменивши десяток поз, глянул на сгущавшиеся за окном июньские сумерки и понял, что время позднее. Надо отдохнуть. Засыпая на лету, рухнул на диван. «Расслабиться, выспаться до часика дня, а уж потом разобраться со всеми делами», – шелестело в голове.

22 июня 1993г.
вторник
9-35

Жорик время не терял. Обнюхал учебники на книжных полках, ознакомился с содержимым тумбочек, поворочал кассетник на подоконнике, сунул голову в шкаф, пошуршал висевшей одеждой, чихнул, переместился к посудному ящику, погромыхал утварью. Потряс мои джинсы, выудил гранату и переместил в тумбочку, не удивившись.

Отшебуршавшись в имуществе, вернулся на середину комнаты и выразительно глянул на часы:

– Бивни ополоснуть не собираешься?

– Собираюсь.

– Четыре минуты на мытье. Отсчет пошел.

«А чего это ты раскомандовался, бомжара мшелый?» – захотелось проявить недовольство, уяснить в чем дело и по какому праву отдаются распоряжения.

Поразмыслив, набежавшую конфронтационную слюну сглотнул.

Решил с вопросами не выступать, недовольство не проявлять, мордобоем не заниматься. Мало ли что. Цепанул умывальные принадлежности и пошлепал к умывальной комнате в конце коридора.

Как только намытый, благоухающий вернулся, Жора переодел меня в джинсы с джинсовой курткой поверх майки, рубашка не нашлась, и устремился прочь: «Опаздываем!»

Влекомый реактивным Жориком, в мгновение ока десантировался на первый этаж, просвистел пулей мимо вахтерши, вылетел под развесистые липы и аллюром три креста помчался к троллейбусной остановке. По дороге пытался вспомнить подробности происшедшей накануне чертовщины, но тщетно. Соображалка гудела, скрипела и выдавала наружу девиз «Спокуха! Не сцать, не бздеть и не стрематься!»

Пустота в мозгах и тяжесть в теле! Ай, черт!!!

Навалилось крайне неприятное болезненное состояние. Мышцы тела загудели, заныли, заломили. Позвоночник скрипнул и заплакал. Потяжелевшие веки засвербили, а глаза принялась давить и мять тупая боль, будто читал всю ночь при свечах «Преступление и наказание».

Как только добрались до безлюдной остановки, я рухнул на скамейку, зажмурился... и боль пропала. «Наконец-то» – выдохнул я. Не открывая глаз, покрутил головой. Пошевелил руками и ногами. Поерзал. Приспособил копчик под деформации поджопной поверхности. Все устроилось в полном порядке. От тугой болезненности не осталось и следа.

Я расслабил мышцы. Сознание погрузилось в поток приятных ощущений. Струя белого света подхватила меня и вынесла на поверхность чужой реальности, где моя персона играла главную роль. Там жизнь искрилась по-иному, и я был другим. Прикинутый, как самый главный нувориш, самоуверенный и умиротворенный, я катил по Варшавскому шоссе в огромном импортном автомобиле, кажется, «БМВ». В кожаном салоне цвета «беж» бархатно мурлыкал «And you’re my love, my sweet, sweet love» задушевный Крис Ри.

«И счастлив я, ла-лай ла-ла,» – в такт подпевала моя беззаботная душа. Внутреннее состояние было состоянием счастливого человека, не обремененного мыслью о возможных гримасах бытия. Никогда прежде так себя не чувствовал. Жаль, что состояние неги продлилось недолго – секунд двадцать, не более. Пропало… Напрочь, без следа.

Я вернулся на скамейку автобусной остановки. Открыл глаза и глянул на Жорика, прислонившегося к стойке павильона. Незваный друг радовался жизни, подставляя лицо под солнечные лучи. Руки заложил за спину, левой ножкой карамболь отстукивал. С левой пяточки на носочек, с носочка на пяточку и, с перебоем правой ножкой, опять с левой пяточки на носочек…

Если не ошибаюсь, этот парниша командирован выполнять мои пожелания. Помнится, в детстве читал сказки о стариках Хоттабычах, молодцах из ларца и прочей нечисти, выполнявшей прихоти курносого пионера. Вот бы разобраться, кто такой мистер Джордж – бомж шаромыжный либо кудесник былинный? Надо проверить.

– Георгий, можете сделать, чтоб не на рогатом, а на «БМВ» поехали?

– Легко, – Жорик, не удивившись полувопросу-полупросьбе, выскочил на проезжую часть и вгляделся в выезжавшие со стороны Кантемировской автомобили. Секунд через пять уточнил: – Серия пять пойдет?

– Да.

– Замазано! Не семь полтос, но М-пять Альпина. Тож ништяк.

Внутри было пусто и жутко. Вместо кровавого падения я услышал вкрадчивый голос:

– Почему вы отказываетесь от выгодного предложения? Плоды отказа будут горьки и безрадостны.

Я распахнул глаза. Сидел напротив улыбающегося господина и ничего не мог сказать. Пытался перевести дыхание и прийти в себя после пережитого. Костяшки пальцев ныли. Новые джинсы забрызганы кровью.

– Что это было? – выдохнул я.

– Ваше будущее. Если откажетесь от моего предложения, через два года получите диплом, вернетесь на родину. Там искалечите жену, лишите сына дара речи, а сами выброситесь с пятого этажа вниз головой, после чего попадете сюда. Потом вашей судьбой буду распоряжаться я. Вы, молодой человек – самоубийца. Ваше место в аду.

Что я мог сказать?

– Ничего нового. Или кончаете самоубийством, или подписываете договор. Третьего не дано, – продолжал господин. – Такое предназначение. Судьба.

Способность логически мыслить вернулась.

«Браво» – похвалили меня глаза господина.

– Как узнать, что будет так? Может, вы обманываете? Откуда я знаю, что вы говорите правду?

– Питаете иллюзии? Увы. Все будет так и никак иначе. А насчет правды я вам отвечу. Я никогда не говорю правду. Не дергайтесь, успокойтесь. Я никогда не говорю правду, потому что ее нет. Нет правды как таковой.

– Как нет?

– Так, – ироническая улыбка скользнула и улетучилась. – Есть только пустые слова.

– А правда?

– Ее нет.

– ?

– Объяснить парой фраз невозможно. Если никуда не спешите, слушайте. Бог создал меня для взаимодействия с физическим миром, через немного миллионов лет присовокупил людей в помощь. Зачем – до сих пор не понимаю, обсудим в сиквеле. Но прямо сейчас разговор не о двуногих зверюшках. Миллионы лет все шло по заведенному порядку: Бог думает, я действую, скотина шевелится. Но вчера, вернее сотню тысяч лет назад, у Бога случился бзик – подключил людишек к себе. Старик любит издеваться и экспериментировать. Я много животных создал по его плану. Самое уродливое животное он решил научить абстрактному мышлению и планированию. Случилась полная ерунда – свары, склоки и обиды на ровном месте. Понимаете?

 – Нет.

– До человека в мире были вещи и звери. После человека появились слова, описывающие вещи и зверей. Потом появились смыслы, понятные только тому, кто умеет говорить.

Господин замолчал, всем видом показывая, что слово ничто, молчание – золото, за которым стоит божий смысл. Я по-прежнему ничего не понимал. Господин ухмыльнулся и продолжил:

– Такое дело: сначала появился мир, потом появились люди, придумавшие слова для обозначения вещей. Пять тысяч лет назад прилагательная функция речевого аппарата стала главной. Человек вместо того, чтобы артикулировать происходящее, начал вкладывать в слова идею, что на самом деле все не так. Слова получили больше смысла, чем вещи, которые они значат. Но это начало беды. Прямо сейчас смысл слова зависит не от вещи, а от обстоятельств, при которых слово сказано... Вижу, вы заскучали.

– Ничего не понятно, – честно признался я.

– Пытался донести до вас, что правды в мире нет. Есть только слова, смысл которых зависит от обстоятельств!

Похоже, я уловил суть разговора. Господин меня морочит! Попробую врезать: 

– Значит, все, что я слышал от вас – ложь.

– Да, мои слова есть натуральная ложь, – господин даже ухом не повел, продолжая бубнеж: – Но такая же ложь есть все, что слышали не от меня ранее и все, что услышите потом.

– Вы меня заморочили.

– Бывает. У каждого человека на плечах есть вот это, – господин указал пальцем на свою голову. Потом перевел палец на мою.

Спонтанно захотелось почесать махушку и, проорав «Эхма, кабы денег тьма!», кинуть оземь картуз! Господин не обратил внимание на перемену чувств.

– Уникальное устройство. Создавалось не для ношения шапки. Анализируйте, размышляйте. Пример, – господин достал из кармана два желтых камушка и бросил их на стол. – Некоторые утверждают, будто дважды два четыре, так?

– Да.

– И в самом деле, принято считать будто дважды два действительно четыре. А теперь смотрите, – господин достал еще два голубых камня: – Два на столе и два в руке, прибавляем эти к тем.

Он кинул голубые к желтым, камешки сверкнули огоньками, пшикнули и превратились в пять зеленых камней, того же размера.

– Пять, – улыбнулся господин.

– Не может быть.

– Вы видели?

– Да.

– Своим глазам доверяете?

– Да.

– Значит это так?

– Нет.

– Вы фанатик.

Шок прошел. Дыхание восстановилось. Я толкнул в мозговых извилинах самый бесполезный нейрон и родил вопрос:

– Я умер?

– Нет. В случае смерти прибыли бы сюда другим.

– Каким?

– Не гостем. Релокант или резидент, но точно не гость...

– Я здесь в гостях?

– Да.

– Непонятно.

– Ничего непонятного. Сели в вагон и прибыли.

– Я ехал в другое место.

– Правильно. Но мне захотелось встретиться с вами. Пришлось поменять маршрут.

– Зачем?

– Решил посмотреть на вас, вот и поменял.

– А зачем на меня смотреть?

– Наверное, не просто смотреть, но и поговорить.

– О чем?

– О разном. О душе, например.

– Ее же нет.

– Да? Действительно, говорить не о чем. Нет души и не было. Однако у меня есть предложение – продайте её.

– Что?

– Я хочу купить вашу душу, поэтому вы сидите здесь и разговариваете со мной. Готовы продать?

– Нет.

– Я готов хорошо заплатить. Назовите цену.

– Я не продам.

– Кхм... Вы говорите, что ее нет. При этом не хотите продавать то, что не существует?

– Поэтому не хочу. Ее же нет.

– Железная логика, – господин засмеялся. Смех показался холодным, физиологическим. Так не смеются. Так сотрясают воздух и пугают людей.

Господин прекратил смеяться и посмотрел на меня, снова в переносицу:

– Вы человек разумный. Я расскажу в чем подвох, и вы сами предложите сделку. Необходимое знаете. В вашем мире адом называют эти окрестности. Чертей и котлов с кипятящимися грешниками здесь нет. Действительность сложней и неприятней, но речь не об этом. Сначала развею иллюзии: оказавшись в гостях при жизни, после смерти окажетесь здесь непременно. Да, не удивляйтесь, есть жизнь после смерти. Радости от этого немного. Вы испытали часть того, что предстоит. Печалиться не надо. У вас есть я, ваш ментор. Мы можем все уладить, и мы уладим. Кстати. Вы верите в Бога?

– Нет.

– Правильно, его в самом деле нет. Есть только я, – господин краешками губ улыбнулся. – Все, что придумано о Божьем образе, его деяниях и прочем – это ложь. Как и то, что придумано обо мне. Бога нет. Его функции выполняет информационное поле, эфемерное, но какое есть, называйте его разумом, если желаете. Или эфиром. Еще есть я, помощник информационного поля. Помощник физически существующий, осязаемый и действующий. Вот две основы вселенной – одна думает, другая действует. Есть у нас с разумом маленькое хобби, оно же предмет споров – люди. Сотворили мы человечество давно, но до сих пор не понятно зачем. Изначально была идея, что человек станет моим помощником в создании рая на Земле. Создавали его не животным, но разумным существом, способным заботиться о чужом благе. Пошло наперекосяк. Скажите, если не затруднит, зачем человек рождается?

– ... чтобы жить.

– Как жить?

– ... хорошо, наверное.

– Почему вы решили, что хорошо? Может, его назначение – поиск ответа на вопрос: «Как убрать из мира несовершенство?» Может, его удел – помогать мне и сообща делать мир лучше? Почему человек думает только о себе? Кто он такой? Прямоходящее млекопитающее, чей разум способен подняться над инстинктами. Только этим человек отличен от животных и подобен мне. И, не знаю почему, но человек очень редко пользуется умением мыслить, но регулярно ведет себя как скотина.

– При чем тут душа?

– Не при чем. Душа – чистый лист бумаги, на котором человек намерениями пишет все, что пожелает. А потом поступками подтверждает написанное. Вот и все. После смерти человека вселенский разум читает написанное и делает выводы. Не знаю какие. Зачем-то он дал людям душу. Я работаю с предметами материальными. Например, с договором о проведении сделки.

– Какой сделки?

– Официальной. В обмен на все блага земной жизни я приобрету вашу душу, ваш лист с намерениями. Вы наяву исполните свои мечтания. Маленькое уточнение – после подписания договора вашей судьбой буду управлять я через доверенных лиц.

– Если не подпишу?

– Воля ваша. Вернетесь к прежней жизни. После смерти окажетесь здесь. Будете воевать в пустыне, ломать камни в карьерах, драться в бараках, мерзнуть в клетках и убегать от зверей. Будете мучиться, страдать, умирать и снова возрождаться. Это ваша судьба. Вы были здесь и обязательно вернетесь.

– А если я продам душу? Что будет?

– То же самое. После смерти окажетесь здесь. Будете воевать в пустыне, ломать камни в карьерах, драться в бараках, мерзнуть в клетках, убегать от зверей, мучиться и страдать, умирать и возрождаться, но… Прежде чем попасть сюда, вы насладитесь жизнью. Вы получите все, что пожелаете. Перед тем как отправиться сюда, вы скажете: «В моей жизни было все». И это будет правдой. Шикарно, не так ли?

– Шикарно. Непонятно другое: люди, не попавшие сюда, где потом оказываются?

– Без понятия. Не попавшие сюда, отлетают в другие места, а что там творится – не знаю, неинтересно. Может, в киселе купаются и по воздуху летают. Но скажите, может ли блаженство быть вечным? Вспомните себя. Когда погибали от жажды, чего хотелось? Пить. Когда напоили, захотелось покушать. Когда накормили, воспылали страстью к девушке. Я понимаю, чего добивались тогда. Но если бы добились? Сыграли бы свадьбу? А что потом? Думаю, у вас возникло бы новое желание. Миллион долларов на счете, интрижка с секретаршей и групповой секс на яхте. Согласитесь. Человек – это бесконечная спираль желаний, закрученная вокруг инстинктов. К сожалению, он устроен так, что, попав в рай, будет мучиться и страдать как прежде. Помните голубую комнату с девушкой? Идеальная модель рая, но сколько мук пережили? Выбора у вас нет, как и не было раньше. Можете выбрать только из того, что предлагаю я – слава, богатство, женщины... все, что пожелаете, в обмен на вашу душу.

– Нет, – выпалил я, вертя в мозгу школьную программу по литературе. В каком классе изучали Гете? О чем шла речь в «Фаусте»? Каким образом сюжет построен и в чем секрет построения? Или «Мастер и Маргарита»? Что там Воланд вещал? Или этот, как его, Понтий Пилат? Был же в книжках секрет! Любое произведение литературы должно иметь смысл в назидание потомкам!

Как на зло, кроме фильма «Маленькие трагедии» со словами «Мне скушно, бес» в голову ничего не лезло. Впрочем, вспомнились слова Иосифа Виссарионыча: «Эта штука посильнее, чем «Фауст» Гете».

Ничего больше. Хотя, стоп... Аннушка масло пролила! 

Господин загадочно улыбался, рассматривая мои мыслительные потуги.

– Надеюсь, это не окончательный ответ, – он сложил четки и сунул их в боковой карман.

Сверкнув красноглазым перстнем, достал из-под столешницы небольшой, с куриное яйцо, прозрачно-искрящийся хрустальный шар и катнул по воздуху в мою сторону.

Шар не упал, разбившись со звоном, нет. Радужно переливаясь, необъяснимо увеличиваясь, шар поплыл мыльным пузырем в мою сторону. Я заворожено наблюдал, как волшебная сфера размером с арбуз подплыла ко мне и… ах!.. коснулась газовой поверхностью, вызвала шевеление волос на теле и пахнула в лицо ментоловым дуновением. Сфера поглотила меня, уменьшив и исказив пространство. Я почувствовал, что возношусь к красному небу, оставляя внизу господина с сумасбродным предложением, мебель из стекла, пологие горы, резавшие зеркальную поверхность у горизонта...